— Скопо! — вскричал Виктор.
Он выпрямился в своем прикрытии, его фонарь светил на Скополотрони. Раздался выстрел, и Виктор закричал от боли. Прозвучали еще два выстрела один за другим, но в этот раз они были адресованы Швобу. Он выключил свой фонарь, и все погрузилось во мглу.
Прижавшись к стене, Шап услышал, как Скополотрони проходит мимо него. Снизу раздавались стоны Виктора. Шап понял, что Скополотрони направляется в ту сторону.
— Он здесь, — закричал вдруг Виктор. — Он здесь! Шво-о-б!
Раздался леденящий душу вопль, револьверный выстрел, шум падения камней. Крик стал глуше и замер на дне пропасти, слышно было, как тело шлепнулось в воду.
Шап в ужасе поднял кусок скалы и швырнул его перед собой. Он сделал это, не раздумывая, инстинктивно. Послышался короткий вскрик. И наступила тишина. Тогда Шап встал поудобнее, поднял другой камень и прижал его к животу. В такой позе он будет ждать.
Потекли минуты. Затем свет фонаря снова зажегся в нескольких шагах от Шапа. Он освещал края пропасти, замирал, колебался, снова медленно двигался туда-сюда. Шап словно загипнотизированный следил за его перемещениями. Он первым увидел на уровне пола судорожно сжатые руки человека в пальто. Над руками — искаженное ужасом лицо. Все остальное тело исчезло в провале. Свет фонаря, продолжавшего перемещаться вдоль пропасти, резко остановился, вернулся назад и сконцентрировался на лице Скополотрони.
Швоб, отдававший себе отчет в присутствии Шапа, должно быть колебался и обдумывал, как поступить. Но через минуту он принял решение. Пуля расплющилась совсем близко от лица Скополотрони.
— Швоб! — крикнул Скополотрони умоляющим голосом, — не делай этого. Ты с ума сошел. Я тебе все объясню.
Швоб захохотал во все горло, и когда перестал смеяться, то выстрелил во второй раз еще ближе к жертве.
— Не стреляй в друга! В друга, Швоб! Не стреляй!
Швоб выстрелил в третий раз.
— Не стреляй! Я отдам тебе деньги! Я все отдам, но я ни при чем, поверь мне.
От ужаса он начал хрипеть и обратил к свету совершенно безумный взгляд. Но Швоб стрелял и стрелял, чтобы Скополотрони до конца прочувствовал всю безысходность своего положения. Скополотрони жалобно вскрикивал. Его пальцы изо всех сил держались за камни, голова и руки дрожали от напряжения. Швоб перестал стрелять.
— А теперь, — сказал он, — ты скажешь мне, куда девал наши деньги.
— Послушай меня! — воскликнул Скополотрони, к которому вернулась надежда. — Помоги мне. Я еле держусь. Я все скажу тебе.
Швоб снова выстрелил.
— Где бабки?
— В Сент-Уане! — крикнул Скополотрони.
— Где?
— В районе Сент-Уан. Швоб, помоги мне. Я сейчас упаду. Погибну в этой дыре, тогда все пропало.
— Конечно, — поддакнул Швоб. — У тебя не самая выгодная позиция. Но район Сент-Уан — это не очень конкретно. Я не верю тебе, Скопо.
— Швоб, клянусь тебе! Ну иди же, я не могу больше… Клянусь тебе, они там.
— А где именно? Я бы хотел знать подробности.
— А потом ты меня бросишь здесь? Нет.
— Ну так подыхай, — невозмутимо отвечал Швоб. — А я посмотрю на тебя.
Скополотрони из последних сил попытался подтянуться, но пальцы его скользнули, и руки опустились до середины головы.
— Ну как? — поинтересовался Швоб. — Доволен?
— Швоб, спаси меня. Я сейчас упаду.
— Где башли?
— В районе Сент-Уан, улица Шевалье-де-ла-Бар, в гараже Тонтона… скорей Швоб, я больше не держусь.
— Иду. Но кто этот Тонтон?
— А-а! Гваччони, приятель из Генуи. Швоб!
— А ты не лжешь?
— Клянусь своей головой.
— Ты хочешь сказать, что доверил все бабки Гваччони?!
— Я спрятал их, — из горла Скополотрони вырвалось рыдание, — спрятал за старым бензобаком, под камнем и всяким железным хламом. Иди скорей, мои силы на исходе.
— Отлично, — сказал Швоб. — Теперь подыхай.
— Швоб!
Его руки заскользили, нос исчез, были видны еще волосы. Шап с отвращением и ужасом смотрел на эту сцену. Осталась одна рука. Скополотрони заверещал, рука сдвинулась еще ближе к гладкому краю и исчезла, крик потерялся в глубине. И через секунду слышалось уже одно только глухое ворчанье потока. Спокойствие было восстановлено.
Через несколько минут Швоб двинулся к проходу. Он не спеша пробирался среди завала камней. Когда он подошел к проходу, внезапно вспыхнуло два пучка света. Швоб отпрянул и прижался к стене.
— Бросай оружие! — внятно прозвучал голос Флота.
Швоб обернулся к свету, глаза его замигали. Он зажал рукоятку револьвера между указательным и большим пальцами, машинально покачал его на ладони и отбросил в сторону.
— Шап! — крикнул Рагонден.
— Здесь я, — откликнулся Шап странным голосом. — Здесь.
Он вышел на свет, и Рагонден вздрогнул. Лицо Шапа было в крови, и он смотрел прямо перед собой удивленно и грустно. Он немного согнулся, его била дрожь.
