Я выключил селектор и потер виски. Как бы еще урвать пару часиков поспать перед этим самым празднованием… Голова деревянная совсем. Ладно, ничего. Кофе выпью чашек семь, и нормально.
Даша, Эдик и Семен ввалились в редакцию одновременно. У Даши на шапке была повязана пушистая мишура, а в руках она держала что-то плоское и квадратное.
— Семен, осторожнее, а то я пирог уроню! — Даша гибко увернулась от нашего вестника спортивных событий и поставила противень на стол. Потом осторожно сняла с него шуршащую газету и вафельное полотенце.
— Дашута, какая красотища! — Семен восторженно хлопнул в ладоши. — Это ты сама испекла?
— Ах, если бы! — Даша в притворном раскаянии сложила руки и подняла глаза к потолку. — Моих кулинарных талантов хватает только на то, чтобы яичницу поджарить и кофе сварить. Это мама у меня волшебница!
На квадратном пироге, залитом белым кремом были выведены аккуратные шоколадные буквы и цифры «Новокиневский шинник 1981. С Новым Годом!» И обрамлено все это было сахарными снежинками.
— Ммм, твоей маме надо памятник поставить, — Эдик чмокнул Дашу в щечку как раз в тот момент, когда она стряхивала с воротника пальто растаявший снег. Капли воды попали Эдику на нос, он сморщился и замотал головой. Все засмеялись.
— С наступающим, Ваня, — сказала Даша, цокая каблуками к своему столу. — Что-нибудь интересное на селекторе было?
— Мельников стал главным инженером, — сказал я.
— Игорь?! — взвизгнула Даша. — Ой, как прекрасно! Надо его поздравить срочно! И про интервью сразу договориться, это же прямо в первый номер нужно будет! Чур без меня пирог не резать, я скоро буду!
Даша почти бегом выскочила за дверь. Семен и Эдик переглянулись.
— Быстро этот жук всех прогнул, — пробормотал Эдик. По его лице как-то не было заметно, что он рад такому вот развитию событий. Что-то знает?
— Подожди, так Игорь Алексеевич — твой брательник же? — спросил Семен.
— Вот ты проснулся, — хохотнул я. — В первый же день все вроде знали.
— Да я как-то не задумывался даже, — смутился Семен. — Он Мельников, ты Мельников…
— Сема, ну ты вообще невнимательный, — хмыкнул Эдик. — Даже я уже знал.
— Вот ты сравнил, — Эдик шлепнул себя руками по ляжкам. — Это же ты за светской жизнью следишь, а я только за спортивной. Вот если бы Игорь Алексеевич футбольную команду собрал или, там, чемпионат выиграл… Зато я знаю, что он у нас кандидат в мастера спорта по боксу!
— Кто он? Иван? — нахмурился Эдик.
— Да почему Иван-то? — возмущенно проговорил Семен. — Главный инженер наш. Игорь.
— Вот он, наверное, прошлого главного инженера и нокаутировал, — хмыкнул Эдик и оба замолчали. Повисла неловкая пауза, но на наше счастье в этот момент открылась дверь, и в редакцию вплыла наша фея, Антонина Иосифовна. Она была в длинном черном платье с блестками, а в руках несла букет цветов. На лице — мечтательная полуулыбка.
— С наступающим, Антонина Иосифовна, — первым выпалил я.
— И вас с наступающим, ребята! — она улыбнулась шире. — Ой, какая красота! Это кто такое чудо испек?
— А это дашина мама постаралась, — хвастливо, будто сам принимал в этом активное участие, сказал Семен. — Опять она нас балует!
— Замечательно! — редакторша положила букет на стол. — Эдик, а ты что опять такой хмурый? Кстати, где-то у нас была ваза? Может кто-нибудь наберет водички, а то хризантемы завянут…
В общем, начался обычный рабочий день в нашей редакции. Тридцать первое декабря тысяча девятьсот восьмидесятого года. Ох, надеюсь, что я не растворюсь в небытии под звон новогодних курантов. А то черт его знает, как работает вся эта метафизика, которая меня сюда забросила… Не хотелось бы уже. Прикипел, привык.
Единственное, что отличалось сейчас от обычных трудовых будней — это новогоднее убранство. Елки нам в редакцию не досталось, зато в изобилии были прочие декорации — густо наклеенные на окна снежинки из салфеток, свисающие с потолка нанизанные на нитку кусочки ваты, вперемешку с мерцающими нитками дождика, серебряные вьющиеся ленты серпантина и мишура, конечно же. Много-много мишуры на всем — от шторок и ламп дневного света на потолке, до шкафов, вешалки и монтажного стенда.
— О, Иван, чуть не забыл же! — Семен хлопнул себя по лбу, когда мы собрались идти на обед. — Настя же тебе записку передала!
— Настя? — я непонимающе захлопал глазами. — Какая еще Настя?
— Вот ты даешь, спасатель! — расхохотался он. — Ну Настя! Та, которую ты на лыжной базе выручил!
— Ах эта Настя! — с облегчением усмехнулся я. — Как у нее дела? Как нога?
— Нормально, на с больничного выходит второго января, — сказал Семен. — Мы просто соседи по лестничной клетке, поэтому и знаю. Вот, держи письмо от своей принцессы.
Семен протянул мне свернутый вчетверо листочек с «бахромой» от колечек пружинки. Никак не заклеенный и не запечатанный. Я развернул.
