А Гунтер, германский акцент которого усилился чрезмерно, одной рукой обняв рабыню, а в другой держа кубок, продолжал, ничуть не обращая внимания на вытаращенные глаза монаха.
Вы поверите ли, братцы,
Как пришлось мне умотаться, —
И во сне мне будут сниться
Этой девки ягодицы…
Вот тебе и благолепие…
Исполнив следующий куплет, повествовавший о завершении сей истории где-то месяцев через девять, славный воин дружины Ториновой заглотил содержимое кубка и, не выдержав последствий безудержного возлияния, рухнул под стол. Девица выглядела разочарованно.
— Хороший парень, — одобрительно улыбнулся Хёгни, глядя в ту сторону, — чтит хозяйское гостеприимство.
Отца Целестина едва не стошнило.
Время наступило позднее. За стенами выл на разные голоса ветер, то стихая, то ударяя ураганными порывами. Даже самые стойкие бражники потихоньку угомонились и залегли спать, расположившись на скамьях, а то и запросто на полу, устланном грязной соломой. Теплился очаг, на стене, увешанной оружием, плевались искрами два факела, а конунг Торин и Хёгни, Видгнир, Сигню, отец Целестин и старший сын хозяина дома Гудмунд устроили небольшой совет, стараясь говорить потише.
— Ну и ну! — ахал Хёгни, слушая рассказ Торина о событиях в Вадхейме. Он не стал скрывать ничего.
Ни историю с лесными духами, ни явление Эйреми Великого, поведал и о странностях своего наследника, так что теперь Хёгни и Гудмунд поглядывали на Видгнира с некоторой опаской. Особый интерес вызвали слова Хельги Старого и Гладсхейма, касаемых Исландии, якобы бывшей земли бога-великана. Отец Целестин же ещё раз, во всех подробностях, пересказал свой сон.
— Что скажешь, Хёгни? Ты тут давно живёшь, не примечал ли ничего необычного, что на след бы нас навело? — спросил Торин. Хёгни потёр бороду, и отец Целестин готов был поклясться спасением души, что в глазах конунга Скага-фьорда плеснулся страх. Чуть погодя он проговорил:
— Было тут тоже много всякого, Торин. И люди у меня без следа пропадали, и жуть всякая зимними ночами виделась… Скажу тебе, что точно вам эти самые айфар говорили — нечистое тут место, особо ежели на пустоши каменные податься, к югу и востоку отсюда. День до них пешком идти нужно. Уж не желаешь ли сам туда отправиться?
— Да надо бы.
— Слушай, а может, не стоит нос туда совать? — встрял Видгнир. — Пропадём ведь. Ежели уж сам Один отсоветовал да сказал, что силы побороть тамошних тварей даже у него самого не хватит, то что же уж про нас речи вести?
— Сын твой дело говорит, — кивнул Гудмунд, а Хёгни продолжил:
— Днём ещё куда ни шло, а в ночь что делать будешь? Сам я раз видал ётуна, из тамошних щелей выбравшегося, — локтей десять ростом будет да словно огнём весь горит. Я тогда на птицу ходил, к вечеру дело было, осенью. Солнце село уже, ну, думаю, заночевать в скалах придётся. Чувствую, земля затряслась, и потом сам этот появился. Чёрный как смоль, глаза багровым светятся, меч словно раскалённый… Я-то за камнем схоронился, едва до утра дожил. А страху-то натерпелся смертного! Мнится мне, что огненный великан то был, из Етунхейма.
— А сюда они приходят? — дрожащим голосом спросила Сигню, сжимая кинжал, словно боясь, что злобный ётун вот сейчас и ворвётся в дом конунга.
— Нет, дочка, они людей сторонятся, но если сам забрался в угодья ихние — спуску не дадут. Три зимы назад похвалялся один дружинник мой, что великана зарубит, да по пьяному делу и пошёл в пустоши. Сгинул. А воин был, между прочим, доблестный. Ничего ты там, Торин, не найдёшь, кроме погибели.
— Ладно, это завтра решим. А что о землях западных скажешь? Знаешь ли ты чего о них да сколько дней добираться по морю?
— Слыхал. Плавал на запад даже. В шести днях с попутным ветром будет большая земля, остров наверное. А после него ещё дня три-четыре, и на те земли, о которых ты говоришь, наткнёшься. Говаривали, что род Хейдрека Рыжебородого туда подался, как из Норвегии его изгнали. Не скажу точно, не бывал — не видел.
«Точно, точно! Было такое! Этот Хейдрек со всеми родичами королю Датскому присягу не принёс и на шести кораблях в океан ушёл от гнева датского пять лет назад! Нешто и в самом деле в тех краях норманны обосновались? — вспомнил отец Целестин. — Эх, поспать бы сейчас, а утром все дела решать. Что, днём не наговориться? Ещё и ётуны эти чёртовы… А ну как эдакая тварь пригрезится?»
Словно подслушав его мысли, Хёгни шлепнул ладонью по столу и поднялся со скамьи:
— Будет на сегодня. Зови меня с рассветом, конунг Торин из Вадхейма, тогда и подумаем, чем ещё помочь тебе смогу. А сейчас — вкушайте отдых, гости.
И Хёгни, оставив сотрапезников, удалился в свою часть дома вместе с сыном. Торин и Видгнир устроились на полу, предоставив спать на скамьях Сигню и отцу Целестину. Монах, расстелив накидку и сунув под голову свой мешок, осмотрел ложе и признал его вполне пристойным. Надоело спать под палубой корабля, и хорошо, что хоть пяток ночей в тепле да удобстве провести можно. Отдав должное религии в виде нескольких произнесённых полушёпотом молитв, воздеваний глаз к потолку и осенения себя крестом, отец Целестин взгромоздился на постель, косо посмотрев на Сигню, пренебрегшую вечерней молитвой и уже явно видевшую десятый сон. Надо завтра опять епитимью наложить. Чтоб не забывала о непреложном христианском долге.