— А где другие? — спросил Рагонден.
— Другие! — повторил Шап.
Он сделал над собой усилие, поднял руку и указал на пропасть, потом внимательно посмотрел на Швоба.
— Это отвратительно, — сказал он. — Совершенно отвратительно.
— А где, — заговорил Рагонден, — тот парень, который чуть не оглушил меня, такой учитель с бородкой и в пенсне. Кто он? — спросил Рагонден у Швоба.
У Рагондена на голове была шишка.
— А! — сказал Швоб. — Это Скополотрони. Виталиано Скополотрони. Он там, внизу.
— Но ведь его уже один раз убили, — заметил Рагонден.
— Послушай, — вмешался Флот, — давай выберемся отсюда, на улице еще лучше можно поговорить. — Проходи первым, — обратился он к Швобу.
Маленькая группа двинулась к выходу и через несколько минут выбралась к поросшему кустарником оврагу, по которому гулял свежий ночной ветер.
— Жан! — позвала Алиса.
— Он здесь, — успокоил ее Рагонден. — В целости и сохранности, не беспокойтесь.
На краю кювета, около грузовика, сидел человек. Он корчился от боли и стонал. Шап с интересом взглянул на него:
— Это Респланди, — констатировал он.
— Он самый, — откликнулся Респланди. — Не удивляйтесь.
— Что ты с ним сделал? — осведомился Шап.
— Да, ерунда. Может, руку сломал. Ничего серьезного.
Шап задумался.
— В конечном счете, — он обернулся к Швобу, — мне бы хотелось знать, кого, собственно, я переехал грузовиком.
— Понятия не имею, но это и не важно. Во всяком случае, не Скополотрони.
— Конечно, — поддакнул Флот. — Одним мертвяком больше, одним меньше…
— Вы абсолютно ни при чем, — продолжал Швоб. — Извините за все те беспокойства, которые мы вам причинили, но уж больно здорово было разыграно. Нас провели.
— А теперь, — сказал Рагонден, — не пошли бы вы куда-нибудь подальше, мы вас не держим. Мы ведь не полиция и не мафия.
— Я ведь говорил тебе, Швоб. Говорил, что это неправильно!
XII
Мартовский день клонился к закату. Мелкий ледяной дождь поливал грузовик. Вид из окна был таким скучным, что, казалось, на дворе глубокая осень. Серые рваные облака висели над горизонтом, хребты гор заволокла дымка. Ниже в долинах, в местах, защищенных от холодных северных ветров, храбро зазеленели кустики, на на самом плоскогорье, бесцветном, диком и суровом, вечные блеклые травинки выглядели также тускло. Январское холодное и яркое июльское солнце поочередно набрасывалось на эти сухие былинки, покрывая их то желтой, то серой краской.
— Мерзкая погода! — машинально бросил Шап.
Алиса не ответила. На нее действовала меланхоличность пейзажа. Завернувшись в испачканную машинным маслом «аляску», она рассеянно улыбалась, ее взгляд был обращен на блестящее от дождя шоссе.
— Почти пять, — сказал Шап. — Если сведения Флота верны, мы их скоро увидим.
— Ты хочешь удостовериться, что они уезжают?
Он вздохнул и замолчал. Вся нижняя часть его лица, испещренная ранами, была закрыта белой марлей и розовыми полосками лейкопластыря; он вел машину с озабоченным видом. Конец его неприятностей не принес ему облегчения, он чувствовал себя чрезвычайно усталым, его мучила тоска. На его жизни и на его мыслях осело темное пятно, оно исчезнет нескоро, должно будет пройти много времени и должно пробежать под колесами автомобиля множество дорог. Он замедлил, сбросил газ, через некоторое время выключил передачу и плавно притормозил.
Они находились у края плато. По склонам Коса вилась дорога, ее последняя петля исчезла в роще вечнозеленых дубов.
— Они должны проехать здесь!
— Что ты так беспокоишься? — спросила Алиса. — Этот парень… как его, Швоб, в общем и целом извинился перед тобой. Они поняли, что ты тут ни при чем. И задерживаться здесь им нет никакого смысла.
— Я хочу видеть, как они уезжают.
Алиса посмотрела на него. Он был спокоен и угрюм. Таким она его еще не видела.
— Если тебе не холодно, — продолжал Шап, — мы могли бы пройтись пешком.
Алиса подняла воротник куртки и вышла из грузовика. Они шли мимо сероватых трав, затопленных водой. Шап говорил и говорил своим спокойным голосом; она решила, что он взволнован.
— Я люблю свое ремесло, — рассуждал Шап. — Оно многому учит, тут всегда надо быть собранным. Я езжу с восемнадцатилетнего возраста и знаю все пути-дороги нашего департамента. Дороги, они как женщины, есть красивые и уродливые, есть строптивые, которых надо укротить, и потаскухи, обманывающие взгляд, на которых можно сломать себе шею. Есть дороги, на которых наращиваешь себе мышцы, и другие, такие нежные, что убаюкивают. Я люблю свой инструмент, звук мотора, когда он ревет во всю мочь на подъеме и несет все десять тонн легко, как цветок. Я люблю людей моей корпорации, это крепкие ребята, они умеют жить и не боятся ни испачкать руки, ни протянуть руку помощи товарищу.
Он остановился. Алиса проследила за его взглядом: сквозь туман и дождь она различила серую «ведетту», спускающуюся с горы. Побледневший Шап замер в напряженной позе, провожая глазами машину:
— Эти парни могут по праву сказать, что отравили мне существование!