— Что никогда?
— Никогда впредь! Вы понимаете?
— Что? Что — понимаете? Впредь — что?
— Я думал — вы умнее, гражданин Долотов. Я надеялся — мы найдем общий язык.
— Я тоже надеялся найти общий язык. Давайте уже кончать с этим… Что там у вас ко мне еще?
— Ну что ж… Вот вы возводите напраслину на всех скопом работников учреждения в том, что они якобы избивают осужденных…
— Не напраслина… будьте покойны — бьют и будь здоров как…
— Кто? Когда? Кого? При каких обстоятельствах?
— Легче бы указать, кто не бьет и кого не били…
— Вам известно, что категорически запрещается осужденным подавать жалобы за других лиц? Категорически! Лично вас били?
— Прикладывались и ко мне.
— Кто?
— Например, отрядник мой — лейтенант Клевицкий Борис Борисович.
— Чем можете доказать? Где следы побоев? Где медицинский документ о снятии побоев?
— Интересно вы все это представляете… Кто же справку-то даст?..
— Вы же взрослый человек, гражданин Долотов, а рассуждаете, значит, как ребенок… Так ведь можно бездоказательную напраслину на любого возвести…
— Когда меня судили за противодействие милиции, мне всучили заодно и избиение сержанта, так сержанту тому поверили без справки и без следов, хоть и был он вдвое здоровей…
— Если вы не согласны с решение суда, гуманное советское право позволяет вам обратиться с соответствующей жалобой.
— Это хорошо.
— Вы опять паясничаете? Мы, собственно, по вашему делу беседуем — извольте вести себя соответственно…
— Надоела бодяга эта. Кончайте скорей…
— Нам ваша, как вы выразились, бодяга тоже давно надоела… Лучше прекратите ваньку валять и отвечайте по существу: вы отказываетесь от своих наветов?
— Ни в едином пункте… Беседа с вами абсолютно ничего не прояснила.
— Тогда я вынужден продолжить по остальным пунктам. Вы указываете, что работники учреждения постоянно унижают человеческое достоинство осужденных, и ссылаетесь на какую-то там конвенцию… Вы продолжаете упорствовать в этом?
— В конвенции? Есть такая конвенция, и с большим воодушевлением подписана руководством партии, и…
— Конвенция не по нашему профилю. Вы продолжаете утверждать, что ваше достоинство унижают?
— Не только мое…
— Напоминаю, говорите за себя.
— Постоянно.
— Каким образом?
— Всеми мыслимыми.
— Вас оскорбляют нецензурно?
— Это, по-вашему, единственный образ?
— А как можно еще унизить?
— Вот, например, здесь всех называют мразями…
— Говорите за себя.
— Меня постоянно называют мразью…
— Кто?
— Все.
— Конкретно?
— Начнем с хозяина… Начальник здешний…
— Ну, это он не всерьез… Это у него такое, знаете, бывает… слово-паразит…
Смешно даже обижаться…
— А я и не обижаюсь… Но любой прапор… Поговорите с ними — они кроме как нецензурно вообще не разговаривают…
— Вот видите… Вы же грамотный человек — должны понимать… ну, какое у них развитие? Что с них спрашивать? Все это — честно вам скажу — наша главная беда: мало идет к нам работать грамотных и сознательных ребят. Так что к этому временному явлению нам с вами надо подходить с пониманием и быть снисходительными…
— Почему же за наши нарушения с нас — полной мерой?.. Почему к их нарушениям надо снисходительно?..
— Потому что осужденные своими нарушениями не только замахиваются на закон, но и развращающе воздействуют на младший воспитательный состав — отсюда и бескультурье, и низкая сознательность, на которую вы жалуетесь.
— Ну, ладно… надоело… Что у вас с этим?
— С чем?
— Что вы расследовали по этому пункту?
— Наконец вы включились в беседу… Вот смотрите: целая стопка объяснительных и большая часть из них — от осужденных… Ни осужденные, ни работники учреждения никаких унижений не подтверждают… Эй! руки!
— Вы же сами сказали — смотрите…
— Я имел в виду — смотрите, как много.
— Ну, вы меня достали… кончайте быстрей.
— Так вы отказываетесь от поклепов?
— Гоните дальше — ни от чего я не отказываюсь.
— Хочу вас предупредить, что ваше поведение на этой беседе вынудит меня в конце концов составить рапорт начальнику колонии для наложения взыскания.
— Козе понятно.
— Что? Опять жаргон?
— Это не жаргон, а поговорка… народная мудрость… короче — понятно все.
— Тогда продолжим… Самая возмутительная ваша ложь — в утверждениях о якобы имевшем место принуждении работать по две смены подряд.
— Это — не якобы… Это имело место и, если вы не вмешаетесь, уверен, будет иметь место — и в две смены, и в выходные, и когда начальству захочется…
— Да понимаете ли вы, что подтвердись только этот факт — на следующий день начальник учреждения был бы отстранен…
— Отстраняйте.
— Кого?
— Начальника. Вы же сами сказали…
— Но я для того именно сказал, чтобы на наглядном примере показать вам, что начальник никогда не решится на такое…
— Наш отряд и, в частности, 26-я бригада целую неделю работали в две смены. За отказ от каторжной работы в две смены шесть человек попало в ШИЗО, двое из них переведены в БУР…
— В ПКТ.
