Местные жители не подозревали, что у них под боком лежит погребенная под слоем песка, щебня и золы столица некогда самого могущественного на земле царства. На вершинах мертвых холмов гулял ветер, молились Аллаху набожные бедуины…
Ракитин давно мечтал своими глазами увидеть развалины Вавилона. Ему казалось, там, на месте древнего города, на него снизойдет некое мистическое откровение, глубинное постижение смысла жизни… Почему именно там? Да потому, что между Тигром и Евфратом лежит колыбель человеческой цивилизации. Где же познавать явление, как не у истоков? Река людская берет начало из того родника, неужели ничего не встрепенется в немоте безбрежной, опаленной солнцем пустыни, не отзовется на томительный зов разума?
Ракитин слыл среди коллег неисправимым романтиком, поэтизирующим древнее прошлое, чудаком, грезящим несметными сокровищами канувших в Лету империй. Он поклонялся не золоту, а таинственным знаниям, которые исчезнувшие народы унесли с собой в гробницы и могильники. Он надеялся понять, что владело умами жителей Вавилона, простоявшего тысячи лет вопреки непрерывным войнам, наводнениям, засухам, пустынным ветрам… и умудрившегося попасть в пророчества Апокалипсиса в образе «великой блудницы… растлившей землю любодейством своим, яростным вином блудодеяния своего напоившей всех живущих на земле, все народы».
Чем Вавилон заслужил столь суровую хулу? Печально известная Вавилонская башня даже стала символом людской гордыни, дерзкого желания добраться до небес и сравняться величием с самим Творцом. Подобная наглость не осталась безнаказанной. Каждому школьнику известно, чем закончился сей рискованный эксперимент, – возмущенный Господь «смешал» язык строителей, они перестали понимать друг друга и рассеялись по миру.
Отголоски того печального события человечество ощущает до сих пор: с пониманием у людей так и не сложилось. Не то что государства – самые близкие, члены одной семьи не могут найти общего языка. В последнее время Ракитин начал чувствовать эту разобщенность особенно остро…
Он оторвался от компьютера, встал и, потирая виски, подошел к окну. Внизу раскинулось заснеженное Замоскворечье на фоне красного морозного заката. Кое-где уже переливались разноцветными огнями праздничные гирлянды, которыми украсили город к Новому году. Солнце наполовину скрылось в ледяной дымке, уступая место ночи…
Красота открывшегося вида не помогла профессору отвлечься от тягостных мыслей. В дверь кабинета постучали.
– Входи, Раенька…
Это была жена. Собственно, в его большой квартире они жили вдвоем. Раз в неделю приходила домработница, мыла окна, делала уборку и гладила выстиранные вещи. Готовила Рая сама, никому не доверяя диетическую кухню, прописанную Ракитину врачами. Профессор страдал одышкой и, несмотря на диету, набирал лишний вес. В его возрасте это грозило разными осложнениями хронических заболеваний. Шестьдесят семь лет за плечами, – годы преподавания, научная деятельность, постоянная нервотрепка, происки менее удачливых коллег, неправильное питание, сидячий образ жизни и прочие негативные факторы подорвали здоровье Никодима Петровича.
– Я тебе не помешала? – с благоговением осведомилась супруга.
– Нет, дорогая. Я, в сущности, закончил.
– Обедать пора…
За столом Раенька молча подкладывала мужу запеченные без жира овощи, которые он с отвращением проглатывал, и поглядывала на часы.
– Ждешь кого-то? – сухо обронил профессор.
Вынужденные ограничения в еде ужасно раздражали его – пожалуй, даже больше, чем семейные склоки. Он ловил себя на том, что, сидя за работой, думает не о культуре древней Месопотамии, а о жареной картошке с котлетой. К ним бы еще холодной водочки на зверобое да малосольных огурчиков с укропом…
– Нелли обещала приехать, – сообщила жена, ковыряя вилкой печеную морковь.
Дабы не провоцировать неуемный аппетит Никодима Петровича, она ела то же, что и он. При этом Раиса худела, а профессор нет.
– Неля? С какой стати?
Визиты дочери и сына всегда заканчивались одним и тем же – разговорами на повышенных тонах, взаимным недовольством и слезами Раеньки. При них она держалась молодцом, но после ухода падчерицы или пасынка запиралась в ванной и давала волю горькой обиде. Ни за что ни про что невзлюбили взрослые дети профессора новую мачеху.
Никодим Петрович был женат третий раз, и если предыдущую супругу сын и дочь от первого брака скрепя сердце приняли, то против Раеньки ополчились не на шутку.
– У тебя, папа, старческий маразм! – возмущался Леонтий. – Тебе сиделку впору нанимать, а ты молодую жену в дом привел! Соседи шушукаются, знакомые втихаря смеются. Не стыдно?
– Пусть смеются, – не сдавался профессор. – Их зависть берет, что меня полюбила такая милая, чудесная девушка, как Рая.
– Полюбила… – презрительно фыркал Леонтий. – Как же! Ей твоя квартира в Москве приглянулась! Твои картины, антикварная мебель, редкие книги, наконец…
– Добавь еще: моя скромная пенсия.
– Ты неплохо подрабатываешь лекциями и научными статьями. Твоими трудами заинтересовались за рубежом. А издание книг в Англии и Германии?
