Вот так все и начиналось. Ромашов тогда понятия не имел, на что дает свое согласие. На первых порах Рара и Настя поладили. Пока Настя не поняла, что именно происходит. Новая жизнь ей очень понравилась, невесту Андрея Ромашова охотно приглашали на ток-шоу и на съемки для глянца, брали у нее интервью и предлагали маленькие роли. Пиариться было здорово, Настю стали узнавать на улице. Она даже не поняла сначала, что подсела на этот наркотик. А когда поняла, было поздно…
«…положения данной статьи в равной мере распространяются на всех лиц…»
– Неужели у Насти ни с кем не было конфликта? – спросил Журавушкин у своего пассажира. – Но так ведь не бывает! Девушка явно не вписывалась в ваш круг общения.
– Но это же не повод, чтобы ее убивать, – усмехнулся Ромашов. – Да, мелкие бытовые конфликты имели место быть. Но Рара держалась достойно.
– А остальные? Раевич, Градова?
– Василиса Петровна добрейшей души человек. А Фима… Он не от мира сего. Сомневаюсь, что он ее вообще заметил, Настю.
– Она была красивой девушкой, а он мужчина. Сколько ему? Пятьдесят? Далеко не старик. Мужчина по определению не может не замечать красивых девушек, особенно, если они такие шумные, как Стейси Стюарт. Он мог возненавидеть ее, она могла его раздражать. А могло быть и обратное: понравилась. Но остаться безразличным к Насте Раевич не мог. Ваша невеста была… как бы это сказать? Слишком активной.
– Фима так редко выходит из своей комнаты. Да вы сами все увидите.
– Да, но кто-то же ее убил, вашу Настю, – мягко напомнил Журавушкин.
Ромашов пожал плечами.
– Что вы молчите, Андрей Георгиевич?
– Я просто не знаю, что сказать.
– Но что-то же вы думаете по этому по-воду?
– Знаете, я не следователь. Всю последнюю неделю Настя устраивала мне сцены. Истерила. Потом сказала, что все сделает сама. Разберется с этой стервой, то есть с Рарой. В тот вечер я устал и в одиннадцать лег спать. Настя подождала, пока я усну, и отправила эсэмэску Раре. Она ложится поздно, это все знают.
– А почему Настя вызвала ее в сад? Почему в доме не поговорить? Разве там места мало?
– Может быть, она не хотела нас будить своими криками? Меня и Фиму? Откуда я знаю?
– А вы крепко спали, Андрей Георгиевич?
– Наверное.
– Но выстрелы вас разбудили?
– А вы как думали? – сердито спросил Ромашов.
– А вы не подумали, к примеру, что это гроза? Раскаты грома?
– Не подумал. День был ясный. К тому же я заметил, что сейф открыт.
– Вы хранили оружие в спальне?!
– В спальне у Насти. А где? Я там уснул, после того, как мы… Ну, в общем, вы поняли.
– Значит, она послала Раре эсэмэс, открыла сейф, взяла оттуда пистолет и вышла в сад. Так?
– Ну, наверное. И что я должен думать?
– А могло быть третье лицо? Человек, который реально ненавидел Настю? Настолько, что мог хотеть ее убить?
– Это вы кого имеете в виду? – подозрительно спросил Ромашов. – Фиму что ли?
– Я не знаю, вам виднее, – Журавушкин бросил на него быстрый взгляд.
– Слушайте, разбирайтесь сами! Я хочу одного: чтобы Рара вышла из тюрьмы. Как вы это сделаете, меня не интересует.
– А если туда угодит Ефим Иванович? Или Василиса Петровна? Вас это заденет?
– Нет. Если они виновны, то нет, – тут же поправился Ромашов. – Если убийца кто-то из них.
– Папку могли подбросить в спальню к Раре? С подборкой о травматике?
– Послушайте, я прекрасно помню эту папку. Если вы настаиваете, я буду об этом молчать. Но выбором оружия занималась Рара. А также узнавала, какие документы надо оформить, чтобы его получить. На законных основаниях.
– Да, об этом лучше молчать, – согласился Журавушкин. – Спросят на суде – скажите: не знаю, и все.
– А вы уверены, что будет суд?! Вы же мне обещали!
– Я не всесилен. У следствия есть все, чтобы передать дело в суд. Если только мы не найдем настоящего убийцу.
Какое-то время они молчали.
– Все, вами сказанное, распространяется на всех лиц, которые находились в доме, – сказал, наконец, Журавушкин. – В том числе, и на вас.
– Вы это о чем?
– Кто угодно мог ее убить.
– Вы хотите сказать, что это сделал я? – Ромашов не выдержал и расхохотался. – Ну да. А потом нанял лучшего в Москве адвоката, чтобы тот помог мне сесть в тюрьму. По-вашему, я горю желанием провести пятнадцать лет в колонии строгого режима? – все еще смеясь, спросил он.
– Да, вам это не нужно, – согласился с ним Журавушкин. – Убей вы Настю, вам было бы выгодно все свалить на Райскую. А вы хотите ее вытащить.
– Не просто хочу. Я все для этого сделаю, – уже серьезно сказал Ромашов. – И вы тоже. Слава богу, мы подъезжаем!
– Они дома? – спросил Аркадий Валентинович, увидев полосатый шлагбаум. – Василиса Петровна и Ефим Иванович?
– А где? Конечно, дома. Сидят, ждут.
– Кого?
– Рару, разумеется! Я им обещал.
Журавушкин оставил это без комментариев.
– Куда ехать? – спросил он, когда охранник, узнав Ромашова, поднял шлагбаум.
