Кое-где город изменился совершенно до неузнаваемости. Причем и поздняя версия моей памяти из двадцать первого века разглядывала все с некоторым изумлением, так и детская моя память недоумевала. В принципе, понимаю, в чем дело. Скорее всего, в памяти отпечатался Новокиневск времен разрухи девяностых, сплошной раскрошенный асфальт, облезшая краска, зассанные углы. А сейчас был восьмидесятый. Еще вполне благополучный, когда Союз даже не подозревает о надвигающейся на него катастрофе. Мне повезло, и я устроился на самом козырном месте с троллейбусе — на переднем колесе, справа от кабины водителя. Единственное место, где было тепло. И мои ноги, успевшие задеревенеть за несколько минут ожидания, с болью отогревались на горячем полу.
На Октябрьской площади стоял еще один незыблемый символ нашего города — центральный гастроном. В старом здании с двумя высокими башнями с круглым витражом между ними. Неофициальное название — Нотр-Дам. Кажется, его уже и сейчас так называли. Драмтеатр тоже остался почти без изменений — белые колонны, величественное крыльцо. Только я привык к тому, что он бело-желтый, так что нынешний розовый слегка резанул глаз. Посреди клумбы в центре площади — пирамидальная стела с олимпийским мишкой, кольцами и прочей спортивной атрибутикой. После олимпиады не убрали, понятно...
Всю дорогу я мысленно подставлял к тому, что вижу, картинки из своей памяти. Как на модных коллажах «было-стало».
Так увлекся, что наверняка бы пропустил свою остановку. Если бы она не была конечной.
Ледяным ветром меня чуть не сдуло. Кроме меня в салоне никого не осталось. Я вышел на остановку прямо напротив проходной. Той самой, которую видел всего лишь позавчера. Забитой изрисованной уродскими граффити фанерой, с давно отвалившимися буквами. Которые сейчас блестели почти как новенькие над стеклянными дверями.
ШИННЫЙ ЗАВОД.
А чуть выше, на здании сразу за проходной, здоровенный плакат, на котором рядом со светлым ликом Ленина угловатыми буквами запечатлена цитата великого вождя.
«Жить как Ленин, работать как Ленин — вот завет для всех поколений!»
Не знаю, как там жил и работал Ленин, свечку, как говорится, не держал. Так что придется трактовать вольно и работать, как умею.
Я распахнул дверь и зашел в проходную.
Глава десятая. Бюрократия и бытовуха
Кроме меня в просторном холле желающих пройти внутрь не было. Логично, рабочий день начался уже давно. Четыре из пяти «вертушек» были закрыты на клюшку, в загородке рядом с пятой сидел мужичок в серой кепке, сдвинутой на затылок, и читал газету «Новокиневский шинник». Над барьером, преграждающим бесконтрольный вход на звод, висел длинный жизнерадостный транспарант «Ударной рабочей смены, товарищи!»
Я остановился посреди холла. Не то, чтобы как дурак, просто для меня-то это была практически ожившая история. Моя жизнь сложилась так, что попадать на заводы в детстве мне как раз не случалось. Правую стену проходной украшало каменное панно с двумя героического вида рабочими, один из которых держал на вытянутых руках колесо, а второй простирал руку в сторону входа на завод. Левая стена была застекленной, с парой окошечек, за одним из которых маячила высокая копна химических кучеряшек.
Сбоку дверь, над дверью написано «Бюро пропусков». На полу — гранитная плитка, на потолке — длинные лампы, напоминающие рыбий скелет, в школе еще такие были. И в тишине контрольных было слышно только их мерное гудение. За барьером — двери на завод, собственно. А над ними круглые настенные часы, показывающие двадцать минут двенадцатого. И еще один плакат.
«Уважаемые товарищи! Ваше рабочее время начинается и заканчивается не на проходной, а на рабочем месте.
Администрация».
— Пропуск, — не особенно приветливо сказал мужичок из загородки.
— Добрый день, — кивнул я и покосился в сторону бюро пропусков. — Я пока только устраиваюсь.
— Это тебе тогда в отдел кадров надо, — сказал он и снова уткнулся носом в газету.
— И где же я могу найти это замечательное место? — все еще улыбаясь, спросил я.
— Глаза что ли дома забыл? — хмыкнул вахтер. — Из проходной налево, там администрация у нас. Аршинными буквами написано!
— Премного благодарен, — я снова вежливо кивнул, еще раз окинув взглядом помещение проходной. Встретился глазами с портретом Ленина на одной из колонн, помахал выглянувшей в окошечко дамочке.
И вышел обратно в холодный ноябрьский понедельник.
Повернул налево, как завещал великий... тьфу ты... В смысле, как вахтер сказал. Обстановка оказалась такой, что сама собой настраивала на пафосную велеречивость. Следов разрухи и тлена пока что не было никаких. Снег и голые ветки деревьев особой привлекательности месту не добавляли, конечно, но все равно было заметно, что сквер перед заводом оформлен весьма впечатляюще. Напротив здания администрации стоял фонтан, в центре которого была статуя героического рабочего с шиной. Делали явно по тому же эскизу, что и панно на проходной. Имелись фигурные клумбы, стела «Слава КПСС!», деревья и целый лабиринт из стриженых кустов.
