Я посмотрел на записанный телефонный номер и внезапно почувствовал азарт.
А чего я, собственно, опасаюсь? Что на той стороне телефона узнают, что я жив, и поспешат завершить начатое? Да лааадно!
Пальцы сами потянулись к диску. Семь-два-пять...
— Да, вас слушают! — раздался с той стороны трубки неприятный голос. Бинго! Привет, существо-тумбочка! Скорее всего, ты и есть Алла Метельева. Сестра? Мама? Тетя?
— Доброе утро, — жизнерадостным голосом диктора с первой программы радио сказал я. — А могу я поговорить с Аней?
— Спит она еще вроде, — сказали на том конце трубки. Недовольно. Причем, недовольство было адресовано скорее не мне, а засоне-Анечке. — Это срочно? Разбудить что ли?
— Очень срочно! — заверил я. — Вопрос жизни и смерти!
— Хорошо, ожидайте, — сказала телефонная трубка. Раздался глухой стук, потом скрип половиц и приглушенный голос человека-тумбочки. — Нюта, хорош дрыхнуть! Тебе тут уже названивают с утра пораньше!
Я еще раз подмигнул побледневшему и взволнованному Мишке. На той стороне трубки слышалась какая-то возня и неразборчивые пререкания. Потом, наконец, снова раздался голос.
— Алло? — недовольный сонный голос. — Это кто?
— Анечка? — нежно пропел я. — Это некто Иван Мельников тебя беспокоит. Есть минутка?
С той стороны трубки ахнули. Потом снова раздался грохот, будто пластмассовый корпус резко стал скользким и выпал из ослабевших пальцев.
— Это что, розыгрыш какой-то? — тихо и уже совсем не сонно проговорила Аня.
— Анечка, о чем ты? — с деланным недоумением спросил я. — Какой еще розыгрыш, у меня же никакого чувства юмора нет в такое время! Дорогая, как ты смотришь на то, чтобы попить вечерком молочных коктейлей? Или может чего-нибудь более горячего или горячительного, а то погоды стоят не самые теплые...
— Вы кто? — почти шепотом спросила Аня, громко дыша в трубку.
— Иван Алексеевич Мельников, год рождения — пятьдесят восьмой, журналист, не был, не был, не состоял, — отчеканил я. — Аня, у меня к тебе чертовски важное дело, давай встретимся. Например, сегодня в семь в «Петушке». Это рядом с кинотеатром «Россия», там еще...
— Я знаю, где «Петушок», — зло перебила меня Аня.
— Тогда буду ждать тебя там сегодня в семь, — сказал я, заполняя возникшую паузу. — В пальто, в печали и в... А, нет, это не из этой оперы. Анечка, ну что с тобой? Или ты не веришь, что это на самом деле я? Тогда приходи, и сама все увидишь.
В трубке раздался не то всхлип, не то вскрик. Потом запищали короткие гудки.
— Не знаю, какая муха ее укусила с утра пораньше, но я сделал все, что мог, — я развел руками и вернул трубку на ее законное место. — Все слышал? Сегодня в семь идем в «Петушок». Навстречу, так сказать, твоей судьбе.
— Вообще-то у меня были планы, хотя... — Мишка вынул руки из карманов. Потом засунул обратно. Потоптался на месте. Потом мотнул головой, будто с чем-то внутри своей головы или категорически согласился, или категорически же не согласился. — А, черт с ними! Встречаемся на проходной?
— Заметано! — я поднялся и протянул лучшему другу руку.
День был суматошный, конечно. Причем, я сам же его таким и сделал. Сначала на летучке нахватал на себя обязательств по собственной же инициативе, потом сбегал в профком, чтобы показать лишний раз лицо квелому баклажану его возглавляющему. И показать секретарю профкома свой профсоюзный билет. Она мне попеняла, что я уже три месяца не плачу взносы, я клятвенно пообещал сегодня же исправиться. Вызнал у ее, где искать комсорга Галю и помчался дальше наматывать круги по длинным коридорам административного корпуса.
Галя мне обрадовалсь, как родному. Особенно когда я ей сообщил, что я активист и энтузиаст и мечтаю приносить пользу родному заводу и родному государству. И вот прямо сейчас могу помочь нарисовать этот плакат или подписать эти открытки. Да, конечно же, я приду на собрание! О нет, петь и плясать не буду, но могу взять на себя половину конферанса. Вот уж что-что, а трепать языком я умею.
Потом мы с Галей пошли вместе обедать, обсуждая, какие замечательные перспективы ждут комсомольскую ячейку шинного завода вместе с моим приходом, и только тут я заметил, что нас не двое, а трое. За нами увязался тихий паренек немного унылого вида.
— Иван, ты просто не представляешь, как я рада твоему появлению! — глаза Гали воодушевленно сияли. — Мне иногда казалось, что я головой об стенку бьюсь, и это все одной мне надо! Но ведь я же для всех стараюсь! Чтобы жизнь на заводе бурлила, чтобы всем было интересно. А все как будто для галочки на собрания приходят. Только чтобы выговор не заработать.
— Галина, выдыхай! — я рассмеялся и приподнял стакан компота. — Давай выпьем этого компота за наш с тобой успех! Они еще будут бегать, как укушенные в зад змеей энтузиазма, вот увидишь!
