Хебден потерпел фиаско из-за серии вымогательств, приведших к смерти одного из посредников. В связи с тем, что посредник оказался убитым из собственного пистолета Хебдена, дело осложнилось, но Хебден утверждал, что действовал в пределах необходимой обороны. Он получил двадцать лет, и еще пятнадцать — за мошенничество.
— Эти две-три секунды, пока я целился в того парня, действительно доставили мне удовольствие. Но видите, во что они мне обошлись. Мне и моей семье…
Говоря о своей семье, Хебден отводил глаза. Он хотел остаться наедине со своими мыслями. Но иногда он вслух выражал тоску, опускал голову и бормотал:
— Мужчина должен жить со своей женой и детьми. Только это и важно в жизни. Он должен сделать все от него зависящее, чтобы заботиться о них.
— И как ты себе это представляешь? — спрашивал Гэтридж. — В тот день, когда ты смоешься отсюда, вся полиция штата будет гнаться за тобой по пятам. Очень обрадуется твое семейство!
— Мое обрадуется, — заверил Хебден, глядя ему в глаза.
— Ты не сможешь это устроить, — упорствовал Гэтридж. — Это ни к чему не приведет.
— У меня есть привязанность к семье, — сказал Хебден.
— Да, но!..
— Говорю тебе, я привязан к ним. И моя семья будет со мной, или я ни в чем не участвую. Что скажете?
— Хорошо. Как хочешь. — Рензигер пожал плечами.
— А ты?
— Я, как он, — недовольно проворчал гигант.
В эту ночь они не сомкнули глаз. У них не было желания спать: они обсуждали план со всех точек зрения, пытаясь обнаружить его слабые стороны, но не нашли ни одной. Рензигер подвел итог:
— Полагаю, у нас есть шанс. Думаю, должно получиться. Во всяком случае, стоит попробовать.
Хебден испытующе взглянул на колосса.
— Я на все готов, лишь бы выйти отсюда, — заверил тот. — Абсолютно на все.
— Тогда дело решенное, — заявил Хебден Его губы искривились и глаза заблестели. — Хочу вам кое-что объяснить, — добавил он после долгого молчания. — Если дело выгорит, мы скоро будем на воле. Но нас не станут гонять как кроликов. Мы прямиком отправимся в дом.
— В дом? — поразился Гэтридж. — Что это за дом?
— Убежище, — ответил Хебден.
— Где это? — осведомился Рензигер.
— На юге Нью-Джерси, — пояснил Хебден. — В заливе Делавэр. Куда ни кинешь взгляд — болота, да кое-где сосны. Людей там не встретишь. Ближайший дом — за десяток километров.
— Отлично, — сухо заметил Гэтридж. — И как же там жить?
— В доме, — сказал Хебден. — В старом деревянном доме.
Они с любопытством уставились на приятеля. У него было странное выражение лица и сосредоточенный взгляд, словно на противоположной стене камеры показывали фильм.
— Лет тридцать тому назад, — тихо рассказывал он, — я работал на контрабандистов. Надо было ввозить в страну товары: меха, духи, иногда — необработанные камни. Мы купили дом у одной пожилой четы, которая жила там, потому что не знала, куда податься, а нам нужно было прикрытие. Мы обосновались там, и когда береговые власти заинтересовались нашими занятиями, мы представились рыболовами-любителями. У нас были лодки, и мы почти ежедневно выходили в море ради большей достоверности. Помню, мы брали окуня. Если мы выходили в море за товаром и замечали береговую охрану, то замедляли ход и доставали снасти. Они наблюдали за нами, потом уходили. Но мы были начеку и всегда следили за ними в бинокль. Когда наблюдатель сообщал, что путь свободен, мы давали полный ход и двигались к югу; там, километрах в сорока, залив переходит в Атлантику. Мы выходили в океан, за двенадцать миль береговой зоны, потом еще за семь, до места, отмеченного на карте. К этому времени уже было темно, мы давали световые сигналы. Судно спускало на воду шлюпку, мы поднимали груз на борт, оплачивали его, и дело с концом. Никаких проволочек, никаких рекламаций, цена обговаривалась заранее в конторе за границей. Наша группа представляла собой лишь звено обширной организации с агентами во всем мире.
Одним словом, всю весну, лето и начало осени мы жили припеваючи, денежки текли рекой, а я бездельничал или ловил рыбу. Ну а потом к нам подъехал один парень из организации и велел сматываться. Не потому, что возникли подозрения. Просто большие начальники на этом деле собаку съели. Они знают, что если дела идут как по маслу, то это вроде резинки — она растягивается, но до определенного предела. Вот почему нас никогда не оставляли надолго в одном и том же месте. Из Нью-Джерси мы перебрались в Новую Англию, потом в Южную Каролину и так далее: месяц здесь, месяц там. А на прежнее место мы уже не возвращались. Так что я не предполагал когда-либо снова увидеть тот дом в Нью-Джерси.
Однако я не забыл о нем. Уединенное место. В округе ни души, только болота, лес да соленая вода. И вот, значительно позже, одиннадцать лет спустя… да, как раз девятнадцать лет тому назад, я вернулся в эти стены.
— Зачем? — спросил Гэтридж.