— Вот вы сами, оказывается в курсе… именно — в ПКТ. Один, а именно Семенов Павел, в ШИЗО был доведен издевательствами до самоубийства…
— Семенов осуществил суицидальную попытку…
— Попытку только?
— …успешно осуществил суицидальную попытку в приступе шизофрении. Здесь у меня заключение экспертизы. Игнатьев и Кротов переведены в ПКТ за злостное уклонение от выполнения производственного задания и с правильностью наказания согласны — тут вот их объяснительные… Еще трое были водворены в ШИЗО за разные нарушения режима содержания и с наказанием тоже согласны, более того: никаких претензий к администрации не имеют — объяснительные их здесь же… Поймите же, наконец, гражданин Долотов, по этому пункту я сам сегодня проводил расследование и опросил всю 26-ю бригаду поголовно, отряд — выборочно и других осужденных — по их просьбе. Здесь вот у меня все объяснительные, и никто — понимаете, ник-то — не подтверждает ваши измышления… Сознательные люди исключительно добровольно работали сверхурочно по 2 часа…
— Все, значит добровольно?
— Все.
— Да… И все же — правда то, что я говорю, а не то, что ими в испуге у вас там написано.
— Вы, значит, один — в ногу?
— Значит, один.
— Ну, тогда и говорить не о чем.
— Я давно предлагал закончить.
— Хорошо, представим только на минуту, что вы правы… Почему вас не водворили в ШИЗО?
— А я вышел работать в две смены.
— Добровольно вышли на сверхурочную работу для выполнения задания?.. Ну вот и хорошо.
— Не на сверхурочную, а полностью на вторую смену, и не добровольно, а по принуждению…
— Я не имею права верить одному вам и не верить всем остальным.
— Права вы действительно не имеете…
— Вот и здесь вы согласились… Ну, а последний пункт ваших кляуз — это утверждение о незаконных водворениях в ШИЗО… Мной лично проверены все постановления на осужденных вашего отряда, все законно. В частности, все ваши водворения, а их у вас чересчур много, очень даже много, и пора сделать выводы из этого… все — в соответствии с законом. Вот возьмите последнее… вот — «за злостную поломку оборудования»… Я считаю, что вы счастливо отделались. Это ведь вредительство, это уже преступление, и в Уголовном кодексе…
— Штамп сам сломался.
— Не смешите людей, Долотов. Этот штамп столько лет работает, а у вас — сломался вдруг.
— Вот именно — столько лет… Знаете, в технике есть такое понятие — «усталость металла», даже металла… а тут — механизм все же.
— Ну, уморили, честное слово… Это же надо придумать — устал металл!.. Нет, Долотов, с вами не соскучишься… У меня — все. А вам я советую сделать правильные выводы — у вас еще есть время.
— Я могу идти?
— Распишитесь только и идите.
— Зачем это?
— Распишитесь, что вам даны разъяснения по поводу всех ваших заявлений.
— Не буду я ничего подписывать.
— Тогда я вынужден буду вызвать двух работников учреждения, чтобы они подписали, и составить рапорт…
— А что они подпишут?
— Что вы отказались от подписи.
— От подписи в чем?
— Вам не удастся вывести меня из равновесия и спровоцировать необходимый вам скандал… От подписи в том, что вам даны разъяснения.
— А откуда они будут знать, что мне даны разъяснения?
— Чего вы хотите?
— Чтобы все было законно: два работника должны выслушать, что мне даны разъяснения, а потом только подписать, что я отказался от подписи в том, что мне даны разъяснения.
— Не будем формалистами.
— Это вы мне говорите? Ну, а если приедет еще кто-то расследовать по другим моим заявлениям и этот кто-то окажется в данном вопросе большим формалистом?..
— Не волнуйтесь. Все ваши заявления ко мне придут, но, я надеюсь, мы это ваше творчество прекратим.
— А вдруг вас уже… того?
— Меня?
— Я когда шел сюда, видел, как зеки машину, считай, наново собирают… Не ваша машина у ворот? Темно-синий «Жигуль»?..
— Никто ничего не собирает… Помыли машину только — я и сам мог.
— И новый двигатель… и четыре колеса нулевых…
— Вы мне угрожаете?
— Я обращаю ваше внимание, что руководство, преследуя свои цели, заставляет осужденных делать капитальный ремонт вашей машины…
— Нет, вы мне угрожаете — вам это даром не пройдет.
— Вы мне угрожаете?
— Я не угрожаю вам, а ставлю в известность, что ваши действия…
— Очень приятно с вами беседовать, честное слово… Разрешите вопрос?
— Хоть мне с вами беседовать и неприятно, все-таки разрешаю. Спрашивайте.
— Советник юстиции по табели о рангах — это выше, к примеру, капитана первого ранга или не выше? — сможет капитан поставить вас «смирно» или не сможет?
— Какой капитан?
— Капитан первого ранга.
— Кто этот капитан? На кого вы намекаете?..
Слепухин услышал тяжелые шаги по коридору, властный толчок в дверь и сразу же неожиданно-добр