Не язычница, чай, какая-нибудь, но человек просвещённый и к культуре приобщена.
Все прочие уже храпели вовсю, и святой отец под этот скорее успокаивающий, чем тревожащий аккомпанемент начал медленно засыпать, ворочаясь, как боров в луже, с одного боку на другой. И тут кто-то ткнул его в грудь, и весьма чувствительно. Уже находясь на зыбкой грани между явью и сном, отец Целестин, воображение которого разбередили жутковатые рассказы Хёгни об огненных великанах, едва не завизжал со страху и открыл глаза. Рядом сидел Гунтер, и взгляд у него был абсолютно трезвый.
— Чего тебе, пьянчуга ненасытный? — простонал монах, ещё не отойдя от испуга.
— А того, что и тебе! — Германец был верен своей развязной манере разговора. — Слышал я, о чём вы тут толковали. Возьмёте с собой?
— Куда?! Иди спи, чёрт тебя задери! И что ты вообще слышать мог, когда валялся под столом в пьяном безобразии?
— И про Одина, и что Торин говорил про бога того. И что ход вы в Мидденгард ищете. И про ётунов, кои тут недалеко бродят. Так возьмёте меня?
— Не суй нос куда не след! Ты что, всё подслушал? — Отец Целестин возмутился до крайности.
— Подслушал, — спокойно согласился Гунтер и встал. — Ты поговори утром с Торином. Пригожусь ведь. А насчёт носа скажу, что и ты суёшь его куда не надо. — Он покрутил мешочек со своим мерзким снадобьем и, ухмыльнувшись, снова улёгся на солому.
Отец Целестин выругался и повернулся к нему спиной. Вот ведь ублюдка Господь послал! Ну за какие грехи такое наказание на меня свалилось? У-у-у, бестия белокурая…
Когда Видгнир с трудом растолкал отца Целестина, было совсем светло. На столе ждал завтрак и, что тоже немаловажно, остатки вчерашнего пива, немедленно поглощённые монахом, жаждавшим избавиться от головной боли. По всему видно было, что остальные поднялись уже давно: Торин успел надеть кольчугу и притащил с корабля кое-какие тёплые вещи; Видгнир и Сигню собирали еду в мешок, а в углу Гунтер демонстративно правил меч, издавая точильным камнем совершенно душераздирающие звуки.
— Ты побыстрее давай, если с нами поедешь, — заметил Торин, глянув на отца Целестина.
Тот вначале не понял, а затем схватился за сердце:
— Что это ты удумал? Туда собрались?
— Ага. Боишься, что ль? Тогда здесь посиди. Гудмунд проводить вызвался. Завтра к вечеру вернёмся. За Сигню опять же приглядишь.
Сигню попыталась что-то сказать, но Торин одарил её свирепым взглядом, и она закрыла рот. Всё утро она тщетно пыталась уговорить конунга, чтоб позволил ей вместе с ним в пустоши поехать, но Торин твёрдо стоял на своём — нет, и всё.
— Так вы что, только втроём пойдёте? — спросил монах.
Торин кивнул:
— В деле эдаком не числом брать надобно. Ты что же думаешь, мечи дружины чем помогут против нечисти? На помощь богов да на удачу надежда.
При слове «нечисть» монах таки вспомнил, что борьба с оной входит в круг его прямых обязанностей и сопровождать конунга хочешь не хочешь, а придётся. И святой воды с собой захватить следовало бы. Может, нужда в ней окажется.
— Далеко ведь идти-то. — Отец Целестин не забыл слова Хёгни о том, что до пустоши день пешего пути.
— Хёгни своих лошадей даст, — сказал Видгнир. — Так что наших сгружать с корабля не будем. Ну что, ты готов?
Монах запихнул в рот последний кусок рыбы, вытер руки о рясу и уже хотел подняться, как вдруг перехватил взгляд Гунтера. И тут какое-то шестое чувство заставило его дёрнуть конунга за куртку:
— Торин, пускай Гунтер с нами будет, — и добавил, опустив глаза: — Рассказал я ему обо всём.
Торин посмотрел на германца, задумчиво потёр голову, затем уставился на отца Целестина:
— С чего бы это? А что, может, ты и прав. Чем он только прельстил тебя? Ну хорошо, собирайтесь побыстрее. Видгнир, иди лошадей посмотри, готовы ли.
Гунтер едва заметно кивнул монаху в знак благодарности.
Для Торина и его спутника приготовили шесть лошадок — таких же небольших, крепких и спокойных животин, что были на их корабле. Отец Целестин знал, что эти коньки весьма выносливы и прихотливостью особой не отличаются, но, критически оглядев предоставленного скакуна, покрытого плотным шерстяным одеялом, заменявшим здесь седло, усомнился в его качествах. Куда несчастному животному тяжесть этакую увезти?
На одну лошадь погрузили припасы — несколько мешков с едой, тёплой одеждой и торфом для костра. Гудмунд рассказал, что в тех местах хоть и есть горячие источники и озера, греющиеся от подземного огня, но ни хвороста, ни тем более дров раздобыть невозможно. А хоть и конец апреля на дворе, в Исландии ещё о тепле весеннем и мечтать не приходится. Тут тебе не солнечная Норвегия.