— Скоро — еще больше будет, самое время для них начинается, — печально вздохнул Савва. — А палить не следует: это же души наши, чего их палить, потерявши…
— Ну, Савва, ты даешь… То у тебя, читал как-то, люди — козлы, сейчас — крысы… А сами-то люди — есть на свете или как?
— Или как…
— Приколол бы, Савва, как ты все это разумеешь? — Квадрат не скрывал насмешки.
Слепухину стало неловко за Квадрата, ведь явно тот старался вызвать Савву на очередной его загибистый заскок и тем самым как бы под загибом этим похерить все дедовы неодобрения Квадратовым рулежом и Квадратовыми решениями.
— А то мы себе думаем здесь, что люди мы, — продолжал Квадрат, — а на самом деле — невесть кто…
— Приколоть можно, — Савва не отрываясь смотрел на Квадрата, — только ты зря себя заранее успокаиваешь, что это так… шорк по ушам… Это — правда все, а правду не всякий выдержит.
— Ну вот — на понт решил взять, — хохотнул Квадрат.
— Начало всей этой мерзости, — отодвинув в сторону шутливую внимательность к сказке, заговорил Савва, — начало, пожалуй, с самого сотворения мира идет. Значит, так, Бога там или еще кто, кого под Ним разумеют, соорудил человека совместно с ассистентом своим, тоже талантливым типом, но никак этот ассистент с шефом не могли договориться по главным своим вопросам, дьявол все ухмыляется, что шеф его чересчур уж прекраснодушен, что ли… В общем, соорудили они человека для выяснения этих своих разборок. Человек для них — материал, сырье для сотворения всего остального, чего сам человек и сотворит, и вот, что он сотворит, что у него получится — это и решит, кто прав в ихнем высоком споре. Такая, значит, лаборатория, эксперимент вроде бы… Ну и ассистент — дьявол по-нашему, не мешает шефу творить человека, даже и помогает советами, чтобы человеку, значит, много сразу дать всего, чтобы он идеи своего создателя мог реализовать. Тот человеку душу сует, а ассистент и уточняет даже — необходимо, мол, по-вашему, господин, образу и подобию, точь-в-точь, чтобы созидающая душа была. Тот в душу совесть вкладывает, чтобы она, значит, душу оберегала, сохраняла, а ассистент вьется: мало, мол, надо еще всунуть заманку награды за сохраненную душу, ну и так далее: тот честь в душу сует для пущей охраны, а ассистент подсказывает, что надо бы и попроще понятие, вот как у нас тут: «человеком главное остаться». Тот — способность разуметь прекрасное, ассистент — плюс к этому — способность вообще разуметь, рассуждать, подвергать сомнению и анализу, что, конечно, всем подряд не понадобится, но вдруг кто-то надобность ощутит — пусть будет про запас. Короче говоря, соорудили. Плодить ему, значит, страдать, размножаться и все остальное, а те — наблюдать будут и ни-ни-не вмешиваться, для чистоты эксперимента, значит. Не вмешиваются они, наблюдают только, а мы здесь копошимся, как микробы под микроскопом, думая, что сами по себе, что цель есть непознанная, а цель-то одна, как у мушек помеченных — чтобы они там выяснили, кто у них прав, а кто — не очень и потом новую себе игру придумали, уже без нас… В общем, души мы себе ампутируем сами, доказывая правоту ассистента. Как пожелалась крошечка самая утехи или послабления махонького не по совести — так кусочек души вошкой противненькой из нас и вылезает. Ну, а если сильно против совести, если, например, под тебе назначенный пресс другого вместо себя втолкнул — тут не кусочек, тут большой живой клок души крысой выскальзывает, и та себе плодится и размножается, и следующие в помощь на нас лезут. Потому я и говорю — крыс нынче прибавится у нас…
— Тебе бы, Савва, мужиков тренировать, как на психушку косить… сам не пробовал выскользнуть из этой крысиной ямы в благодать больничную? — поддел Квадрат.
— Есть, грех, — ухмыльнулся Савва, — попытался однажды.
— Так говорят, что там еще худший ад, хоть и с простынями белыми да с маслом-кефиром.
— Это, Максим, если кого решат и вправду психом сделать, мозги перекрутить — политическим или верующим. Тем и вправду не позавидуешь. Ну, а кто по уголовке косит и ни на дуновение коммунячьих глыб не трогает — тем, право слово, благодать: ешь, отдыхай, читай и аккуратненько старайся лекарства не глотать или проглоченные выводить — всех делов…
— Так что же экспертиза решила? — напомнил Квадрат.
— А мой психо-лекарь спрашивал-спрашивал меня, глаза у него коровьи да без зрачков, грустный такой еврейский нос со всегдашним шмыгом — он мне и говорит: «И так жить грустно, а тут наслушаешься вас — совсем выть хочется. Ну, — говорит, — вас к черту. Я веселых психов люблю». И отправил обратно ни с чем.
— А и правда, ну тебя к черту! — засмеялся Долото. — Я, оказывается, тоже веселых психов больше люблю.
Наверное, все присутствующие, как и Слепухин, поухмылялись так дружно отчасти и для того, чтобы ухмылочками этими заплести, затолкать какую-то липучую трясинную гадость, которую незаметно разгреб чуть ли не под самыми ногами дед Савва. И выворачивает же он откуда-то все это… ползает это все в нем где-то, крысы эти… ну, честное слово, гадость несусветная.