– Направо. Забор из красного кирпича, ворота кованые, на заказ. Лошади.
– Что?
– На воротах – лошади.
– Кобылы или жеребцы?
– Половые органы не обозначены, – насмешливо сказал Ромашов. – Следовательно, кобылы. Или деликатность мастера. – Он достал мобильный телефон. – Василиса Петровна, откройте ворота. Я приехал с адвокатом.
Какое-то время Журавушкин рассматривал выкованных на толстых стальных листах лошадей. Надо признать, ворота были сделаны мастерски: вздыбленные лошади, чьи развевающиеся гривы выступали над верхним краем, образуя очень красивую ломаную линию. Передние копыта лошадей почти соприкасались. Создавалось ощущение, будто кобылицы боксируют.
– Символично, – не удержался Журавушкин. – Давно такие заказали?
– Что? – рассеянно спросил Ромашов. – А… ворота… Давно.
– Значит, накликали.
В этот момент петли заскрипели и ворота распахнулись. Пожилая женщина, которую Журавушкин ласково назвал про себя «бабушка», помахала ему рукой:
– Заезжайте!
Участок оказался небольшой, потому что земля в этих местах была неимоверно дорогая, но все сделано по уму. Здесь жили не олигархи, но люди, имеющие определенный достаток. Содержать такой дом и иметь прислугу им было по карману. Сама прислуга смиренно стояла у ворот, ожидая, когда проедет машина. Потом вновь заскрипели петли: ворота закрылись.
– Василиса Петровна, – представил «бабушку» Ромашов. – А это адвокат, которого я нанял, чтобы вытащить Рару из тюрьмы. Аркадий Валентинович.
– Очень приятно, – сдержанно сказала «бабушка».
Журавушкин какое-то время приглядывался к помощнице по хозяйству. Простая, милая женщина, или хочет казаться простой.
– Чай пить будете? – ласково, словно у родного, спросила у него Василиса Петровна.
«А она ведь даже не поинтересовалась: где Раиса Гавриловна? Как она? Что с ней?» – мысленно отметил Журавушкин.
– Да, Василиса Петровна, накройте нам, пожалуйста, на веранде, – ответил за него Ромашов. – И скажите Ефиму Ивановичу, чтобы спустился к чаю. Нам надо кое-что обсудить.
– Хорошо, – кивнула Василиса Петровна, но не ушла.
Журавушкин заметил, как ее лицо дернулось. Она словно хотела что-то сказать, но не решалась.
– Ба, я телек включу! – раздался вдруг звонкий девичий голос.
Тут Журавушкин заметил, наконец, гамак, висевший в тени старых яблонь. Из него стремительно поднялась очень тоненькая девушка небольшого росточка, одетая в красные, ультра-короткие шортики и футболку с надписью «Я люблю Москву». Слово «люблю» заменяло алое сердце.
– Кто это? – шепнул Аркадий Валентинович Ромашову.
– Я сам хотел бы это знать, – озадаченно сказал тот.
Девица меж тем подошла к ним и сделала вид, что смутилась.
– Ой! Здрасьте! Уже вернулись, да?
– Ты кто? – удивленно спросил Ромашов.
– Я? Каролина! – повела худющим плечом девица.
– Дашка, не болтай! – прикрикнула на нее Василиса Петровна. – Это внучка моя, Андрей Георгиевич, – заискивающе сказала она. – Сегодня утром приехала, поездом. Школу закончила, надо ее куда-нибудь пристроить. Я и подумала: Раиса Гавриловна теперь убыла, так что все хозяйство на мне. С бюджетом я справлюсь, а вот по дому успевать теперь не буду. Старая я уже, шестьдесят пять недавно стукнуло. Ноги болят, да руки уже не те. Артроз у меня начинается. Вот и вызвонила Дашу.
– Я не Даша, я Каролина! – тряхнула выбеленными кудрями девица. – Фамилию я еще не придумала, но вы ведь мне что-нибудь посоветуете? – кокетливо посмотрела она на Ромашова.
– Какую фамилию? Вы это о чем? – тот непонимающе посмотрел на обеих женщин.
– Так я ж на актрису приехала поступать! – звонко сказала младшая.
– Дашка! – Василиса Петровна замахнулась на нее полотенцем, которое держала в руке. – Я кому сказала, не болтай! Марш на кухню, чайник поставь!
– Да, пожалуйста! – внучка надула губки и ушла в дом, неимоверно виляя при этом тощими бедрами.
– Вы не обращайте на нее внимания, Андрей Георгиевич, – умильно заговорила домработница. – Девчонка еще совсем. Так-то она хорошая, добрая. Сестра ее замуж вышла, да ребеночка недавно родила. В квартире у них теперь теснотища, с деньгами туго. До Дашки дела никому нет. Матери она не больно-то нужна. Так и говорит: обуза. Я и решила Дашеньку к себе взять. Дочка-то у меня незамужняя, одна детей р остила, а теперь еще и внук… Мальчик, – с гордостью сказала Василиса Петровна.
– Так у вас, стало быть, правнук родился? – озадаченно спросил Ромашов.
– Так и есть, – расцвела в улыбке помощница по хозяйству.
– Я никогда не думал, что вам столько лет! А ведь вы правы. Заниматься в таком возрасте домашним хозяйством тяжело.
– А я что говорю? – обрадовалась Василиса Петровна. – Так Дашенька остается?
– Да, конечно, – кивнул Ромашов. – О ее зарплате мы потом поговорим.
Василиса Петровна с неожиданным для ее возраста проворством ушла, точнее, убежала в дом.