одушный хозяйский говорок, оборвавший облегченно-радостное мгыканье прокурора.
— Беседуете, значит?.. Так-так… А ты что это — не встаешь? Опять нарушаешь, Долотов?.. Вот — давно бы так… Ну — как беседа?..
— Упорствует он, Васильевич… злостно упорствует. Думаю — пора принимать меры. Нарушений у него предостаточно, и есть все основания в возбуждении дела по 188-й за злостное противодействие администрации…
— Слышишь, что прокурор говорит?.. Что думаешь, Долотов?..
— Думаю — правильно говорит. Иначе мне про вас всех и не докричаться никуда… А там — следствие… там — мои родные уже с адвокатами договорились — я их успел предупредить… Так что правильно говорит прокурор. Надеюсь, на суде мы встретимся и, может быть, даже местами поменяемся.
— Вот чешет, вот чешет… Видал, прокурор, какие у меня орлы? Эх, Долотов, Долотов… здоровый уже лоб, а послушаешь тебя — тьфу и растереть… У тебя вон был уже суд, и что?..
— Время изменилось чуток, гражданин начальник, и у меня теперь опыт какой-никакой, а знаний про делишки ваши — на несколько томов… Знаете, кто у меня адвокат будет? Тот самый, что в «Литературке» уже начал пощипывать ваше ведомство. И не за прошлое — это все щипают наперегонки… за сегодняшнее… Ему мое дело — подарок просто…
— Ну брешешь же?.. Сам знаешь, что брешешь, а — брешешь… Жалко мне тебя, Долотов, сам себя в яму толкаешь… Умный ведь парень… И брось ты эти свои намеки — «ведомство», «щипают»… Вот ведь, прокурор, что бывает, когда разные безответственные писаки начинают смущать неокрепшие умы… Ты пойми, Долотов, вся эта писачья возня — временный шум, необходимое партии в сложный момент тактическое отступление… А по поводу прошлого я тебе скажу надежнее всех этих писак — я ведь работал тогда уже в органах… Я начинал свою службу в МГБ…
— У Берии?
— Какой Берия? Замусорили тебе мозги — смотреть прямо жалко. Всеми нами непосредственно руководил товарищ Сталин.
— Тоже хорош.
— Ты своим поганым языком Сталина не трожь!.. Я тебе прощаю, потому что ты с чужого голоса поешь, но по поверь мне… вот, положа руку на сердце…
— Сердце выше.
— Не перебивай, мразь!.. Стряхни наконец с себя все эти вражеские происки и стань советским человеком… Вот так, а то расставил костыли — никакой выправки… Так вот, за все годы моей работы в МГБ я не видел ни одного — клянусь — ни одного нарушения. Веришь мне?
— Охотно…
— Ну вот… С тобой, оказывается можно договориться… Знаешь, наверное, и моя вина есть — упустил я тебя… Но ты же мог ко мне сам… на прием… И не надо было всей этой писанины… зачем тебе за кого-то там?.. Прокурор, как этого куренка звали?..
— Семенов.
— Вот… зачем тебе за какого-то Семенова себя и нас изводить?.. Он получил что хотел… Если бы выжил — мы бы его судили со всей строгостью. За членовредительство. Ты же посмотри, за кого ты заступаешься — все же насквозь прожженные мрази, преступники. Гниль, одним словом. Ты представь, что будет, выпусти их скопом на людей. Это же звери… Их далеко от колонии отпускать незачем — почти все назад придут… И ты — грамотный и культурный парень — глотку рвешь за это зверье. Представь, как они в твой дом нагрянут… Жену твою как они? Представил? То-то же…
— Если даже добродушнейшую дворнягу посадить на цепь и измываться — волком станет.
— Так ты думаешь — мы их волками сделали?.. Вот как у тебя мозги набекрень перекручены. Все — наоборот. Мы обчищаем от этих волков здоровое тело… гниль обчищаем, а ты не понимаешь… Вот возьми, к примеру, война: они все в мародеры и дезертиры пойдут, а нам с тобой Родину защищать… Ты чего ухмыляешься?!
— А мне рассказывал один тут… как вы дословно почти убеждали его, случись война — вам с ним в одном окопе, а Долотов в полицаи подастся…
— И подашься, если не станешь насквозь нашим человеком. Я же чую — нутро у тебя наше, советское, только вокруг — гнили много… Так ты соскребай, соскребай — а мы поможем… И кончай писанину свою, кончай, значит, связи недозволенные устанавливать… Ты много еще наотправлял жалоб своих?
— Много.
— Куда?
— Да куда только не посылал… И копии все — адвокату своему, в его архив… он сам просил. Вот вчера только отослал ему предсмертную записку Семенова из ШИЗО…
— Опять брешешь… Ну ведь брешешь — по глазам вижу.
— Так вы и раньше не верили… все — как это у вас? — все «крылья обламывали», а что заявы посылаю — не верили. Вот и сегодня и прокурор с ответами пришел… Убедились?
— Ну и что тебе ответы те?
— А ничего… Я так скоро и не рассчитывал. Сегодня прокурор с ваших коллег объяснения брал, а завтра — сам давать будет, и все о том, как он здесь объяснительные писать диктовал.
— Слышишь, прокурор? Не страшно?.. Гляди, Долотов, — не страшно ему… Ты лучше сообщи, чего тебе лично надо?..
— Чтоб по закону все было… чтоб…
— Все по закону! Все исключительно по закону!
— Не мешай, прокурор, пусть говорит.