Профессор хмурил брови и лез в карман за валидолом. Сын сразу отступал, замолкал и только сверлил отца напряженным взглядом.
– У вас своя жизнь, у меня своя, – сердито повторял тот. – Я в ваши дела не вмешиваюсь. Оставьте и вы меня в покое.
Леонтию становилось неловко.
– И вообще, как ты смеешь так оскорблять мою жену?
– Извини, но в данном случае ты слеп, папа!
– Значит, я хочу быть слепым.
Они расставались почти врагами, однако на следующий день Леонтий каялся, звонил отцу и в знак примирения приглашал на ужин в свой ресторан. Тот деликатно отказывался:
– К сожалению, я неважно себя чувствую, придется лечь пораньше…
Они оба понимали, что совместный ужин не может состояться из-за Раеньки. Та мучительно стеснялась детей Никодима Петровича, не знала, как себя вести, и во избежание щекотливых ситуаций и душевных травм предпочитала лишний раз не встречаться с Нелей и Леонтием. Профессор ее в этом поддерживал.
Сын Ракитина не пошел по его стопам, – искусствоведение наводило на парня глухую тоску. Вместо гуманитарных наук он начал заниматься бизнесом, открыл сеть кафетериев, где подавали пиццу, салаты, легкие десерты и свежевыжатые соки. Бухгалтер по образованию, он сумел все рассчитать и наладить дело, чтобы кафетерии приносили прибыль, быстро разбогател и уже заимел пару солидных ресторанов. В его заведениях готовили блюда исключительно по старинным рецептам, а русская национальная кухня соседствовала с европейской и японской. Такое сочетание расширило круг постоянных клиентов, и Леонтий подумывал об открытии изысканного французского ресторана, где будет готовить повар из Парижа.
«Как у него язык поворачивается говорить о Раеньке такие гадости? – недоумевал профессор. – Квартира ее, видите ли, соблазнила и старая мебель, реставрация которой влетит в копеечку. Весь мой «антиквариат» легче продать, чем привести в порядок! Леонтий прекрасно обеспечен, а туда же – считает мои деньги. Где-то я допустил пробел в его воспитании. Если бы была жива Лидочка, дети выросли бы другими: не такими черствыми и меркантильными…»
Первая супруга Никодима Петровича умерла, когда сын и дочь ходили в садик. Вряд ли они как следует помнили родную мать, однако чуть ли не насильно заставили оставить в гостиной ее портрет – в пику второй жене, которая ради них, «бедных сироток», отказалась от собственных детей. Она целиком посвятила себя Неле и Леонтию – пестовала их, словно заботливая наседка цыплят. Те доставляли мачехе множество хлопот: болели, пропускали школу, гуляли допоздна, не удосужившись сообщить, где они и когда вернутся домой, открыто выражали свою неприязнь и норовили каждый год устроить «показательное выступление» – торжественно отпраздновать день рождения Лидии. «Может быть, хватит? – не выдерживал Никодим Петрович. – Я не собираюсь разводиться с Глафирой. Не знаю, как вам, а мне она подходит. Меня целыми днями нет дома, я по уши загружен работой. Кто будет встречать вас из школы, кормить, обстирывать, ходить на родительские собрания? Вы – маленькие неблагодарные существа, не умеющие ценить любовь ближнего. Глаша еще молода и способна родить ребенка, но она решила, что вам это причинит боль, и заменила вам мать, вместо того чтобы самой стать матерью…»
– О чем ты задумался, Нико? – спросила Раиса, прерывая поток его невеселых мыслей. – О книге?
– Зачем придет Неля?
Жена растерялась. Рука ее дрогнула, и вишневое варенье капнуло на скатерть.
– Ой…
– Не волнуйся, – улыбнулся профессор. – Подумаешь, скатерть. Новую купим. Я гонорар за статью получил. Так что нужно Неле?
– Она хочет шкатулку забрать, – пряча глаза, вымолвила Раиса. – Говорит, это ее матери.
– Какую еще шкатулку?
– Ту, в которой нитки лежат, иголки…
– Отдай ей шкатулку, милая, ради бога.
ГЛАВА 3
Нелли Ракитина назначила местом встречи турецкую кофейню «Наргюль». Здесь все дышало востоком – низкие диваны с подушками, шелковые драпировки, резные перегородки и маленькие шестиугольные столики. Запах жареных кофейных зерен кружил голову.
Астра увидела высокую, гладко причесанную шатенку в брюках и свитере и догадалась, что это Нелли. В зале кроме нее сидели совсем молодые девушки и оживленно беседовали. Перед ними на подносе лежала горка сладостей.
Нелли заказала себе кофе без сахара и пила его маленькими глотками. Астра попросила официантку принести то же самое.
– Я не знала, что вы любите, – сказала Ракитина, бесцеремонно разглядывая «ясновидящую». – Может, заказать горячий шоколад?
– Здесь делают?
– Да, кажется…
Ее портила расплывшаяся фигура и крупное лицо. Подведенные «индийские» глаза поднимались к вискам, чрезмерно длинный нос нарушал все пропорции, а губы были маленькими и тонкими. При таких чертах никак нельзя было ярко подчеркивать глаза и прилизывать волосы. Стилист, который обслуживал Ракитину, либо не сумел подобрать ей подходящие макияж и прическу, либо та отказалась выполнять его рекомендации.