Нашли. У границы тени, будто тяжелые валуны, дремали в ожидании три огромные гончие. В отдалении ласковой грезой рассеивал тьму тихий звук. Славный и приторно-сладкий, в каком хотелось увязнуть навеки. Я уже перекинула ногу через седло, намереваясь спешиться и пойти на голос, но Камала предупреждающе зарычала.
– Нет, – зашипела она, кивнув на собак.
Они начали просыпаться. Лапы их подергивались, ноздри раздувались, словно учуяв какой-то запах.
Я отвела Камалу за другое дерево, подальше от того непонятного, что на нас надвигалось. Не знаю, что я ожидала здесь найти. Наверное, думала, будто гончие бегают по лесу кругами или вот-вот уйдут, но кто-то велел им остаться и уснуть. Затаиться.
Голос становился все громче и громче, и наконец появилась она. Нритти. Она пела, призывала, медленно шагая сквозь лунный свет, и на миг я увидела ее будто через грани бриллианта.
В одной стоял солнечный день, и Нритти держала меня за руку и смеялась над чем-то не отложившимся в памяти. В другой она сидела на берегу реки, песней призывая рыб, и те неслись серебряными и золотыми молниями и бросали жемчуг к ее ногам. Длилось все не более секунды, но я схватилась за грудь, чувствуя внутри невидимую рану, странный незаживающий разрыв там, откуда пропали все воспоминания. Когда я смотрела на Нритти, сердце мое билось в болезненном печальном ритме, но я не знала почему. В моей голове она была сияющей апсарой, любимой и близкой, как Гаури, если не ближе. Как могла она оказаться злом?
Нритти все пела. Волосы ее были заколоты по бокам бабочками с переливающимися, как витражи, крыльями. Шальвар-камиз [33] зеленого шелка украшали осколки опала, что ловили свет и окутывали Нритти мерцающим ореолом. Она протягивала руки, приманивая нечто невидимое к дремлющим гончим. В волосах ее сновали золотые жуки, мягкая улыбка сияла великодушием, а выражение лица было таким трогательно-нежным, что у меня даже ноги задергались от желания подбежать к ней и раскрыть все мои секреты.
– Прекрати, – проворчала невозмутимая Камала.
– Почему? Она же… идеальна.
– Пф-ф-ф. От нее несет кровью.
Я ухмыльнулась, голова закружилась – меня одурманила песня Нритти.
– Ты что, ревнуешь?
Камала лишь оскалилась.
Но вот появились те, кого зазывала Нритти, и дурман как ветром сдуло.
Дети.
Не меньше десятка детей высыпало на поляну, а судя по гомону и смеху, следом шли и другие. Гончие поднялись, тряхнули пестрыми шкурами и внимательно уставились на детей. Собачьи лапы напряглись, из пастей полилась слюна. Они были голодны. Время от времени они переводили взгляды на Нритти, и меня затошнило от осознания: псы ждали сигнала. Сигнала, чтобы забрать детей.
Но это же невозможно… Равновесие устроено не так. Нити сплетены иначе. Они связаны единым узором, и нельзя подгонять их под ситуацию и рвать намеренно. Это нарушит выверенный баланс гобелена.
Маленькая девочка с косичками до самых запястий подбежала к Нритти и обхватила ее за талию, и сердце мое сжалось. Когда-то вот так же меня обнимала Гаури. Малышка попала под чары Нритти, и кто бы стал ее винить? То был голос невероятной красоты. И песни, подобной этой, я еще не слышала. В ней не было слов, но каждый звук вызывал в голове четкий образ. Нритти пела о теплых кроличьих норках в земле, о скользких пещерах за водопадами, о тишине озер. И мелодия не просто убаюкивала, она предлагала дружбу… взывала. Песнь Нритти все ускорялась, тон менялся. Теперь она пела о принятии перемен, рисуя образы спелых гранатов, что разрываются от рубиновых семян, и молний, рассекающих небо.
Камала зашипела, из ее раздувшихся ноздрей потянулись струйки пара.
Я наблюдала, как девочка улыбается, кивает. Лицо ее говорило яснее ясного: «Бери, что хочешь».
Нритти оборвала песнь. Вокруг нее застыли дети – с улыбками и лоснящимися от пота щеками. Зачарованные, они, вероятно, даже не замечали своих израненных колючками, ветвями и шипами ног.
Бабочки в волосах Нритти встрепенулись и исчезли. Просто иллюзия.
Золотые жуки замерли, мерцающий хитин стал черным и матовым, что угли. Бисерные глазки извивались, освобождаясь от магии, пока жуки не приняли сгорбленную форму пернатых бакланов. Даже одеяние Нритти изменило цвет… с изумрудного на пепельный с полупрозрачным черным капюшоном. Кожа ее, нежная, сияющая, поблекла. Нритти словно выцветала на глазах до белизны кости. Волосы ее стали жесткими, голос, зачаровавший детей, теперь больше походил на карканье. Но Нритти все равно злорадно улыбалась. Меж потрескавшихся губ мелькали заостренные зубы, пока она кричала свою песнь. Теперь мелодия ничего не предлагала, лишь забирала, и чем громче звучали слова, тем яснее я понимала помыслы апсары.
