— Проваливайте, — буркнул один гвардеец, снимая с меня кандалы. — Дальше ваша безопасность — не наша забота.
Я едва удержался от колкости. Но сейчас выяснять отношения было себе дороже. Сдуреть от вынужденного безделья очень легко, а мне нужно продолжать жить. И жить, желательно, долго и процветать.
Впереди бескрайняя пустошь, равнина с жидкими клочьями степной травы кустиков; вдалеке позади высилась тёмная линия — Золотая Стена, величественная громада аркадонских укреплений.
Вместе с десятком таких же «счастливчиков» я остался стоять на жаркой улице, не особо представляя, чего ждать дальше и с какого конца начать. Ясно было только одно: они выкинули неудобного меня подальше, чтобы сгинул, исчез и больше не мешался, пока сильные мира сего делят власть. И теперь моя жизнь снова зависела лишь от меня самого. Как и всегда, впрочем. Раз кое-кто считает, что от меня можно так просто избавиться, — они крупно просчитались. Я вгляделся вдаль и ощутил, как в груди нарастает холодный гнев.
269
Все депортированные как-то незаметно разбрелись кто куда, ещё не успела осесть пыль, поднятая гусеницами. Поняв, что остался один, я медленно пошёл по пыльной улице, словно охотник на незнакомой территории.
Стоял хмурый жаркий полдень, из пустоши дул пыльный ветер. Я не искал гостеприимства — всего-то требовалось, что найти того, кто продаст мне тауро или цезаря, чтобы на следующее утро отправиться в Посёлок Старателей. У меня имелся Обжора, но он не способен нести меня круглые сутки, время его призыва ограничено. Живой скакун тоже не сможет, но так я смогу пересаживаться с уставшей животины на свежую. Спросить дорогу было не у кого, местные все попрятались по жалким хибарам, служащим им жильём. Неплохо, конечно, сразу было бы приглядеться к местным, жившим здесь, потому что доверие к незнакомцам никогда не было моей сильной стороной.
Остановившись перед огромным сараем с обшарпанной древней вывеской, поскрипывавшей на двух цепях, я прищурился. На ней было грубо выведено: «Тауро и цезари Лукса Грита».
Войдя через приоткрытую створку, я оказался внутри. Здесь пахло прелым сеном, навозом, пеплом и чем-то ещё, неуловимым, будто напоминавшим о том, что здесь бывало много животных и чужих, и своих. Но к запахам в Единстве я уже успел если не привыкнуть, то притерпеться уж точно: хуже было, что внутри царила гнетущая тишина.
— Чего надо? — раздался недовольный голос. — Ты из тех, кого привезли? Работы нет!
Я обернулся и увидел босоногого паренька, что стоял передо мной, с небрежно заломленной шляпой. На нём были старые штаны, державшиеся лишь благодаря потрёпанному куску верёвки. Вид у него был откровенно скучающим, а в глазах отчётливо читалось безразличие.
— Нужен тауро или цезарь. Есть?
Пацан с сомнением посмотрел на меня.
— Есть, — ответил он, сдерживаясь, будто ему не терпелось ответить как-нибудь погрубей. — От пятидесяти до ста ун…
— Покажешь?
— В конце сарая.
Земляной пол бы утоптан до твердокаменного состояния и был завален сеном, эти органические остатки гасили звук шагов. В стойлах длинного сарая действительно нашлись три нахохлившихся, по виду больных цезаря и тауро с почти метровыми рогами.
Я знал, что у тауро рога растут на протяжении всей жизни. Этот экземпляр был уже в почтенном возрасте. Но если задуматься, он и нужен мне ненадолго, доехать до Посёлка Старателей, выстроенного вокруг оазиса. Это несколько дней верхом вглубь Кровавой Пустоши. После встречи с Ами и Чором, уже пересяду на свой броневик, специально заказанный мной для таких вот вылазок. После этого от тауро можно и избавиться. Больных птиц в качестве транспорта лучше не рассматривать вовсе.
— Сколько за тауро? — спросил я.
— Сто ун…
— Животное старое, я столько платить за него не буду. Давай сойдёмся на шестидесяти?
— Сто ун… Этот тауро стоит сто ун, — упрямо проговорил паренёк, протягивая руку.
— Больше шестидесяти я не дам за него.
— Семьдесят пять.
— Семьдесят, — отрезал я. — И ты назовёшь своё имя, чтобы я знал, с кем больше никогда не торговать в ваших краях.
Парень недовольно поджал губы.
— Мокари Кут, — представился юный грабитель в шляпе. — Семьдесят ун и забирайте своего тауро.
— Почисти его и хорошенько и накорми. Завтра до обеда я за ним зайду.
— Пять ун. Плати вперёд.
— Послушай, мне нужно, чтобы быка кто-нибудь очистил от навоза, сказал я негромко, стараясь держать себя в руках, — а не отвёл его в баню и парил с вениками и мыл с шампунем.
— Пять монет, — упрямо насупился он. — Плата вперёд.
Захотелось усмехнуться, но я не показал этого. В глазах юного бизнесмена отражалась негодующая наглость, которую я привык встречать у юнцов, знающих, что любой пришлый вынужден платить по их правилам. Городок на периферии освоенных краёв жил по собственным законам. Звякнув, местные дырявые монеты ссыпались ему на ладонь.
— Хотел бы сказать, что с тобой приятно иметь дело, но это не так, — сообщил я малолетнему пройдохе.