Хебден чуть помедлил и продолжил рассказ:
— Чтобы жить с семьей. Мы провели там четыре года. Я, Телма и малышка. Жили на одном месте. Воду брали из колодца, а ели то, что давали залив и лес. Когда кончились патроны, я приспособился ставить капканы и смастерил себе пращу. Бывали перебои, но мы как-то всегда обходились. А потом случилось вот что: девочка исчезла. Ушла из дому и не вернулась. Тогда ей было пять лет. Я излазил все болота, но безрезультатно, искал вдоль берега ручья — километр за километром — и уже решил прекратить поиски, как вдруг увидел хижину.
Совсем маленькую хижину. Я и не подозревал о ней. Она стояла на берегу речушки, и рядом была привязана лодка. У меня был с собой нож, и я готовился пустить его в ход. Открываю дверь ударом ноги… и вижу малышку. Сидит себе за столом и пьет молоко с пирогом. На другом стуле — старик лет восьмидесяти. Я у него спрашиваю, что он тут делает. А он отвечает, что живет здесь уже много лет. Один. Ловит крабов в ручье и раз или два в неделю отправляется в Дивайдин Крик, городишко в семи-восьми километрах отсюда. Он продает своих крабов и покупает немного продуктов. Ему ведь немного надо. Одинокий холостяк. Славный человек. С таким неплохо поболтать. Он мне нравился, и было жаль его: я ведь понимал, что мне придется от него избавиться.
Хебден набрал воздуха и продолжал:
— Но при малышке я, конечно же, ничего не мог предпринять. Я отвел ее домой. Телма отругала ее и отправила спать, а мы обсудили, что к чему. Жена увидела, что у меня не лежит душа поднимать на него руку, и посоветовала быстрее действовать и больше не говорить об этом. Так что я вернулся в хижину в тот же вечер.
Помню, как он смотрел на меня. Как будто не слышал того, что я говорю. Я придумал, что нам нужно молоко и спросил, не уступит ли он нам немного, а я уплачу вдвойне. Он смотрит на меня долго, потом поворачивается спиной и объясняет, что торгует не молоком, а только крабами, и охотно поделится со мной молоком, но денег не возьмет.
Отличный старик, говорю я вам. Я был искренне расстроен. Я задумался и чуть не упустил время. Но потом спохватился и вонзил ему нож в спину. Только один раз. Он умер мгновенно. Я вытащил его на улицу и стал искать укромный уголок на болотах. Река для этого не годилась. Метрах в двухстах от хижины я отыскал трясину: опустил его туда стоймя, и он начал погружаться. Когда он исчез, я вернулся в хижину и нашел на полке коробку из-под сигар. Открываю ее — а там деньги. Долларовые билеты. Шестьдесят бумажек.
На следующий день мы собрали вещи и уехали. Мы шли лесом. Малышка устала, и нам приходилось по очереди нести ее. Потом мы вышли на шоссе и договорились с водителем грузовика. Я рассказал ему байку: наши родственники, дескать, выставили нас на улицу, а он, в свою очередь, жаловался на родню жены. Он довез нас до Милвилла, и оттуда автобусом мы добрались до Филадельфии.
— Давно это было? — спросил Гэтридж.
— Я ведь сказал уже, — устало вздохнул Хебден. — Девятнадцать лет тому назад мы поселились в доме. Четыре года провели там.
— И с тех пор туда не возвращались? — спросил Гэтридж.
— Нет.
— Так откуда ты знаешь, что он все еще стоит?
— Стоит. Наверняка.
— Но ты не можешь быть в этом уверен.
— А я в одном уверен, — заметил Рензигер, — у тебя дрожат коленки. Ты не против взять карамельку, но ладони у тебя влажные, и леденец выскальзывает.
— Отстань, — огрызнулся Гэтридж. Он забормотал что-то про себя, потом заговорил. — Ладно. Когда мы попробуем?
— Сегодня, — сказал Хебден.
Гэтридж подскочил на месте.
— Почему сегодня?
— А почему бы и нет?
На это возразить было нечего. Гэтридж вернулся на койку, сел и уставился в пол. Через несколько минут дверь камеры открылась, они вышли в коридор и присоединились к другим заключенным, ожидавшим своей очереди для утреннего туалета. Было шесть часов пятнадцать минут. В шесть двадцать они читали завещание, согласно которому после смерти у них заберут глаза, чтобы совершить трансплантацию слепым. Они подписали размноженный на ротаторе листок, приготовленный на отдельном столе в столовой. Во время завтрака Хебден заметил, что Гэтридж ест меньше обычного. И медленнее.
— Давай наворачивай, — подбодрил его Хебден. — Надо набраться сил.
Гэтридж взял в рот немного рагу и поковырял картофель. Он жевал медленно, пытался проглотить и не мог. В конце концов он запил глотком кофе. Его глаза неотрывно следили за стрелками настенных часов. Они показывали семь часов десять минут.
— Перестань думать о времени, — прошептал Хебден.
— Меньше двух часов, — также тихо ответил Гэтридж.
— У нас меньше двух часов, а ствола пока нет. Как мы его раздобудем?
— Как решили, — ответил Рензигер.
— Может, существует лучшее решение, — прошептал Гэтридж. — Может быть, если мы…
— Нет, — ответил Хебден. — Делаем как решили. И ничего другого.
Тут рядом с ними вырос надзиратель.
— А ну замолчите, все трое. И чтоб это было в последний раз.
Надзиратель ушел. Шепот прекратился. Через несколько минут раздался звонок, и вместе с другими заключенными троица положила ложки и чашки и поднялась. Выходя из столовой, Гэтридж еще раз посмотрел на часы.