– Значит, не надоело, – сказал Ной, а у самого такой вид, будто он сейчас разродится гениальной мыслью: то ли откроет новый закон природы, то ли придумает, как обжулить самого императора. Но Илона успела раньше.
– Они ждут, что первый шаг сделаем мы, – сказала она.
– Это почему же? – встряла Семирамида.
– Не знаю. Просто чувствую.
– Чувствует она! – Семирамида громко фыркнула. Однако Ной поддержал дарианку:
– Эти бабы ждут, что мы предпримем, – сказал он. – От солдат-мужиков они получили сведения: неизвестный корабль прорвал силовое поле и вырвался, не причинив местным особого вреда, кроме того, что взял пленного. Ну, пленного мы отпустили… Теперь они знают, что мы как минимум не собираемся нападать. А с чем мы прилетели – не знают. Вот и ждут.
Ипат сразу обрадовался.
– Ну, так давайте расскажем им про имперскую пирамиду и предложим вступить в нее!
– Погоди. – Ной чесал ухо, размышляя. – Они нас на хрен пошлют, если мы вот так сразу… Надо подумать…
– Они по домам разойдутся, пока ты будешь думать, – сказала Семирамида. – По этим… по казармам. Думай быстрее.
– Постараюсь специально для тебя, – ухмыльнулся Ной. – А ты пока развлеки их чем-нибудь. Песню им спой, что ли.
– Я не в голосе.
– Может, им и так понравится.
– Не хочу!
– Делай, что он говорит, – угрюмым басом сказал Ипат.
Ого! Наш командир начал командовать. Сейчас, думаю, сладкоголосая ему выдаст! Заизолировать, что ли, Ноя, чтобы думал в тишине?
Однако я ошибся. Наверное, ссориться с Ипатом не входило в планы нашей сладкоголосой.
– У меня тут большая библиотека, – сказала она. – Цезарь! Помнишь, ты сам закачал ее в память корабля? Еще на Зяби?
Я сказал, что помню.
– Прикажи кораблю читать им вслух, а они пускай послушают.
– Да запросто!
Вреда от этого дела я не видел никакого, да и из наших никто не возражал. Конечно, я приказал «Топинамбуру» читать эти книги в переводе на местный язык и притом так, чтобы внутри корабля мы ничего не слышали. Знаю я эту библиотеку, совал в нее нос. Там одни любовные романы: и наши, зябианские, и импортные, что торговцы привозят на Зябь вместе с сериалами. Если бы мне предложили на выбор: слушать эту чувствительную лабуду или с утра до вечера копать землю, я бы сразу и с большой охотой схватился за лопату.
Ной ушел в себя, разрабатывая дипломатический план. Я все-таки не стал помещать его в звукоизолированную камеру, потому что никто особенно не шумел. Да и вообще, я сколько раз замечал: начнешь специально думать о чем-нибудь важном, найдешь для этого дела местечко, где тишина и покой, – нипочем не выдумаешь ничего путного. А если, наоборот, идешь и ни о чем таком не думаешь или, скажем, мчишься на механической повозке и озабочен только тем, как бы не съехать в канаву и не задавить глупого слона, то – бац! – вот оно, решение. Будто молния вспыхнет или кто-то неожиданно хватит тебя кулаком по голове. Откуда только что берется!
Вот и Ной, думаю, такой же. И вообще жуликам редко приходится соображать в тишине и покое.
Час прошел – никакого результата. Полтора часа прошло – Ной опять ничего не выдумал. Семирамида зевнула и устроилась спать, а «Топинамбур» все читает и читает вслух. Тут-то я и заметил странное: одна из женщин-солдат опустила свое оружие. Наверное, устала держать его наперевес. Еще прошло какое-то время, глядь – все опустили свои стволы и внимательно так прислушиваются к тому, что бормочет им «Топинамбур». А одна вдруг села на бетон и натурально разревелась. Сидит, слезы рукавом утирает, и никто ей не гаркнет: очухайся, мол, и марш в строй.
Наши и без того не забывали следить за тем, что делается снаружи, а тут и вовсе глаза вытаращили. Семирамиду разбудили. Она нам: а что, мол, тут удивительного? Это же чувства! Это же приятное волнение, любовь, страсть, ревность и все такое прочее! Тут и дерево расчувствуется, не то что какие-то андроиды!
Насчет дерева не знаю, и вообще вы мне про всю эту любийственность не рассказывайте, меня с нее воротит. Любовь хуже болезни. Если бы Ипат втрескался не в Илону, а еще в кого-нибудь, я бы эту парочку, пожалуй, высадил на необитаемую планету для излечения и подержал бы там недельку-другую. Но Илона ничего… можно. Уж лучше она, чем другая, потому что простуда куда лучше чумы.
А «Топинамбур» тем временем знай себе декламирует, и воительницы все как одна носами шмыгают, из уголков глаз костяшками пальцев слезы выковыривают. Строй нарушили. Одна села возле нашего бывшего пленника, прислонилась к нему и давай его гладить по голове. Тот дернулся было, но ничего, стерпел, а потом, кажется, и размяк. Зрелище было занятное, да только я не стал долго смотреть, потому что тошно стало.
Слышу: наши уже обсуждают, кого послать на переговоры, и ссорятся. Ипат говорит, что к женщинам должен идти Ной, а к мужикам – Семирамида. Ной вроде не против, зато наша сладкоголосая едва не устроила скандал: почему это, говорит, я, а не Илона? Ной ей в ответ: нужно послать самую яркую и обаятельную. И подмигнул Илоне незаметно – та все поняла и не стала спорить.
