Да, праздник определенно разгулялся.
Рыжий с трудом поднялся на ноги, потянул за руку Стеллу и, пьяно икнув, пробасил:
— К-кабаре!
— Давай! — дружно проревела толпа.
— Музыку! И вырубите этот дурацкий свет!
Судя по всему, этого ожидали, потому что буквально в следующее мгновение свет погас и заиграла вкрадчиво-соблазнительная мелодия "Стриптизерши". Толпа расступилась, освободив больше места для Рыжего и Стеллы. А они, между тем, кружили, как заправские профессиональные стриптизерши по воображаемой сцене, делая вид, что стаскивают с рук длинные перчатки и швыряют их зрителям. Затем Стелла, подкравшись сзади к Рыжему, обвила ногой его бедро и ловко развязала ему галстук. Галстук тоже достался зрителям. Покончив с галстуком, она медленно расстегнула пуговицы на рубашке Рыжего, извлекла её из брюк, стянула с плеч и швырнула в гогочущую толпу.
Какое-то время Стелла извивалась в такт с Рыжим, терлась, как игривая кошечка, о его зад, щекотала его соски и теребила мохнатые волосы на груди. Потом её пальцы медленно спустились к его животу, нащупали и расстегнули ременную пряжку… Дзинь! "Молния" съехала… Рыжий стряхнул туфли… Стелла обогнула его спереди, присела на корточки и стащила с него брюки. Потом, заинтригованная непонятным холмиком под его боксерскими трусами, уставилась на сей непонятный предмет, словно загипнотизированная.
Толпа так и покатилась от смеха. Со всех сторон неслись призывы и советы:
— Попробуй на вкус, Стелла!
— Отгрызи его, Лолита!
Стелла наклонилась пониже, пока её нос не оказался в полудюйме от набухшего холмика, а потом, зашипев, как змея, резко выбросила голову вперед… один раз, потом другой, а затем широко раскрыла рот и сделала вид, что собирается вцепиться в предмет своего вожделения зубами.
Рыжий, испустив вопль ужаса, перескочил через свалившиеся на пол брюки и запрыгал прочь, выглядя крайне нелепо в мешковатых трусах и съехавших носках. Стелла, угрожающе шипя, гналась за ним. Настигнув свою жертву, она одним рывком стянула с Рыжего трусы. Толпа взвыла от восторга…
Не знаю, до чего бы они докатились дальше, если бы не шум и гневные возгласы, послышавшиеся из прихожей. Зрители испуганно притихли. В тот же миг, по какому-то удивительному совпадению, стихла и музыка. В гостиную ворвалось несколько людей. Двое из них были нашими, из числа летной братии, а вот остальные трое выглядели престранно: нечесанные грязные юнцы с воспаленными взглядами, одетые в какое-то мерзкое шмотье. Один из них угрожающе помахивал пустой бутылкой из-под виски, высматривая, на чью голову её обрушить.
Какой-то летчик выкрикнул:
— Слушай, приятель, убирайся отсюда, пока я…
— Пошел ты в жопу!
В следующее мгновение перед ним вырос внезапно протрезвевший Рыжий.
— Что тебе тут нужно, сынок?
— Эти козлы позвонили в дверь и вломились сюда, прежде чем мы смогли им помешать, — пожаловался кто-то сзади. — А теперь, выматывайтесь отсюда…
— Мы выпить хотим! — визгливо выкрикнул молокосос с бутылкой.
Рыжий прогремел:
— Ах вы, засранцы! А ну, валите отсюда, пока я…
Он едва успел присесть, иначе пущенная юнцом бутылка снесла бы ему голову. Бутылка просвистела через всю гостиную, разнесла стекло и вылетела на улицу. Послышался женский визг. Рыжий отвесил своему обидчику здоровенную оплеуху, едва не размазавшую того по стенке. Когда Рыжий надвигался, чтобы растереть в пыль останки врага, вторая бутылка, метко пущенная товарищем поверженного героя, со страшной силой угодила ему в лицо. Рыжий, не успев даже хрюкнуть, обрушился, как подстреленный гиппопотам. И тут началось… Кто-то разбил бутылку о голову хиппи, сразившего Рыжего. Юнец рухнул навзничь, обливаясь кровью. Третий их товарищ, осознав, при виде столь чувствительных потерь, что силы неравны, испустил заячий вопль и кинулся к двери, но мощный пинок отшвырнул его к стене.
Не знаю, кто вызвал полицию, но минут пять спустя гостиную заполонили дюжие ребята в мундирах. К тому времени безжизненное тело Рыжего успели одеть, так что выглядел он вполне чинно и благопристойно. Юнца с разбитой головой вывалили в ванну, чтобы не пачкать пол и ковры.
Со всех собрали показания, а Рыжего со сломанной челюстью увезли в больницу. Хиппи с пробитой головой постигла та же участь, а его помятых приятелей прихватили с собой полицейские.
Лишь через час после этого мы распрощались со Стеллой и отчалили.
Домой к Вики мы ехали, храня оглушенное молчание. Зато, придя к ней, едва не упали от смеха, вспоминая перипетии вечеринки: мастодонта, палец которого застрял в бутылке, тощего балбеса, прочертившего носом расселину в ковре, голого Рыжего, скакавшего, как павиан с намазанным скипидаром задом… и все остальное. Первой не выдержала Вики.
— Не могу, у меня уже живот разболелся, — взвыла она, тесно прижимаясь ко мне. — Господи, ну и Рождество. Век не забуду.