«Иван, мне ужасно стыдно, что я вот так сбежала и даже толком вас не поблагодарила. С ужасом думаю, что бы случилось, если бы вы случайно тоже не заблудились.
Будет очень смело с моей стороны пригласить вас на чай? В благодарность за свое спасение я обещаю испечь наш семейный домашний торт. Передайте через Семена ответ, я до второго на больничном».
— Ну вот что за несправедливость, а? — горестно вздохнул Семен. — Иван с дистанции сошел, получается, а главный приз выиграл!
— Семен, а ты знаешь, что зависть называется «болезнь желтых глаз»? — хохотнул я. — Смотри, много будешь об этом думать, попадешь в больничку с гепатитом!
— Тьфу на тебя, — отмахнулся Семен. — Гепатит — ужасная штука, у меня недавно им двоюродная сестра болела. Два месяца в инфекционке мурыжили!
— Передай Насте, что я с удовольствием принимаю и ее благодарность, и приглашение, — злорадно сказал я. — А тебе нужно поменьше совать нос в чужие письма!
— Так не заклеено же было, — хмыкнул Семен. — Значит не так уж и секретно!
— Да-да, секретики свои она только с Нонной обсуждает, — криво ухмыльнулся Эдик.
— С Нонной? — спросил я. — Это которая сваха заводская?
— Смотри-ка, запомнил, — Эдик поднялся из-за стола. — Ну что, товарищи журналисты, мы сегодня идем обедать или так и будем языками чесать на пороге?
В столовой было шумно, празднично и тоже все по-новогоднему украшено. От профкома повесили здоровенный стихотворный плакат, в котором слово «год» было зарифмовано со словом «придет», а слово «свершения» со словом «уважение». И это было бы даже неплохо, если бы ритм не прихрамывал. На все четыре ноги.
В дополнение к ароматам столовского соуса и тушеной капусты добавился запах мандаринов и что-то неуловимо-алкогольное. За самым дальним от раздачи столиком что-то очень отчетливо бумкнуло. А следом раздался сдавленный смех и шепот:
— Стаканы, стаканы давайте!
Мы встали в очередь и успели ухватить последние три подноса из стопки.
— Эх, могли бы сегодня в честь праздника что-нибудь эдакое приготовить! — мечтательно проговорил Семен, забирая с полки половину яйца, политую щедрой порцией майонеза. — Праздник же!
— А я вообще сегодня только салат буду, — сказал Эдик, но взял, почему-то ватрушку.
— Место в желудке освобождаешь? — с пониманием покивал Семен и потянулся к хлебнице за горбушкой.
— Мама продукты для стола полгода запасала, надо же теперь как-то это все сожрать! — усмехнулся Эдик.
А я старался пока не думать о том, как оно будет на празднике. Наверное, куча салатов, залитых майонезом, запеченая курица, а потом еще торт, для тех, кто выжил в неравной борьбе с оливье, селедкой под шубой и нарезкой из балыка и финского сервелата.
Вернулись с обеда мы веселые. В коридоре нас отловили парни из планового отдела, затащили в курилку и налили по паре глотков шампанского. Кажется, все сегодня считали своим долгом грохать бутылками в самых неподходящих местах. Пьяным от этого, к счастью, никто не стал, но жить стало веселее. Не от алкоголя, конечно. Просто от атмосферы.
А может зря сделали выходной в этот день?
Вроде всем отлично и без него…
Мы ввалились в редакцию, хохоча над какой-то шуткой.
— Иван… — задумчиво сказала Антонина Иосифовна с таким выражением, что мы сразу перестали смеяться. Улыбки на ее лице больше не было. Она была даже… бледноватой. Или испуганной. — Иван, нас с тобой вызывают в партком.
Глава девятнадцатаяСказка о Тройке
Антонина Иосифовна шла по коридору как кукла. Обычно плавные и медленные ее движения стали вдруг дергаными и ломаными. Марионеточными такими. Похоже, она здорово нервничает… Но почему? Я быстро перебрал в голове события последних дней и мысленно же пошелестел страницами последнего номера. Вроде, ничего такого особенного не было. Новогодний выпуск. Сплошные поздравления с выполнением плана и торжественные обещания на год грядущий. В общем, «мы и в области балета впереди планеты всей». Что там могло вызвать неудовольствие верхушки нашего грозного партаппарата — ума не приложу…
— Анастасия Иосифовна, — тихо сказал я. — А что случилось?
— Просто потерпи минуту, — почти шепотом ответила она. — Нам сейчас все расскажут.
— А это точно должно быть что-то плохое? — я обогнал ее на шаг и заглянул ей в лицо. Черт, похоже, она напугана почти до панической атаки! Лицо белое, как потолок. Она в обычной жизни довольно бледненькая, но сейчас была похожа на призрака самой себя.
Мы спустились на второй этаж и свернули в то крыло административного корпуса, где сидели самые главные шишки нашего завода. Здесь даже коридор переставал иметь казенный вид — пол застилала красная дорожка, на стенах — стенды с фотографиями, историей завода, доски почета. В одной из ниш — бюст Ленина. «В засаде сидит», — подумал я. Он как раз был перед дверью кабинета, в который мы и направлялись.
И эта дверь открылась без скрипа. Ну да, я же сам видел несколько дней назад, как суровый дядька в костюме делал внушение Витьке Ковригину, черт его знает, кто он по должности, но исправность всяких там дверных петель, столов, стульев и шкафов — это его ответственность. Вот теперь дверь парткома и не скрипит.