— Тс-с. Тише. Дождемся, пока они заснут, — зашептал Рензигер. — Затем вы меня оглушите. Не слишком сильно. Чтобы видна была шишка…
— Об этом не может быть и речи.
Рензигер, казалось, не слышал.
— И сделать это надо без шума. Чтобы не разбудить их. Утром они найдут меня на полу.
— Не будем об этом говорить, — ответил Джандер. — Я остаюсь.
Рензигер отступил на шаг и сердито и удивленно посмотрел на Джандера.
— У вас что, не все в порядке?
— Не беспокойтесь.
— Что вас здесь держит?
— Девушка. Вера.
Рензигер помолчал.
— Объяснитесь.
— Я чувствую, что она мне не безразлична.
— Ну, не первый вы, — сказал Рензигер с бледной улыбкой. — Эта девушка особенная. Стоит только взглянуть на ее лицо. Я уже не говорю о фигуре…
— Нет, — отрезал Джандер. — Дело не в этом.
Рензигер склонил голову и искоса взглянул на него.
— Я знаю, что она нуждается в помощи.
Человек с седыми волосами приоткрыл рот, да так и остался. Потом спросил, по-прежнему вполголоса:
— Она сама вам сказала?
— Только не словами.
— Что за чушь?! — пробормотал Рензигер. — Она послала вам телепатические сигналы?
— Если хотите, да.
— Вы что, издеваетесь надо мной?
— Я сказал вам правду, — голос Джандера дрогнул. — Правду.
— Я не понимаю. Когда вы их начали принимать, эти самые сигналы?
— Когда мы были вдвоем в хижине.
Рензигер удивленно уставился на говорящего.
— Как это, в хижине?
Джандер рассказал, как Вера ухаживала за ним. Рензигер медленно покачал головой.
— Я понял. Она помогла вам, и вы хотите ответить тем же.
— Да, что-то в этом роде.
— А откуда вы взяли, что она нуждается в помощи?
— Не знаю. Мне так кажется.
Рензигер внимательно посмотрел на него, словно пытаясь угадать, что он думает на самом деле. Потом продолжил, по-прежнему тихо:
— Ваше впечатление верно. Но знаете, что я вам скажу? Вы ничем не сможете ей помочь.
— Я попробую…
— Это ни к чему не приведет. Эта девушка бродит в потемках и не желает выбираться на свет.
Джандеру показалось, что ледяная рука дотронулась до его спины, его пронзил озноб. Однажды он уже испытал такое чувство, только не мог вспомнить, где и когда.
— Она неуловима, — продолжал Рензигер. — Ты пытаешься с ней заговорить, а она ускользает.
— Или ее уводят, — заметил Джандер.
И сам удивился, почему он это сказал. Он закрыл глаза.
— Что с вами? Отчего вы дрожите?
Джандер открыл глаза, но не взглянул на собеседника.
— То ближе, то дальше, — прошептал он. — Опять ближе…
Он медленно повернулся, пересек комнату и сел на скамью в темном углу. Откинувшись, он уставился в потолок. Когда он увидел Веру в первый раз?.. Это было давно. В забытом прошлом…
Как пробиться сквозь туман? Хоть бы какая путеводная нить… «Ну-ка, попробуй вспомнить, нащупать тропинку, ведущую во время и место. Ведь что-то такое было. Это лицо, это тело — не мимолетное видение. Ты был потрясен и дрожал, как дрожишь сейчас».
Джандер неподвижно сидел на скамейке. Человек с белыми волосами наблюдал за ним. Через несколько минут он сказал:
— Садитесь на диван. Там удобнее.
— Я не устал.
Рензигер зевнул и потянулся.
— Ну а я вздремну. Я очень в этом нуждаюсь.
Он подошел к дивану, положил ружье на пол и лег на спину, заложив руки под голову. Через мгновение он погрузился в сон.
Потом он внезапно сел с искаженным лицом, поднялся и медленно направился к двери. Не говоря ни слова, он распахнул ее и вышел, оставив широко открытой.
Не прошло и минуты, он вернулся, опустив голову и держась за лоб, как будто его стукнули.
— Гад, — простонал он. — Подонок…
Джандер вопросительно взглянул на него.
— Эта сволочь Гэтридж… — убивался Рензигер. — Я должен был предвидеть. Клянусь, он еще пожалеет.
— Что он сделал?
— Он отпустил ее. Снял с крючка.
— Кого?
— Рыбу. Если бы вы видели экземпляр! Двадцать минут я потратил, чтобы приволочь ее. По крайней мере, тридцать фунтов.
Джандер ничего не сказал. Он был начинающим рыболовом и никогда не имел дела с большой рыбой.
Человек с седыми волосами продолжал жаловаться.
— Тридцатифунтовый окунь! Такой не каждый день попадается. Вы не можете понять. Но это что-то особенное, уверяю вас. Поэтому я и хотел его сохранить. Чтобы набить соломой, покрыть лаком и оставить в качестве трофея. Ко я не мог принести его сюда. Он бы протух и провонял весь дом. У нас есть ледник, но льда маловато. Да он бы туда и не поместился. Его можно было держать в воде, на крючке. Так я и сделал, и закрепил удилище. А этот подонок Гэтридж отпустил его… — Рензигер со стоном заломил руки. — Я даже знаю, когда он это сделал. Когда мы втроем — вы, Хебден и я — разговаривали. Я видел, как он вышел, но не обратил внимания. Я сам виноват. Мог ведь его задержать.
