Мне тоже доставалось, особенно стало плохо, когда я подросла и мы переехали в Лас Вегас, там отец работал на стройке, монтировал леса.
Я видел, что ей хотелось рассказать мне всю свою жизнь, и понимал, что придется выслушать, чтобы подойти к последним событиям. Я откинулся на подушки и не прерывал ее. Она только начала.
— Первый настоящий скандал разразился, когда мне исполнилось пятнадцать лет. Однажды в кино я встретила школьного приятеля, он пригласил меня в кафе, и я пришла домой поздно. Старик избил меня ремнем. Он запер дверь спальни изнутри, а мама кричала снаружи и не могла войти. Отец был пьян в стельку и, думаю, не отдавал себе отчета в том, что делает. Он меня жутко отделал. Он разорвал на мне платье и обвинил в том, что я гуляю с мальчишками.
Беда в том, что я и тогда уже сформировалась как девушка. Люди давали мне восемнадцать-девятнадцать. Некоторые девочки ведь развиваются раньше. Как и все, я купила помаду и пробовала краситься. Однажды вечером отец застал меня за этим занятием и снова избил. В этот раз он разорвал в клочки мое платье и поранил меня пряжкой. Он внушал, что я не должна показывать свое тело мужчинам. Я плакала на кровати, а за дверью мама умоляла его прекратить. Он отвечал ей ругательствами, от которых и матросу пришлось бы лихо.
В тот вечер, отделав меня, он спустился вниз и снова напился. Мне было так больно, и я была так зла, что хотела вызвать полицию, но мама воспротивилась. Может быть, она боялась, что потом старик с ней расправится. Однако до него, видимо, дошло, что он переусердствовал, и несколько недель было поспокойнее. Потом все началось сначала.
При таком положении вещей мне и в голову не могло прийти пригласить кого-то в дом. У нас не было друзей; он вечно оставлял нас без гроша, так что мы постоянно бедствовали. Как-то летом мама решила, что я уже большая и меня надо приодеть. На свои сбережения она купила первое в моей жизни приличное платье: дешевое ситцевое платьице, но, надев его, я почувствовала себя принцессой. Отец был на работе, и я решила пойти прогуляться в город, посмотреть витрины, словно бы иду за покупками.
Ну так вот, возвращаясь домой, я прошла мимо отеля Кабана. На траве вокруг бассейна пестрели яркие тенты, под которыми сидел народ, молодежь плескалась в воде. Газон был низко подстрижен и от него исходил чудесный запах: словно зеленый ковер раскинулся до самого белого здания гостиницы с яркими жалюзи, построенной в колониальном стиле. Люди беззаботно наслаждались жизнью. И я вдруг поняла, что жизнь — это не жалкое существование, которое мы вели в бедности среди оборванных обоев. Это не консервы, которые мы ели, и не ругательства, которые я слушала ежедневно. К горлу у меня подкатил комок, мне нечем было дышать. Я стояла и смотрела как завороженная. Минут через десять я заметила, что рядом со мной остановился молодой человек лет двадцати пяти. Его взгляд смущал и вместе с тем забавлял меня. До этого единственный мужчина, который смотрел на меня, держал при этом ремень. Он заговорил, и я разом вспомнила все предупреждения отца. Одно то, что я стою здесь, в новом синем платье, привлекло ко мне внимание юноши: я чувствовала себя превосходно. Я поняла, что обладаю богатством, не имеющим ничего общего ни с деньгами, ни с общественным положением, ни с воспитанием. Я поняла, что обладаю богатством от рождения, и с его помощью могу избавиться от нищеты. Мне казалось, что я начинаю новую жизнь.
Я и сейчас не знаю, что это был за парень, даже имени его не помню. Но встреча с ним имела для меня решающее значение. Когда он предложил мне выпить что-нибудь в гостинице, я испугалась — меня страшила роскошь. До этого я никогда не выходила за пределы своего окружения, а Кабана в Лас-Вегасе — только для богатых.
Он взял меня под руку и повел к Кабане. Может быть, он не понял, что мне так мало лет, а я со своей стороны делала вид, что эти места давно мне знакомы. Он был из очень богатой семьи, ездил на огромной машине, и гостиничная прислуга обращалась к нему с особым почтением.
Я веселилась в тот день как никогда. Мы посидели во внутреннем дворике, потом он взял для меня напрокат купальник, и мы наслаждались прохладной водой бассейна, как все богачи, которые проводили там время. Потом он стал приставать ко мне, уж очень мне, наверное, шел этот купальник, так что даже жалко было с ним расставаться. Однако мне не хотелось, чтобы молодой человек трогал меня: я пошла с ним только потому, что у меня было желание развлечься. Мне с трудом удалось от него отделаться. Под каким-то предлогом я распрощалась, оставив выдуманный адрес, чтобы он писал мне, и он проводил меня на вокзал: я сказала, что уезжаю. Оттуда я пошла домой пешком. Вы бы видели меня в тот момент: я шла, как по облаку, парни вдоль дороги свистели мне вслед: тогда, в шутку, я стала покачивать бедрами. Я была взбудоражена. Я строила планы, один фантастичнее другого. Свист парней убедил меня, что, пользуясь своей привлекательностью, я могу чего-то добиться. Я не собиралась ни продавать ни своего тела, ни вступать в связь с мужчиной, который мог бы содержать меня. Меня занимали совсем иные мысли. Я увидела, что нравлюсь, и мечтала отомстить отцу, опустошив бумажник какого-нибудь мужчины. Природа дала мне для этого все средства. Я не намеревалась идти по стопам моей матери. Подходя к двери дома, я имела уже готовое решение. Я во что бы то ни стало накоплю два-три миллиона долларов. Мне казалось, что единственная стоящая вещь — это бабки. Во что бы то ни стало я должна была добиться независимости.