— По закону и по справедливости…
— Вот видишь, Долотов, — мы одинаково хотим. А преступники, за которых ты надрываешься, совсем другого хотят. Им никогда не работать — вот как прогнили они… им бы только чифиря вволю — и балдеть… паразитами жить. Ты спроси у них — хотят они по закону? Не хотят! Понял, наконец? Мы с тобой должны быть заодно, потому что мы всосали с молоком: паразиты никогда! Так ты и помогай нам, помогай… А ты воровские правила в отряде насаждаешь — нам все известно… Вот как тебя перекосило… Но не поздно еще — помогай нам избавляться от воровских обычаев…
— Если бы надо всеми: над зеками и над подчиненными вашими, и над вами — надо всеми одинаково — были закон и справедливость — тогда, может, и лучше… Но вместо этого на зонах таких только ваше понимание закона и только по вашему образцу справедливость, и это — хуже некуда.
— Нет, ты все-таки мра-азь — все по-своему выгнуть пытаешься. Мы ему одно, а он — опять по-своему…
— Так гласность же, гражданин начальник…
— И гласность ты навыверт извернуть пытаешься для своей выгоды… Понимаешь, прокурор, куда он метит? чем прикрывается?
— Я-то понимаю, а гражданин Долотов никак понять не может.
— Так объясни ему, объясни.
— В нашей стране, гражданин Долотов, права нерасторжимо связаны с обязанностями, с высокой ответственностью. Если партия дала право свободно говорить, это значит, что каждый должен сознавать ответственность за свои слова…
— Ты понял, Долотов?.. Дошло до тебя? А то ведь что получается: им разрешили самим думать даже, а они думают не так, как мы?..
— Вам бы в ту же «Литературку» писать, на 16-ю полосу, — озолотились бы…
— Ах ты, мразь вонючая! Мы, значит, два заслуженных человека, с ним — по-дружески, а он, паук смердячий, все уколоть норовит.
— Стыдитесь, гражданин Долотов, — вам полковник в отцы годится…
— Ну уж нет… в отцы он мне — не годится.
— Ма-алчать, мразь!!!
— Не напрягайся — соплей захлебнешься, отец хренов!.. Да я бы тебя и петухом своим не взял, долбить побрезгал бы… но отдолбят… отдолбят…
— Авввва-авввааагззза-аууууббль-яаааа-зи-ааабль-яяааа…
Ужавшийся Слепухин, как ни отгораживался, долго еще слышал не складывающиеся в слова звуки, возню и шумное дыхание, затухающую спираль вертлявого топотания по коридору со все возрастающим по мере удаления количеством ног и голосов…
На столике жалко съежился углами тот же листок с прежним текстом: никак не мог Слепухин текст тот подписать, все внутри вздыбливалось иголками, и лихорадочно искал исхлестанный услышанным слепухинский ум приемлемого выхода.
Слепухин замазал строку на листке, будто вымарал ее заодно из своей памяти, и написал наново: «В настоящее время претензий к администрации не имею»; его особенно обрадовало это вот умненько вставленное «в настоящее время» — любой догадается, что это значит, и действительно: именно сейчас, 31-го января (Слепухин поставил число), никаких претензий у него нет, что совсем не значит, будто их не было вчера или не будет завтра… Обнаглев от собственной ловкой изворотливости, помогшей ему с таким вот прозрачным намеком вывернуть требуемое начальству совсем в другую сторону… осмелев при этом, Слепухин уже ниже даты быстро написал: «А нормы питания надо заново пересмотреть и баню надо — совсем мыться негде». Не перечитывая вторично, чтобы не утонуть среди соображений — как все же лучше написать? надо ли так или умнее без этого? — Слепухин быстро расчеркнул свой красивый автограф и сложил лист вдвое…
— А-а, это ты здесь? — в открытой двери стоял прокурор и морщился, морщился, не переставая. — Я про тебя что-то совсем забыл… Ну ладно — написал? Давай.
Слепухин переминался, готовый сорваться с места по первому же взморгу прокурора и исчезнуть отсюда, а прокурор все выше вздымал брови, читая объяснительную.
Увидев эти ползущие по лбу брови, Слепухин ухнул в яму… Теперь все, теперь закроют, сволочи… Но тут же всколыхнулись, суматошно крутясь, сожаления вперемешку с надеждами, не давая успокоиться хотя бы на осознании, что все уже неважно, что все — в подвал теперь… Эх, надо было, если так, врезать им похлеще… Но, может, и обойдется еще… может, и ничего еще по сравнению с тем, что Максим намел тут?..
Прокурор укладывал бумажки и напяливал шинель, закончив, по-видимому, свою работу совсем, а Слепухин все маялся, все перекручивался, пытаясь угадать свою судьбу… Так он и кипел, пока шел впереди прокурора в дежурную часть, ничего почти не замечая вокруг, отхватывая от окружающего случайные огрызочки да и отбрасывая даже их напрочь, если никак не касались они его колготения.
Успел махнуть рукой Славику, выбегавшему вдогонку остальным из столовой (значит, сразу же узнает Квадрат и подогреет его на киче… а может, еще и в отряд отпустят? Лишат ларька — отпустят? Нет, ларька уже лишен… Тогда свидания или посылки… черт, тоже ведь лишен уже… Тогда — просто посмеются и отпустят…) Конечно же, Слепухин определил, что стемнело давно и съем прошел без него, и вот даже ужин прошел, но только и осознал, остался без ужина и если теперь еще на кичу — совсем худо… Но не может быть, чтобы так вот подряд на него повалила вдруг непруха… И упущенный ужин представлялся уже залогом того, что дальше все наладится…