– А мы ее и по праздникам не видим!
– Ну, вы-то не прибедняйтесь. Я не думаю, что в доме у Ромашова не было икры и прочих деликатесов. Да и вы, когда в мэрии работали, немало себе позволяли. Просто вам обидно, что те времена закончились. И вы ненавидите всех тех, кому, по вашему мнению, повезло больше. Давайте сменим тон, Василиса Петровна. Вы добивались, чтобы я вас пожалел. А я не пожалел. То есть, не поверил. Кончайте прибедняться. Говорите: с чем пришли?
– Распутники они, – поджала тонкие сухие губы Градова. – Оба, и муж и жена. Она то и дело к Андрею Георгиевичу в спальню бегала, а он, то есть муж, на это сквозь пальцы смотрел. Потому что сам кобель. Видела я, как Настасья у него на коленях сидела. А он ей стихи срамные читал. Уговаривал, в общем. Развращал.
– Стихами?!
– Да вы бы их слышали! О каком-то старике, который молодую девку добивается. Своими ушами слышала! – горячо сказала Василиса Петровна. – Здоровьем внучки своей клянусь! Я, мол, грудь свою кусать тебе позволю.
– Да вы что? – озадаченно спросил Журавушкин.
– И прочие мерзости.
– У Насти же был Ромашов! Зачем ей роман с Раевичем?
– А я говорю: развращал. Обещал всякие непотребства. В поэтической форме.
– Ладно, допустим, – вздохнул Журавушкин.
– А когда Настасья замуж собралась, он ее и убил. Из ревности.
– Это ваша версия? Или чья?
– Я говорю, как есть.
– Тогда почему же Райская этого не скажет следователю?
– Она всю жизнь грехи его покрывает. Заботится о нем, как мамочка. За него и сядет.
– А вы? Сказали об этом следователю?
– Скажу. Надо будет – скажу.
– А разве еще не надо?
Градова поняла, что сболтнула лишнее.
– Это все, что вы мне хотели сказать? – спросил он, допив кофе.
– Пока да.
– Значит, вы рассчитываете прибрать Ромашова к рукам. До сих пор вам мешали сделать это Раевичи. А теперь у вас появился шанс. Понятно, что вы за него уцепились. Ох, боюсь я вас в суд приглашать, Василиса Петровна. Вы там такого наговорите!
– Скажу, как есть. Всю правду. Настасье чуть-чуть не хватило. Она мне нравилась. Молодец, девка! Да только нашелся кое-кто поумнее, – намекнула Градова. – А кто – сами думайте.
– Я понял. Идите, счет я оплачу. Ромашов знает, куда вы поехали?
– Зачем мне расстраивать Андрея Георгиевича? Что ему, забот мало?
– Значит, он остался с Дашей? Вдвоем?
– Раевич, небось, тоже дома торчит, – с досадой сказала Василиса Петровна. – Если со мной что случится, так и знайте: он это.
– Да что вы такое говорите!
– Что слышали, – она поднялась из-за стола. – Мне бы только Дашеньку пристроить. Старая я уже. Пожила. А у нее только-только жизнь начинается. И хорошо бы она была, не как у меня, эта жизнь. Не босиком по битому стеклу, а в атласных туфельках по ковровой дорожке. Ради них и живем. Ради детей.
Он не нашел, что на это возразить. Пока защита терпела одно фиаско за другим. То есть, на роль убийцы предлагали замену, но Рара на нее была категорически не согласна.
Журавушкин посмотрел на часы и достал мобильный телефон. Надо пройтись по Настиным подругам. И выслушать Ефима Ивановича. Что-то он скажет на обвинения, выдвинутые против него Василисой Петровной?
Улов его был небогатым: летом в Москве, действительно, никого не оказалось. Режиссер и продюсер разговаривали с ним неохотно, и лишь продюсер, сжалившись, пообещал, что, как только вернется в столицу, позвонит. Но когда это будет, он не знает.
– Я сейчас на съемках в Тунисе, – услышал Журавушкин. – Это может затянуться надолго. Жара, сами понимаете. Актеры вялые, грим течет.
– Да, я все понимаю, – вздохнул он, и в трубке тут же образовалась бездонная тишина: отбой.
Лишь одна из подружек Насти оказалась в Москве и то сразу потребовала за свою услугу пиар.
– Пусть это завтра будет в Инете! – выпалила она.
– Что именно?
– Мое интервью!
– Вы, видимо, не совсем поняли, кто я. Я не журналист, а адвокат.
– Аркадий Журавушкин? Так ведь?
– Да.
– Еще бы я вас не знала! Вам ведь поручили защиту Рары!
У него возникло чувство, будто под сердце подложили пуховую подушку. Оно сладко качнулось и медленно улеглось на лавры. После чего зажмурилось и приготовилось вкушать. Аркадий Журавушкин стал знаменитостью!
– У вас ведь будут брать интервью! – не унималась начинающая актриса. – На ток-шоу пригласят! Обязательно упомяните обо мне! А лучше, возьмите с собой! Взамен я вам такое скажу! Закачаетесь!
– Что именно?
– В ресторане скажу!
– В каком?
– Куда вы меня пригласите!
– Хорошо, – сдался он. – Когда и где мы встретимся?
– Завтра я не могу, – затараторила она, – у меня кастинг и съемки. Давайте послезавтра. В гостинице «Москва». Там куча всяких ресторанчиков, что-нибудь выберем.
Журавушкин представил пробки в центре и поморщился.
– А поближе нельзя? – осторожно поинтересовался он.