Паренёк приоткрыл рот для ответа, но не успел сказать и слова: в дверях конюшни показался крупный мужчина с тяжёлыми чертами лица. На нём были кожаные штаны, на голом торсе бугрилась впечатляющая мускулатура, взгляд его не обещал ничего хорошего. Мокари заметно напрягся, стоило гиганту подойти ближе.
— Что он уже наговорил вам, сударь? — буркнул здоровяк, косясь на меня настороженно.
— Мы договаривались, что он продаст мне тауро, вычистит и накормит его до завтра, — пояснил я. — А вы…?
— Моё имя написано на вывеске, — здоровяк кивнул и представился. — Звать меня Лукс Грит. Он не взял с вас больше шестидесяти пяти монет?
— Меня устроила цена, — кивнул я, не став вдаваться в подробности о жадности этого юнца.
Мокари вжал голову в плечи, взглянув на меня, потупился. Его лицо выдало смущение, смешанное с лёгким страхом перед хозяином.
— В сестру мою пошёл, — пояснил Лукс расстроено. — Слишком мечтательный. Уже два года вколачиваю в него уважение к старшим. Видать, уродился таким.
Затем он повернулся к парнишке и прикрикнул:
— Чего уши растопырил? Займись тауро.
— Да, сударь, — буркнул Мокари.
Лукс указал мне на сёдла и седельные сумки, развешенные по одной из стен сарая.
— Можете у меня приобрести за пару-тройку ун…
— Благодарю, — кивнул я. — Не требуется.
Я бросил короткий взгляд за ворота, выходящие на задний двор. Там виднелся вполне себе крепкий и опрятный дом, хозяйственные постройки и колодец. Ветер лениво шевелил сухую траву, над пасторальным пейзажем разливалась тишина, будто затишье перед грозой.
— Где здесь можно найти ночлег? — обратился я к хозяину.
— Да у нас выбор-то небогатый, — Лукс махнул рукой вдоль пустынной улицы. — Видите то трёхэтажное здание? Кантина Марчи Нори. Заведение для тех, у кого водятся уны. Хорошие комнаты без насекомых, горячая вода и стряпня хорошая. Если пойти дальше, на самой окраине будет кантина Фрура. Там можно за одну уну заночевать в общем зале. Других мест здесь нет.
— Понятно, — кивнул я. — Спасибо. До завтра.
Мужчина не ответил, лишь проводил меня насупленным взглядом, когда я зашагал в указанном направлении. Чуть не забыл: здесь не любят чужаков, а особенно тех, кого выгрузил тюремный транспорт. Но меня это не удивляло. Вероятно, депортированные уже успели себя показать во всей красе. Оказавшись на пыльной улице, я оглянулся по сторонам и не заметив никого, достал из криптора шляпу и ремень с кобурой, где покоился полностью готовый к бою мой старый спутник «Головорез». Ощутив на бедре привычную тяжесть оружия, я облегчённо выдохнул и пошёл по узкой главной улице. Дома прижимались друг к другу почти вплотную или вообще смыкались, словно выпили и, смутившись перед пешеходом, поддерживают один другого. Я чувствовал на себе косые взгляды из-за дощатых ставен. Здесь люди жили напряжённо, будто в любой момент ждали выстрела, который разрушит обманчивое спокойствие этого места.
Меня не заботило чёрствое гостеприимство местных. Даже зоргхи, жившие в подземельях под Туманной Долиной, принимали меня теплей, чем здесь. Но я здесь не на курорте. Переночую и в путь.
Я шёл в кантину Марчи Нори. Навык звериного инстинкта нашёптывал: что-то в этом месте не слишком безопасно, и видимое спокойствие может быть разрушено в любой момент. Возможно, я зря так подозрительно отношусь к местным, но своя рубаха ближе к телу.
Наконец, я остановился у главного входа отеля. Подняв из-под полы шляпы взгляд на блёклую вывеску, сделал глубокий вдох.
Казалось, что это строение десятки лет не знало заботливой руки хозяина: краска облезала клочьями, а ветхие доски фасада местами рассохлись от перепадов температур. Девять двойных окон, затянутых весёленькими синими занавесками, выходили на улицу, и во все эти оконные проёмы лениво проникал ветерок, приоткрывая взгляду полутьму внутренних помещений. Впереди предстояла ночь, которую я намеревался провести в относительном комфорте перед переходом через пустошь в седле. Я толкнул скрипучую дверь и вошёл внутрь.
270
Кровавя Пустошь беспощадна. Мне казалось, что в эти места жара вползала, словно злобное чудовище, высасывая из всего вокруг даже намёк на свежесть. От редкого ночного ветерка оставалось лишь обманчивое воспоминание прохлады. Липкая, вязкая духота этих мест почти забылась.
Я чувствовал капли пота, скатывающиеся по моей шее. Сняв шляпу, помахал ей на манер веера. Провёл ладонью по лицу, стирая испарину, потом пригладил отросшие волосы, пропитавшиеся жарой, и казавшиеся маслянистыми от пыли и пота. Наконец, я водрузил шляпу обратно и заставил себя шагнуть вперёд. В тот момент я уже слышал, как в глубине кантины скрипят половицы.
В приёмной царила всё та же духота, но сквозняк, шевеливший шторки на окнах, делал её не такой уж невыносимой. За стойкой дремал дородный мужчина. Его брюхо и черты влажного лица живо напомнили гигантопитека. Одинокая муха, нагло жужжа, выбрала его лоб для захода на посадку — и он, вяло поводя рукой, лишь смахнул её на секунду, да и то больше из привычки, чем из желания прогнать.