Над стеклянными дверями главного входа — козырек, на козырьке — еще один трудовой лозунг. «Мой завод — моя гордость!» И три ордена. Как водится — с колосьями, серпами-молотами, звездами и профилем Ленина.
На самом деле я был приятно удивлен.
Не знаю уж, чего я ждал от своего будущего места работы, оно же место гибели предыдущей версии меня. И вот я стоял посреди заснеженного сквера рядом с неработающим по зимнему времени фонтаном. И чуть ли не в первый раз в жизни фраза «Какую страну про... долбали!» не кажется мне сарказмом и иронией. Красиво же, блин! Ликов Ленина многовато на мой вкус, и музычки героической не хватает... Только подумал про музычку, как взгляд мой наткнулся на квадратные репродукторы, торчащие над проходной. А ведь может и играет тут музыка. Утром, когда смена начинается.
Даже закурить захотелось от внезапного переизбытка чувств.
Но с этим мимолетным желанием я справился за пару секунд и решительно пошагал к крыльцу. Сбоку от которого помимо других букв на табличках имелись и те самые — «отдел кадров».
В светлом фойе здания администрации, живо напомнившем мне старые советские фильмы, было гораздо более многолюдно, чем на проходной. Дамочки разного возраста, одетые по местной деловой моде — в строгие юбки ниже колен, вязаные жилетки и теплые кофты — целеустремленно несли куда-то пачки документов, рядом с информационным стендом топтался юнец, точнее, парень примерно моих лет и хмурил брови, перебирая в руках какие-то бумаги. С левой стороны сквозь стеклянные двери виднелись столы со стульями. Столовая, ага. А справа — вход в коридор, из которого высовывался хвост небольшой очереди. В тот самый отдел кадров, куда мне и было нужно. Стояли в очереди в основном молодые парни.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, пристраиваясь в хвост очереди. — Это все на работу устраиваться?
— Не видишь что ли, на танцы собрались! — хохотнув, сказал крайний. Тоже в кепочке, сдвинутой на затылок, как и давешний вахтер.
— О, мой формат! — я тоже расплылся в улыбке. — А кто-нибудь знает, там всех за одним столом принимают?
— А ты что, блатной какой-то? — прищурился он же. Остальные сосредоточенно помалкивали. Моей жизнерадостности что-то никто особо не разделял. Да и я сам, признаться, не очень понимал, чему это я так радуюсь. Просто как-то было на душе удивительно хорошо. Много лучше, чем в тот момент, когда я проснулся.
— Я в газету по распределению... — начал, было, объяснять я, потом махнул рукой. «Я только спросить!» — съязвил внутренний голос. В конце концов, я никуда не тороплюсь. Постою уж.
Дело двигалось довольно медленно. Через полчаса у начал с подозрением коситься на табличку «обед с 13 до 14». И чтобы особо не скучать, решил пока познакомиться с товарищами по несчастью.
Через десять минут я узнал, что трое из пятерых пришли из армии и устраиваются учениками, один пришел после школы по направлению бюро трудоустройства и переживал, что ему еще семнадцать, могут и не взять. И еще один думает сменить моторный завод на шинный. Там взял отгул и пришел сюда.
Моя очередь подошла за полчаса до обеда. Я протиснулся мимо выходящего парня и оказался в просторной комнате с множеством столов из светлого дерева.
— Паспорт, — отрывисто сказала дамочка в темно-красной вязаной кофте. Миловидное круглое личико было недовольным, а пушистые волосы, спадающие на плечи, делали ее похожей на пекинеса. — Ну что вы канителитесь? За дверью что ли документы не могли подготовить?
— Ох, прошу прощения! — снова разулыбался я. — Просто вы так очаровательны, что я даже немного замешкался. Вот мой паспорт.
— Надо же слова-то какие знает... — все еще недовольным тоном пробормотала она, но щеки порозовели и уголки губ явно дернулись вверх. — А прописка где?
— Меня выписали из общежития в Москве и сказали, прописаться здесь, сразу по прибытию, — ответил я. Понятия не имею, как тут точно все устроено, но уверенный тон всегда неплохо работает.
— Мест в общежитиях нет, — резко сказала она.
— Ну как же, у меня написано, что жильем меня обеспечат... — я двинул к ней по столу бумажку с распределением. Она прочитала ее, беззвучно шевеля губами. Потом повернулась в сторону. — Таня! Таня, это к тебе! Молодой специалист, в газету! — потом она опять повернулась ко мне и протянула мне паспорт. — Надо было сразу заходить, не стоять в очереди. Ко мне только рабочие и ученики!
Таня оказалась миниатюрной женщиной предпенсионного возраста. Она сидела за столом у самого окна, и кутала хрупкие плечи в пушистый серый платок. Под чириканье кумушек за столами у стены, стрекот печатной машинки и бормотание радиоприемника я пробрался к указанному специалисту.
— Ужасно дует, — вздохнула она и кивнула в сторону окна. — Садитесь, молодой человек. Давайте ваши документы.
Она открыла журнал и принялась переписывать в него мои данные.