– Куда ж ближе-то? – откровенно удивилась его собеседница.
– К чему? – озадаченно спросил Журавушкин.
– Господи, к Кремлю!
Об этом он не подумал. Раз ты знаменитость, живи по статусу.
– Хорошо, – сдался он. – Послезавтра в шесть.
– В семь.
– Пусть в семь.
На этот раз он сам дал отбой. Девица вызвала у него большие сомнения. Ради пиара она соврет, и глазом не моргнет. Даже если ничего не знает, все равно будет рваться на телевидение. Дело-то громкое, а на дворе лето. Скандальных новостей до обидного мало, потому что звезды в отпусках, понятно, что за эту сенсацию журналисты уцепятся. Выжмут из убийства Стейси Стюарт все, до капли. Настя и так последние два месяца с экрана не слезала.
«Неудачно все получилось», – подумал он и позвонил Ромашову.
– Андрей Георгиевич, я могу к вам завтра подъехать?
– Конечно, что за вопрос!
– После обеда, сначала я хотел бы еще разок переговорить с Раисой Гавриловной.
– Как вам будет удобно. Мы вас ждем, – коротко сказал Ромашов.
Журавушкин вздохнул: надо еще заманить Андрея Георгиевича в ресторан, или домой, чтобы познакомить его с Галиной.
«Я тряпка!» – разозлился он. Но когда спать пришлось в одиночестве, мужское самолюбие моментально сдулось. Уютная квартира сделалась вдруг холодной и негостеприимной.
– Еду погреешь сам! – заявила жена и закрыла дверь в спальню перед его носом.
Раньше они никогда не ссорились. И Журавушкин сдался. Ему было неловко, но во время визита в усадьбу Ромашова, Аркадий Валентинович только и думал, как бы ввернуть про «знакомство с семьей».
Василиса Петровна сделала вид, что никакой встречи в кафе у них с Журавушкиным не было. А Ромашов первым делом спросил:
– Как там она?
– Раиса Гавриловна? Неплохо. То есть, плохо, конечно, но она не жалуется.
– Это не в ее характере, – улыбнулся Ромашов.
– Она сильная женщина, да?
– Да.
– Тогда почему вы мне сказали, что в тюрьме она может покончить с собой?
– Я просто за нее волнуюсь. И потом: разве с сильными людьми этого не случается? По-моему, это сильный поступок, покончить жизнь самоубийством. Далеко не каждый на это способен. Это ведь больно, – насмешливо сказал Ромашов.
– Вы могли бы?
– Я нет, – спокойно сказал Андрей Георгиевич. – Меня очень заботит, как я выгляжу. Самоубийцы выглядят отвратительно.
Журавушкин вспомнил характеристику Рары, данную ей Ромашову. Да, все так.
– А что насчет Насти? – спросил он. – Она могла покончить с собой или нет?
– Настя? Нет. Не думаю. Не знаю. Зачем? – пожал плечами Ромашов. – Она была на пике славы, ее всюду звали, ее фото были везде.
– Может быть, она от этого устала?
Устала?!..
«Раздавленный тяжким бременем славы, он готов был немедля сложить с себя лавровый венок»
– Я молодец, да? – Настины глаза сияли от восторга. – Ты только погляди! – она стала совать ему под нос глянцевый журнал. – Ну? Что скажешь?
– Хорошая фотография, – промямлил он.
– Хорошая?! Да ты погляди на тираж! Я справляюсь не хуже, чем эта твоя зазнайка Райская! А может быть даже и лучше! Сегодня к нам приезжает съемочная группа. Будь готов, милый.
– Какая группа?! – пришел он в ужас. – Зачем?!
– Затем, что мы с тобой стали парой года! Вот чего я добилась!
– Настя, остановись! Что ты, как остервенелая, кидаешься на журналистов!
– Потому что так и надо, – уверенно сказала она. – Прошло ее время, пришло мое. Вот видишь, как многому я научилась за этот год! Спасибо Раисе Гавриловне, – насмешливо протянула Настя. – Ну? Что ты стоишь столбом? Иди, переодевайся!
«И снова они терзали его своими вопросами…» – в ужасе думал Ромашов, добравшись до гардеробной и роясь в вещах. Повсюду были Настины тряпки, яркие, со множеством блесток и стразов, которые, отклеиваясь, прилипали к одежде Ромашова, а когда он рылся в шкафу, то и к рукам. Каким-то образом они оказывались на его лице, на волосах, на кончике носа, даже на ресницах, и у Ромашова создавалось ощущение, что он неизменный участник карнавального шествия. Оно, это шествие, продолжалось изо дня в день, и этот вечный праздник Ромашова уже начал утомлять.
Рара куда-то уехала, так что спросить, что надеть, было не у кого. Ромашов с досадой отбросил рубашку цвета хаки и побежал вниз, чтобы посоветоваться с Настей. Раз уж она это затеяла, пусть и выбирает ему наряд!
– Они скоро отсюда съедут! – услышал он звонкий Настин голос, доносящий из кухни, и споткнулся на лестнице. С трудом удержавшись на ногах, он замер и попятился.
– Наконец-то! – раздался торжествующий голос Василисы Петровны.
– Надо это отпраздновать! Нет-нет, не сейчас! Я жду съемочную группу. Приготовь к вечеру чего-нибудь вкусненького, мы с тобой коньячку вмажем.
Ромашов с удивлением услышал, что они на ты: Настя и Василиса Петровна.
– Куда ж они поедут? – хихикнула домработница Ромашова. – К себе в Кузьминки?