В тот миг, когда девочка с косами кивнула, Нритти подалась вперед, склонилась, будто собиралась поцеловать малышку в лоб… и медленно втянула ее дыхание. Нритти смеялась, и до меня наконец дошло. Ночная гостья в моих бхаратских покоях. Это была она. Возможно, прежде разум отказывался в это верить, ведь чутье меня уже подводило, но я не ошиблась. И сейчас в ушах звучало подтверждение моим догадкам, а в груди закипала ярость.
Я спрыгнула с Камалы, собираясь рвануть к ним и спасти девочку, но что-то удержало, резко дернув назад.
– Ты разве не видишь, что она делает? Если она способна сотворить такое с ребенком, то с тобой и подавно не будет колебаться!
– Пусти! – велела я, сопротивляясь, но демоница намертво вцепилась зубами в балахон, и мне оставалось лишь болтаться в ее пасти и смотреть, как расширяются глаза девочки.
Я думала, Нритти ее убьет. Но вовсе не жизнь она забирала, а молодость. Чем больше она вдыхала, тем меньше оставалось в девочке эфемерного сияния. Кожа ее бледнела. Волосы седели. Звонкий голосок утих.
Нритти наконец отстранилась и утерла уголки губ, будто только закончила трапезу.
– Благодарю, – ласково пропела она.
И направилась к мальчику с золотисто-ореховой кожей, который все это время стоял неподвижно, глядя на мир остекленевшими от магии глазами. Нритти провела пальцами по его подбородку, сначала нежно, затем – губы ее изогнулись в странной усмешке – сильнее, пока она не стерла, не забрала все краски мальчика. Он вздрогнул, кожа его покраснела от прилившей крови, и только тогда Нритти от него оторвалась. От бледности ее не осталось и следа. Она сияла золотом, точно солнце в гранях топаза. Ослепительно.
Нритти согнула руки, разглядывая обновленное тело и блестящие волосы. Она напела трель, и все, что когда-то порхало вокруг ее головы невинным живым ореолом, обрело истинную форму, обратившись визжащими бакланами и залитыми кровью жуками. Тем, что может лишь ранить, щипать, кусать…
– Так-то лучше. – Нритти повернулась к гончим. – Остальных тащите в Иномирье. На свадьбе я должна выглядеть идеально.
«На свадьбе?» Ладони мои похолодели.
Нритти щелкнула пальцами:
– Призовите его.
Гончие кивнули и залаяли в унисон, запрокинув головы и обнажив горла. Вой их расколол небо раскатами грома и штормовым ветром.
Лесные тени растеклись, будто чернила, и пульс мой участился. А потом на поляне… появился он. Амар. Над головой его блестели черные рога гарны, в сложенных за спиной руках покачивался аркан.
Я молча вывалилась из пасти Камалы и мягко приземлилась в грязь, оцарапав колени. Да так и сидела, не обращая внимания ни на жуков, снующих по моим бедрам, ни на демоницу, что толкала меня в спину носом в попытке поднять на ноги. Я не могла пошевелиться, прикованная к месту полузабытыми мгновениями прошлого. Я видела Амара сквозь раздробленное стекло, сквозь завесу воспоминаний, которые когда-то принадлежали мне.
Та женщина и я нынешняя, может, и делили на двоих душу, но все остальное между ними было покрыто тайной. Я знала, что она всю жизнь провела в Иномирье. Знала, что она правила Наракой. Хорошо ли, плохо – понятия не имею, но я знала, что все ее чувства к Амару пульсировали и в моем сердце, теплые, как огненное ядро, и жаждущие взаимности и справедливости.
Единственное, чего я не знала, так это почему она – я – ушла. Я помнила ощущение предательства, но не сам факт. Помнила пламя ярости, но не распалившую его искру.
Чем дольше я смотрела на Амара, тем больше образов мелькало в голове: наши объятия, наши одурманенные взгляды друг на друга. Шелковые касания кожи, гул нити, протянувшейся меж нашими сердцами, узоры смешанного дыхания, переливы голосов, неуловимая любовь в каждом звуке. Я знала, что у губ его – пылких, твердых – вкус дыма, корицы и паники перед падением, когда боишься, что никто не поймает.
Нритти плыла к Амару, сияя украденной красотой. Небеса рассекла молния, озарив его строгие черты, подчеркнув жесткую линию рта и сузившиеся глаза. Нритти выжидательно запрокинула голову и чуть улыбнулась. На Амара она смотрела как на заколдованную куклу, готовую выполнять ее приказы.
И на мгновение мне показалось, что так и есть. Сердце пропустило удар.
Амар механически наклонился и прижался к ее губам холодным равнодушным поцелуем, но… все-таки поцелуем. Нритти самодовольно ухмыльнулась и похлопала его по щеке. Я едва слышала, что она говорит. Я прижала колени к груди, и Камала наконец перестала толкать меня в спину.
– Ну же, давай, – пропела Нритти, будто увещевала ребенка. Затем вновь окинула ласковым взглядом застывших на поляне детей. – Я решила, что из них получатся отличные свидетели.
Амар нахмурился:
– Но зачем? – На жертв он смотрел безразлично и то и дело косился на адских псов, что в ответ взирали на него с безусловной любовью. – Их время еще не пришло. Им не место в моих чертогах…
– Наших чертогах, – поправила Нритти. Вокруг нее витала дымка очарования и похоти. – Ты уже забыл, каким я тебя нашла? Ты был сломлен. И разве я тебя не спасла? Я поклялась, что вместе мы навсегда изменим Иномирье… ты ведь хочешь этого? Ты ведь хочешь… меня?