— Сейчас уже ничего не поделаешь.
— Почему же? — прошептал Рензигер.
Он медленно повернул голову и осмотрел комнату. Казалось, он оценивал расстояние до лежащего на полу ружья.
— Не советую, — проговорил Джандер.
— В колено. Всего навсего выстрел в колено. Просто, чтобы услышать, как он завопит.
— Вы пожалеете об этом впоследствии.
— Надо что-то сделать. Я не могу просто утереться. Я уже годы молча утираюсь. Дальше не могу. Чаша терпения переполнилась. — Он замолчал.
Джандер ждал продолжения.
— Ну, задавайте вопрос, — сказал Рензигер.
— Какой вопрос?
— Вам же до смерти хочется узнать, что здесь происходит, верно? Что мы за люди, почему мы тут находимся?
— Признаюсь, я хотел бы понять, — сказал Джандер.
Рензигер устроился на лавке подле Джандера.
— Они не сообщили мне вашего имени, — начал он.
— Калвин. Калвин Джандер.
— Мы с вами приятели, — сказал Рензигер. — И останемся приятелями. И между нами не должно быть тайн. Я бы хотел, чтобы вы меня выслушали.
И, по-прежнему тихо, он начал рассказывать:
— Все началось с побега из тюрьмы.
Глава девятая
Шансов было немного, но это не могло их остановить: терять ведь было нечего. Все трое рецидивисты, и всех троих психиатры сочли неисправимыми. Они содержались в одной камере в тюрьме и под особым надзором. Между собой другие заключенные называли их ПГ — постоянными гостями.
Исправительная тюрьма находилась в Пенсильвании, в двухстах двадцати километрах от Филадельфии.
Их перевели сюда по той причине, что в местах заключения, где они побывали раньше, начальство сделало все возможное, чтобы избавиться от упрямцев, не желавших ни в малейшей степени приспосабливаться к тюремной атмосфере. Не то чтобы они затевали драки или подбивали товарищей на беспорядки. Нет, просто каждый из них планомерно и беспрерывно искал способ совершить побег.
Нынешнее отделение «постоянных гостей», по всей вероятности, невозможно было покинуть. Они находились в нем вместе уже несколько лет, и все свое время тратили на изобретение плана побега. Время от времени им начинало казаться, что они напали на нечто стоящее, но при ближайшем рассмотрении идея оказывалась бредовой. Подошвами ботинок они стерли немыслимое количество чертежей, выполненных на полу камеры обгорелыми спичками. Эти чертежи являлись всякий раз плодом долгих обсуждений, продолжавшихся порой до рассвета. А потом, когда план был изобретен, они в несколько минут убеждались, что у него есть слабинка, приходилось от него отказываться.
Так продолжалось долгие четыре года. Пока они не создали нечто принципиально новое. В этот раз они сделали ставку на медпункт, в котором работал офтальмолог. Он обследовал, в частности, роговицу тех заключенных, которые завещали свои глаза слепым. Консультации начинались по утрам, ровно в половине десятого. Это было очень существенно: как раз между девятью тридцатью и девятью сорока пятью перед корпусом ПГ разгружались грузовики с продовольствием. В стене комнаты, используемой для осмотра, находилась незакрываемая на засов дверь, потому что помещение использовалось под архив и работники были вольнонаемными служащими, а не заключенными. Дверь выходила в коридор, из него можно было попасть в другой, а оттуда — на площадку для разгрузки.
Всю работу по разгрузке грузовиков исполняли тщательно отобранные заключенные и никогда — ПГ. ПГ не имели права выходить во двор, разве только для короткой прогулки, и всегда под строгим наблюдением. По мнению Хебдена, который слышал о двери без засова от одного из заключенных, узнавшего о ней, в свою очередь, от приятеля, главное было достать оружие, и неважно, боевое или нет, чтобы припугнуть тех, кто занят разгрузкой. Оружие необходимо, настаивал Хебден, потому что ждать поддержки от тех, кто отбывает короткий срок и готовится выйти на свободу, само собой не приходится.
Склонившись над чертежом, нарисованным на полу камеры, трое заключенных обсуждали план побега. Гэтридж возражал против имитации оружия, потому что дело могло обернуться так, что им придется воспользоваться. Рензигер заявил, что эта часть плана ему не нравится. Гэтридж и Хебден молча уставились на него. Потом Хебден, с оттенком сожаления в голосе, поинтересовался, не собирается ли он провести остаток своих дней в зоне ПГ. Рензигер только взглянул в ответ, и в этом взгляде явно читалось «нет».
И все же он предпочел бы обойтись без боевого оружия. Раньше он был наводчиком и оказался причиной смерти слишком многих людей; в молодости он тщательно целился и нажимал на спусковой крючок с одной лишь мыслью: скорее устранить препятствие. Только позже, здесь, в зоне ПГ он начал думать и сознавать, как он поступал с человеческими существами.
Двое других не испытывали ни малейших угрызений, ни тени сожаления, разве что о тактических промашках, из-за которых попали за решетку. В случае Гэтриджа неосторожность заключалась в том, что он не убил мужа изнасилованной им женщины. Избитый муж пришел в себя довольно быстро и с трудом, но добрался до телефона, так что часом позже Гэтриджа арестовали. На этот раз ему влепили девяносто девять лет, и судья заверил его, что даже если он окажется долгожителем, его все равно не выпустят ни на день раньше срока.