— Ну так ладно, — явно начал закруглять ночной разговор Квадрат, — Долото тут хорошо обрисовал, как это под беспределом бывает… толковать про это нечего — каждый свой случай, наверное, вприпрятке имеет, ну, а если не имеет — значит, зеленый еще… Я с Максимом согласен — бесполезняк под пресс лезть, и поэтому нечего рисковать тем, чем Павлуха уже нам пособил. Перештыри, Слепень, поутру с буграми и завхозом, а я — с мужиками попутевее, и чтобы они дальше всем: каждый с проверяющими пусть сам шурупит, но если кто начнет на Павлуху валить, поможет им закопать его — в стойло загоню… Себя выкручивай — Павлуху не заваливай…
— Другое я говорил, Квадрат, — вздохнул Долото, — ничего вот по новой менять в своих круговертях не стал бы, только бы встречу с альбиносиком этим переиграть…
— Ну, у тебя и напрочь жбан, перегрелся и крыша — набекрень, — отмахнулся Квадрат. — Вот и дед уже про твою крышу новый афоризм в букварь рисует.
— Да… Савва, — вспомнил Слепухин, — ты же так и не прочитал из букваря-то, зажал мудрости… — Слепухин хотел помочь Квадрату, к досаде которого Долото возвращал все на прежний круг, но, похоже, не «догнал» — услуга оказалась медвежья, по крайней мере, неудовольствие семейника Слепухин, хоть и не с лету, но уловил.
— Давай, дед, раз обещал, — процедил Квадрат.
— Обещал, значит обещал, — Савва отставил тетрадь на вытянутую руку, поворачивая под слабую лампочку. — Каждого ждет своя пресс-хата: минешь — дерьмо, не минешь — петух; кто не петух — тот дерьмо…
— Вот скажи мне, — начал горячиться Малхаз, — пишешь-пишешь — зачем пишешь? кто эту всю шуру-буру читать будет?
— А и не надо читать. Не все, что пишут, читать надо. На кладбище вон тоже пишут — так не для чтения же… Не надо этого всего читать, — повторил Савва.
— Скажи ясно, Савва: согласен с Квадратом? Я твоих этих… — Малхаз пошевелил пальцами, — не понимаю.
— Куда яснее? — тихо придавливал каждый звук Савва. — Не согласен, но и мешать не вправе и не стану. Тем более, Квадрат ведь и определил — каждый по своему разумению…
— Да вы же с Максимом в яму всех толкаете, правда, каждый в свою — хоть бы про одно, а то — каждый себе… — Квадрат вроде чуть оправдывался. — На гвозди тянете…
— Гвозди и так будут, — вступил Долото, — без того, чтобы кому-то крайним пойти — не бывает, без этого вся их работа с нами развалится… главный их кнут, которым нас в грязь вбивают, — это «без последнего»… тогда только все сбиваются в стадо, когда «без последнего»…
— Максим, следи за базаром, — предупреждающе вмешался Славик — именно предупреждающе, а не угрозливо, и, видимо, вовремя.
— Ладно… увлекся, — устало бросил Долото. — В общем, одним Павлухой, хоть и мертвым, псы не насытятся — убедить им надо, что Павлуха сам виноват, а значит, еще припугнуть, а значит, — крайняков найдут, — Максим встал. — Вот этим-то, кого на гвозди кинут, мы сейчас отказали в помощи и надежде… А гвоздей у них на всех хватит…
— Все! хана! приплыл! — завопил, шепотом, но завопил, Малхаз. — Сели все! ничего не понимаю! один кричит: ты на гвозди бросаешь! другой кричит: они на гвозди бросают! третий кричит: эти бросают, а эти не помогают! У меня одна голова, и ваши все в нее никак не влезают! Кончай базар! садись все! Сидим все — молчим!
— Долго молчать будем! — улыбнулся Савва.
— Присядь, Максим. Базарили по-человечески, и добазариться надо по-человечески. — Малхаз пробовал говорить степенно, как, по его мнению, следовало говорить в подобном случае. — Квадрат не мешает делать Савве, что Савве хочется? Какие предъявы к Квадрату? В чем и кому Квадрат отказывает помочь? Максиму нужна помощь? Я Максиму всегда помогу — Максим знает это. Какая тебе помощь нужна?
— Спасибо, Малхаз, — Долото кривился, пряча улыбку. — Ты мне, если к Красавцу попаду, мойку туда загони.
— О чем разговор? Зачем даже просить? Малхаз знает, что надо делать. Павлухе — все загнал и тебе — все загоню: и курево, и мойку, и сушняка пожевать… Даже обидно, что ты беспокоишься…
— Ну, значит, не о чем беспокоиться, — улыбаясь, окончательно поднялся Максим.
— Мужики, — Квадрат играл голосом в раздумчивость. — Может, раз спорняк вышел, сделаем по-путнему: на бумажках и по большинству?
— Оставь, Квадрат, — махнул рукой Савва.
— Пустое, — согласился Долото.
— Тогда — решен-но, — Квадрат надавил голосом, ставя точку.
— Спасибо, Квадрат, — чифирек отменный.
— Отменный-то отменный — жалко, мало.
— Можно еще.
— Ночи мало.
— Ты, Абрек, в медчасть?
— Здесь спать буду. С подъема побегу.
…Слепухин угнездился под одеялом раньше, чем шнырь успел унести оприходованный чаплак и выставить табурет на положняковое ему место — в сквозном проходе.
Шнырю сегодняшний день тоже удачно образовался — вон сколько чая выгреб себе из всех выпитых чаплаков, пожалуй, на пару дней хватит вторяков гонять. Слепухин осознавал, что радость его по поводу миновавшей поры, когда изводился он отсутствием курева или отсутствием вот этих щедро отдаваемых сейчас не кому-то там, а занюханному шнырю вторяков, радость эта чуточку стыдная, неправильная какая-то, но ничего с собой сделать не мог и радовался…