Однако я забыла о времени. Мой отец был уже дома. Продолжая грезить наяву, я вошла в дом. Он встретил меня как всегда с ремнем наготове: в окно он видел, как я шла, качая бедрами. Он не мог догадаться, что это был мой вызов обществу, он думал, что я хочу нравиться парням. Он втащил меня вверх за волосы, но я была уже не та. Я возмутилась: я отбивалась и царапалась. Но он-то ведь был в двадцать раз сильнее.
Я лежала голая на кровати, вся в крови. Если бы в тот вечер у меня был пистолет, я бы его пристрелила. Больше он меня не бил: через две недели мама занемогла и вскоре умерла в больнице. Ее уже много лет мучила язва двенадцатиперстной кишки, и она скрывала это от нас, потому что отец презирал больных и их слабость, а я стала бы волноваться. Как бы там ни было, у мамы произошло прободение язвы, и врачам не удалось ее спасти. В день ее похорон отец снова напился. Без нее, своей верной рабыни, ходившей за ним восемнадцать лет, угождавшей ему, кормившей его, укладывавшей его десятки раз в постель, когда он напивался до беспамятства, стиравшей на него, и штопавшей его белье, и из шкуры вылезавшей, чтобы свести концы с концами — без нее он оказался потерянным. Он чувствовал себя, как марионетка, оставшаяся без нитей. Весь гнев его угас. Никто из женщин не стал бы заботиться о нем, как мама. И он осознал это, но слишком поздно.
На следующий день, около часу, люди видели, как он поднимался на леса, на десятый этаж нового здания офиса Лимингтона на Велкин-авеню. Он заведовал стройкой, и никто не обратил на него внимания: все решили, что он хочет что-то проверить. Его нашли на следующее утро на земле с переломанной шеей. — Она горько засмеялась. — При расследовании обстоятельств говорили о том, что он тосковал по маме и решил к ней присоединиться. Я лично думаю, что он был мертвецки пьян. — Она замолчала и тяжело вздохнула. Потом хлопнула меня по руке. — И на этом закончилась эпоха.
Надеясь ускорить ее рассказ и подойти вплотную к обстоятельствам убийства Вальдо, я спросил:
— А надо ли мне знать все эти старые истории, чтобы понять, что там такое со снимками? А то поздно.
— Да, вы должны знать все с самого начала: иначе вы можете не понять, почему все произошло так, а не иначе. А теперь я объясню вам, как я попала на крючок к Вальдо.
Я снова налил виски ей и себе. Она посильнее включила отопление: в комнате стало свежо. Часы в прихожей пробили два.
6
Гала говорила, а я слушал. Минуты проходили, и она забывала, что мы познакомились всего несколько часов тому назад: вдавалась в подробности, как если бы мы были старыми друзьями. Наверное, виски и желание выговориться способствовали нашему сближению, — она считала меня товарищем по несчастью, и ей хотелось поделиться со мной пережитым. Халат постепенно сползал с плеча, она сбросила туфли, а мягкие светлые волосы спутались, и она то и дело нетерпеливо отбрасывала их со лба. Нельзя сказать, что она напилась, она пила медленно, и мне почудилось, что от отца-алкоголика она унаследовала иммунитет к спиртному. Быть может, кока-кола также развязала бы ей язык.
— Я продала дом, — продолжала она, — и переехала в Сан-Франциско. Я хотела учиться на курсах дикции и готовилась стать манекенщицей. Внешний облик у меня был вполне подходящий, но вот тонкости явно не хватало: двигалась, я как верблюд, да и говорила неважно. Этому я и стала учиться. Курс занял у меня три месяца. К этому времени мне предложили работу у Грейтрикса. Начинала я продавщицей в отделе модных товаров. Директор там был идиот: через две недели он ходил вокруг на цыпочках. Еще полгода ушло у меня на то, чтобы узнать, есть ли у него деньги, а тем временем я посещала уроки дикции и декламации. Этот самый директор много раз вывозил меня, но потом понял, что за развлечения ему ничего не обломится. Тогда ему пришло в голову снять для меня квартиру на Готам Армc. Я решила, что он богатый. Я позволила ему заплатить за полгода вперед, после этого сменила замок и не пустила его. Мой директор страшно рассердился и разошелся сверх всякой меры, тогда я пригрозила сообщить его жене. Он и не подозревал, что я знаю, что он женат. Естественно, он уволил меня, но мне было начхать. Кое-какую работу давали мне курсы — я подрабатывала манекенщицей — рекламировала купальники и нижнее белье. Клиентам-мужчинам я улыбалась и давала понять, что не стану особенно упорствовать, и они тут же предлагали мне работу. Я никогда не разочаровывала их до конца, стараясь внушать, что им просто не хватило немного времени, чтобы завоевать меня.