Бледный юноша, прибившийся к нам, смотрел на меня взглядом побитой собаки. Потом перевел тоскливый взгляд на Галю. Похоже, тут у нас обитатель френд-зоны... Мда, бедный парень...
— Слушай, Иван, — лицо Гали стало собранным и озабоченным. — Мне нужно кровь из носа до конца следующей недели составить план на будущий год, а у меня конь не валялся...
— Галочка, я уже сказал, что можешь на меня рассчитывать, — заговорщически подмигнул я.
Потом я вернулся в редакцию, составил про запас парочку дайджестов, помог Даше составить список вопросов для интервью с нашим знаменитым на весь союз рационализатором Федором Зиминым. Потом снова забежал в профком, принес секретарше из столовой пару ватрушек. Слышал, как она по телефону сокрушалась, что она не может пойти в столовую. Там пахнет тушеной капустой, а у нее токсикоз, и ее мутит только при одной мысли об этом запахе. В благодарность она легким движением руки нашла мне текст того самого постановления, согласно которому завод обязан был предоставить мне изолированную квартиру. Я несколько раз пробежал глазами, запоминая сухие казенные формулировки. И помчал в отдел кадров, чтобы насесть там на замерзшую у окна Таню, специалиста по молодым специалистам. С очень важным вопросом — когда и как мне заполучить полагающееся мне постановлением от тридцатого июля сего года изолированное жилье. Таня отфутболила меня к какому-то первому заместителю второго секретаря парткома, которого на месте не оказалось, так что я просто пришел в партком. Там меня выслушали, поцокали языком и отправили искать Ивашко Дмитрия Валерьевича, который, кажется, сможет дать мне исчерпывающие объяснения политики партии.
Потом я посмотрел на часы и вернулся в редакцию, чтобы поработать. По-быстрому написал короткий фельетон про очередного дебошира, на которого вчера пришел сигнал из милиции. Составил про запас три дайджеста, а потом, наконец-то выдохнул.
Деятельность я развил не просто так. Когда окрыленный будущей встречей с Аней Мишка ушел, я остался в редакции один. И подумал о такой важной вещи, как планы на будущее. Да, возможно, это все мне снится, и я сейчас подергиваю ножкой в глубокой коме в отделении интенсивной терапии «семиэтажки». Да, очень может быть, что моя советская командировка закончится так же внезапно, как и началась. Вот только что это меняет? На дворе восьмидесятый год. Через два года гроб Леонида Ильича под гудок всех советских заводов опустят в яму у кремлевской стены, а еще через три неспешно до этого покачивавшийся поезд СССР покатится под откос, чтобы разломаться на отдельные вагоны. И у меня есть важное преимущество — я об этом знаю. Но есть и минус — это знание мне ни хрена не дает. Потому что я ни хрена не понимаю в большой экономике, и том, каким образом новоявленные акулы капитализма выгрызали у государства особенно вкусные предприятия. Зато я знаю, что на дворе все еще те благословенные времена, когда если пошевелить жопой, то можно заполучить себе особенно вкусную жилплощадь. А то и две жилплощади. И вовсе даже не за деньги, а вполне законным путем — по профсоюзной, комсомольской и партийной линиям. И у меня на это все есть еще лет пять. Ну ладно, семь. Не так уж и мало, если задуматься. А значит надо увлеченно ввязываться во все мероприятия с пометкой «организовано комитетом комсомола» и «профком рекомендует». И пробиваться наверх, расталкивая других желающих воображаемыми локтями.
Вот поэтому я и бегал весь день, как ужаленный в зад той самой змеей энтузиазма. Я пока не знал, как точно это все заполучить. Но был железно уверен, что никто не придет ко мне сам и ничего не даст. Что бы там ни писал классик литературы на эту тему.
За один день я не то, чтобы очень многого достиг. Но успел заметить важное — активность и энтузиазм не очень чтобы в чести. Ну что ж, значит у меня будет меньше конкурентов, когда я разберусь в этой всей системе.
Миша ждал меня на проходной, как мы и договаривались. Он нетерпеливо комкал в руках перчатки, а лицо его выражало то горячую надежду, то вдруг становилось хмурым и опечаленным. Эх, Мишка, всегда ты вот такой был! До поры до времени казался самоуверенной скалой, но как только дело доходило до отношений с девушками, то ты тут же начинал то хамить, то мямлить. Ничему тебя жизнь не учит, Михась!
— Слушай, Иван, я тут подумал, — нерешительно начал он. — Может ты сначала один с ней встретишься и осторожно обо мне поговоришь? Ну, мол, что есть фотограф, которому нужна модель, чтобы сделать несколько портретов... А потом как-нибудь...
— Так, Михась, ты что это, сдал назад уже? — я хлопнул лучшего друга по плечу. — А ну, соберись, тряпка! Это она девушка, существо по определению ветреное и необязательное, и может не прийти. Но ты-то? Ты же мужик, а!
— Да я как-то... у меня на самом деле есть еще одно дело... — Мишка опустил глаза и начал переминаться с ноги на ногу.
— Никаких дел у тебя нет, ты их все отложил, — я легонько взял его под локоток и повлек к выходу. — Ты просто зассал, да, Михась?
— Ничего я не... — Мишка возмущенно покраснел, но прямой взгляд не выдержал и отвел глаза. — Слушай, а почему ты меня так называешь?