На том и порешили. Семирамида успокоилась. А когда «Топинамбур» дочитал слушательницам первый роман, одна из них попросту и даже без оружия подошла к «Топинамбуру» и постучала в него, будто в дверь. Стучит, а сама всхлипывает. И прочие тоже шмыгают носами. Ну, я не стал присутствовать при переговорах, не мое это дело, а улизнул в свою каюту и начал думать вот о чем: вербовка теперь, пожалуй, состоится, а что будет, если хозяева этих андроидов не погибли в галактических войнах и не позабыли об этой планете, а просто затаились где-то и молчат до поры? Вот завербуем мы эту планету – я окрестил ее Казармой, чтобы было какое-то название, – а ну как прилетят настоящие хозяева, да и врубят свой кодированный сигнал: сборщиков дани с Зяби уничтожить, полностью отмобилизоваться, захватить корабль, размножить биозвездолеты и лететь завоевывать Зябь?
Запросил «Топинамбур» насчет раскодировки – тот ответил, что есть надежда управиться не за год, а за полгода. Нет, думаю, это никуда не годится.
Прислушался к переговорам: представительница женщин-андроидов уверяет, что мы-де открыли глаза всему ее народу, потому что он, народ, не знал, что можно еще и так жить, а Ной знай себе улыбается да поддакивает. Дело шло на лад, и я вот о чем подумал: раз уж здешние андроиды реагируют на радиосигналы, то тут должны быть мощные ретрансляторы – либо орбитальные, либо понатыканные по всей планете. «Топинамбур» сказал, что не заметил на орбите никаких искусственных тел, а насчет наземных ретрансляторов держался того же мнения, что и я. Тогда я решил: надо вписать в договор пункт о непременном уничтожении этих самых ретрансляторов. Когда в переговорах возникла пауза, я утащил Ноя к себе и все это ему высказал. А он на меня накинулся:
– Думаешь, я совсем тупой? Вообще ничего не соображаю?
– Нет, но…
– На уничтожение ретрансляторов эти бабы уже согласились.
– А мужики? – спросил я, потому что ясно же и тупому: любовными романами их не проймешь.
– Не спеши. – Ной немного остыл и начал разговаривать спокойно. – Для начала в обмен на библиотеку Семирамиды мы подпишем договор с женской половиной планеты, а потом – хотя и не сразу – придет черед мужской половины. Придет обязательно. Если женщина чего-то захочет, она это получит, так и знай. Думаю, год-два – и вопрос будет решен. А может, и скорее.
– В конце концов, и Адам недолго сопротивлялся, – рассудительно заметил Ипат, слышавший весь наш разговор.
Мысль была глубокая, особенно для Ипата. И я решил больше не вникать в это дело и не надоедать нашим переговорщикам, пусть все идет как идет, у меня вообще другая профессия. Звездолеты не делятся на два пола, за что им от меня отдельное спасибо.
Глава 2. Нечто из ничего
Нет в мире занятия более никчемного, чем предаваться отчаянию. Времени оно отнимает много, а толку от него никакого. Кто в Галактике не знает, что время – деньги? Даже на Зяби об этом догадываются. Возможно, одни лишь дариане пребывают в неведении, но они – исключение. А среди нормальных людей тот, кто не может обойтись без отчаяния при каждой неудаче, не стоит внимания делового человека, если только не намечен в качестве жертвы.
Покинув Зябь, Ларсен направился отнюдь не на ЕТХ125. Свидание со Скользким Даймом не входило в его планы. Ларсен взял курс на Новый Тринидад. Он не спешил. Он даже не скрежетал зубами по поводу неудачи. Любой вольный вербовщик знает, что такое полоса невезения. Если она вдруг оказалась шире, чем хотелось бы, так что же теперь – удавиться от огорчения? Слабак бы так и поступил, но даже самый заклятый враг Ларсена не назвал бы его слабаком. Скажешь «вольный вербовщик» – и всем сразу понятно, что речь идет о человеке жестком, непреклонном и напрочь лишенном жалости к себе.
О жалости к другим и говорить нечего.
Слабаком был не Ларсен, а его корабль, и это не на шутку беспокоило. На сей раз Ларсен позволил ему вволю подкормиться излучением первой же попавшейся звезды, и престарелый звездолет жарился в ее лучах мучительно долго. Зато и не жаловался потом на бескормицу вплоть до прибытия на Новый Тринидад.
Еще в пути Ларсен заставил корабль поглотить несколько капель бу-хла из припасенной бутылки и потребовал синтезировать ту же жидкость в количестве ведра. Результат порадовал: синтезированный напиток по вкусу не отличался от естественного, и корабль не указал на избыточный расход ресурсов. Так всегда и бывает: никакой поток неудач не обходится без вкрапления удачи, пусть всего одной и не слишком крупной. Она-то и поддерживает в тяжелые времена.
Приходилось на время переквалифицироваться в торговцы.
Под залог звездолета Ларсен получил сумму, едва-едва достаточную, чтобы зарегистрировать торговую марку, а роль рекламного агента пришлось исполнять самому. Новый Тринидад – не какая-нибудь пустыня, здесь всегда ошивалась тьма-тьмущая инопланетников. Нашлись и знакомые. Угостив их бу-хлом, Ларсен уже на следующий день начал выслушивать деловые предложения от представителей торговых фирм. Бизнес налаживался.