Всю последующую неделю мы вспоминали этот праздник.
Глава шестая
Шестого января Вики улетела в Италию, и Лондон сразу опустел.
Я проводил её в аэропорт Хитроу, но расставание превратилось в настоящую муку. Я терпеть не могу всякие проводы, но Вики настояла, а я не мог ей отказать. Я стоял, переминаясь с ноги на ногу, поглядывая на часы и не зная, о чем говорить. Я даже не мог сказать: "До встречи в июне", или "В четверг увидимся", потому что мы с ней даже не знали, когда встретимся в следующий раз — и встретимся ли вообще. Вики застрянет в Италии до самого ноября, я буду торчать на Мальорке, а работа у нас обоих круглосуточная, по семь дней в неделю.
Мы выкурили по сигарете, потом выпили по последней чашечке кофе, все это время пытаясь поддерживать безмятежный треп про лето и про нашу работу и старательно избегая всяческих разговоров про последние две недели. Но в глазах Вики, преисполненных печали, которую не могли затенить даже самые веселые слова, жили воспоминания об этих днях. Наконец, объявили посадку на её рейс. Вики обняла меня и поцеловала, глаза её заволокли слезы.
— До свидания, Расс, — прошептала она, потом решительно отвернулась и быстро прошагала за барьер, ни разу не обернувшись.
В довершение моих неприятностей, я едва не превратился в ледышку после того, как, поднявшись на плоскую крышу аэропорта, чтобы помахать вслед Вики, почти полчаса прождал, пока её самолет взлетит. Когда это наконец случилось, я до того промерз, что еле сумел приподнять окоченевшую руку. Но самое обидное (об этом я узнал из её письма, которое получил пару дней спустя), что махал я вслед вовсе не её самолету. Взлет её лайнера отложили на полчаса.
Как бы то ни было, но я дождался, пока самолет исчезнет во мгле, и лишь после этого сел в машину и покатил назад, в Лондон. В течение первых двух дней все валилось у меня из рук. Я чувствовал себя брошенным, несчастным и одиноким. Я даже не понимал, чем занимался до тех пор, пока не познакомился с Вики. Однако на следующий день вернулся Тони, с которым мы не виделись уже неделю — он снимался на горнолыжном курорте в Шотландии. Едва посмотрев на меня, он быстренько принял ванну, переоделся, а потом потащил продолжать нашу нескончаемую экскурсию по лондонским кабакам.
Настоящей христианской душе уныние неведомо. К концу первой недели после разлуки с Вики я снова обрел прежние удаль и задор.
Вот в таком настроении я приступил к работе над "Уайт-Марвелом".
В понедельник, морозным безветренным утром, когда шла уже вторая неделя января, мы собрались в агентстве "Кроксли".
Команда у нас была немноголюдная; для уличных интервью много и не требуется. Главное в этом деле — расторопность, ведь нужно всегда держаться в боевой готовности, чтобы в случае чего успеть догнать домохозяйку, выходящую из универсама.
В команду входят: звукооператор с портативным магнитофоном, телеоператор (даже пять минут таскать на себе 35-тимиллиметровую камеру это, скажу я вам, не шутка), ассистент телеоператора, он же — мальчик на побегушках, секретарь режиссера и сам режиссер. Кроме того, много времени проводил с нами и продюсер — канадец по имени Аллан Лэнг.
Оператор Берт Форд, уже немолодой и всегда мрачный субъект с лицом Бастера Китона, за две недели не улыбнулся ни разу, хотя пару раз отпустил довольно смачные шутки.
А вот его ассистент Мики Мейпл, был полной противоположностью своего шефа. Крепкий двадцатилетний, невероятно сексуальный красавец-бычок, постоянно пребывавший в состоянии полового возбуждения, думал только об одном — ну… вы сами догадались. В последний день съемок он неожиданно взял расчет и занялся меблированными комнатами. Но об этом позже.
Элис Нейдлер, секретарь режиссера, была неприметной тихой женщиной средних лет, с огромным опытом работы на телевидении. Во время перерывчиков она за чашкой кофе рассказывала про славные деньки, когда ей приходилось работать с настоящими звездами.
Про звукооператора рассказывать почти нечего. За все съемки кроме фраз "Тихо, записываем" и "Не наступи на кабель, козел!", я не слышал от него ни единого слова. Да и внешность у него была неказистая: плюгавый лысый толстячок по имени Гарри Бристоу.
А вот режиссер был просто замечательный. Звали его Пол Уорд. Среднего роста, далеко за сорок, сутулый, тихий и неизменно жизнерадостный, он по утрам так страдал от похмелья, что у многих из нас от сочувствия начинала болеть голова. Глядя на его землистое лицо, мне начинало казаться, что, закончив съемки — дело своей жизни, он забьется в какой-нибудь темный уголок и тихонечко отдаст концы. Время от времени я даже сознавал, что сам командую съемками с его молчаливого согласия.
Как бы то ни было, реклама получилось на редкость удачной, доставив массу счастливых минут покупателям "Уайт-Марвела".
Однако вернемся к понедельнику. В то утро, без четверти десять, укутанные морозным туманом, мы уже расположились на исходных позициях напротив гигантского супермаркета в Челси. Режиссер выглядел, как сама смерть. Сойдя со ступеньки мини-автобуса, он оглянулся по сторонам, потом вперился налитыми кровью глазками в Мики Мейпла и повелел: