не в первый раз и мог теперь по первым признакам догадаться о результатах. На этот раз профессор появился раньше обычного, и я сразу понял по его лицу, что он несет для меня радостную весть. Голова его была высоко поднята, и он смотрел так, словно готовился сейчас принести присягу на верность родине. Приблизившись ко мне, он поднял руки, в которых держал распечатки, глаза его сияли и лицо выражало торжество. - Это просто удивительно! - Что именно?- поинтересовался я, поднимаясь в полный рост. - У вас прекрасные показатели, прекрасные! Поздравляю!- Он схватил мою руку и с ожесточением ее потряс. Мне стало как-то не по себе, и я пролепетал что-то вроде: - Да что, я всегда... пожалуйста. - Вот, взгляните.- Профессор сунул мне под нос бумажную ленту. Я взглянул... Но ничего, конечно же, не понял. Какие-то графики, многоэтажные таблицы, столбцы, столбики, снова графики... - Так что, я прошел тест?- задал я единственный вопрос, на который хотел получить определенный ответ. - Конечно прошли! Боже мой, да с такой устойчивостью вас можно посылать хоть на Солнце.- И он снова попытался сунуть мне в лицо свои бумажки. - И мне теперь можно управлять космическим кораблем? Я больше не считаюсь отстраненным от полетов? - Не считаетесь! Погодите, я сейчас же подпишу ваше свидетельство, и можете лететь куда угодно.- Он убрал наконец свои распечатки и убрался сам из комнаты, и я с облегчением вздохнул. А еще через пять минут я держал в руках драгоценный документ и думал про себя, что вот как странно - я все-таки добился своего и почти что не радуюсь, а вот профессор неизвестно отчего испытывает самый доподлинный восторг. Удивительно выходит. - Очень рад за вас, очень, очень рад,- без остановки тараторил он. - Спасибо,- отзывался я всякий раз.- Спасибо вам, я тоже очень рад... Не без труда удалось мне вырваться от помешавшегося на радостях профессора, и я поехал обратно в Управление, желая поскорее доставить свидетельство, чтобы закрутились бюрократические механизмы и я попал, что называется, на стол к начальнику. Но в Управлении я никого не застал и оставил свидетельство в общем отделе, поручив референту отправить его с утра по назначению. И уже после этого поехал домой, полный приятных размышлений о том, как нам с Ириной получше отпраздновать такое замечательное и радостное для нас обоих событие.
Это было во вторник, а в субботу я уже принимал "Фараон". Обычная процедура назначения командира была на этот раз сокращена специально для меня до последней крайности, уместившись в три дня, не считая, конечно, всех моих предыдущих мытарств и проволочек. До старта оставалась ровно неделя, а мне предстояла еще чертова уйма хлопот: лично проверить функционирование всех систем корабля (автоматику, электронику, механику, пневматику, вычислительные сети, системы жизнеобеспечения; также системы аварийные, оповещения, измерительные, диагностики, внешнее оборудование), много чего еще, о чем и не подозревает пассажир корабля. Но прежде я хотел ознакомиться со своим новым экипажем, во-первых, потому, что это также входило в перечень проверок, а во-вторых, в силу простого любопытства должен же я знать, с кем мне придется провести три месяца в самом тесном и непосредственном контакте. С утра пораньше я засел за компьютер в режимном кабинете и стал просматривать личные дела тридцати шести своих новых подчиненных. В этих делах не было автобиографий и анкет, заполненных собственной рукой, а находилась электронная таблица, включающая основные события жизни, сведения о полученном образовании и номера специальностей, а также данные всевозможных проверочных тестов и, в самом конце, подробнейший психологический портрет. Последнее меня мало интересовало - я больше полагался на интуицию и личное впечатление, по опыту зная достаточную условность любых характеристик и портретов,- но я обязан был читать все, и я читал все, потому что привык хорошо исполнять свои командирские обязанности. Экипаж подобрался не лучше и не хуже, чем на других кораблях,- все имели приличный послужной список, все закончили когда-то летную академию или престижный институт, так или иначе связанный с космосом, результаты проверок у всех были превосходные, и судя по всему, с таким экипажем можно было лететь хоть к галактическому ядру. Но вот я дошел до буквы "С" и стал не без волнения листать личное дело Сухановой Ирины Витальевны, микробиолога, специалиста по СЖО (системам жизнеобеспечения). Я бы и не стал читать, чувствуя некую неловкость в душе, но, повторяю, регламент подготовки подлежал неукоснительному выполнению, и пришлось мне познакомиться и с делом Ирины. Быстро пробежав глазами биографические сведения, которые я уже знал от нее самой, я перешел к результатам многочисленных тестов и вдруг увидел сообщение о проведенной психокоррекции и дату - 18 сентября 2138 года. Я сразу же вспомнил, что наша первая встреча в лесу произошла 19 сентября, и настроение мое отчего-то испортилось. "Как же это?- спросил я себя.- Выходит, что она прошла коррекцию за день до знакомства со мной?" Собственно, ничего необычного в этом не было, но я порядком взволновался. Если бы речь шла о другом человеке, я бы и глазом не моргнул (в экипаже, кстати, было несколько человек, подвергшихся коррекции; имен их я даже не запомнил), но тут был особый случай. И главное, что меня раздосадовало, что она мне ничего не сказала об этом. Я полагал, что знал о ней все, ведь она сама рассказывала мне о своем детстве и юности, как и где она училась и о чем мечтала, о проблемах своих, и вдруг - психокоррекция. И когда! За день до встречи! Меня особенно поразило то обстоятельство, что произошло это точно накануне нашего знакомства. Чем больше я об этом думал, тем неприятнее мне становилось. Будто бы я любовался на чистую водную гладь, рассматривал отражения прекрасных облаков и слушал тишину, как вдруг налетел ветер, и чистое зеркало замутилось, пошло морщинами, и не стало видно ни неба, ни облаков. Кое-как досмотрев несколько оставшихся дел, я выключил компьютер, сдал дискету в архив и спустился в столовую. Знакомые и малоизвестные мне люди поминутно хватали мои руки и поздравляли с назначением, а я в ответ дежурно улыбался, внутренне мрачнея и пугаясь этой своей мрачности. Наскоро пообедав, я направился к руководителю полетной подготовки. Приняв причитающуюся мне долю поздравлений и ответив на них как положено, я заявил напрямик, что мне необходимы дополнительные сведения "по некоторым членам экипажа". - Какие еще сведения?- удивился руководитель. - Да так,- ответил я небрежно.- Несколько человек подверглись психокоррекции, и я хотел бы знать причины. - Какие еще причины?- еще больше удивился руководитель.- Тебе что, заняться нечем, что ты собрался копаться в этой ерунде? - Ну мне надо,- пытался спорить я, хотя уже понял бесполезность расспросов. Руководитель подошел ко мне, лицо его сделалось суровым. - Вот что, Пагин. Не забивай себе голову этими пустяками. Всякие психологические фокусы не должны тебя волновать. У нас есть для этого целый институт. Пусть они ломают там головы, а ты занимайся своим делом. Ясно? - Ясно,- ответил я и вышел из кабинета. Было еще только три часа, и я вполне успевал добраться до Института реабилитации, отношения с которым у меня переплелись таким причудливым образом. Я твердо решил поговорить еще раз с профессором, рассудив, что он играет не последнюю роль в моей судьбе и должен дать необходимые объяснения (уж коли так радеет о моем благополучии).
Профессор слишком уж обрадовался мне (или сделал вид). Он сразу распорядился принести кофе и усадил меня в кресло перед журнальным столиком. Стал расспрашивать о настроении, о самочувствии и посетовал на свои преклонные годы (а то бы он бросил к чертям свой институт и тоже куда-нибудь улетел "от этого всего"). Я поддакивал и подсмеивался, а потом вдруг огорошил увлекшегося оратора: - Я, собственно, пришел об Ирине поговорить. Профессор застыл с чашкой в руке (а мы к этому времени уже пили горячий сладкий кофе из очень красивых фарфоровых чашечек). Так вот, профессор был поражен моими неосторожными словами в самое сердце. Несколько секунд он не мог вымолвить ни слова, пока наконец не поставил чашечку на столик, выполнив эту нехитрую операцию с чрезвычайным вниманием. Я с интересом наблюдал за ним. - А что, собственно, вас интересует?- перешел он внезапно на официальный тон. Тогда я тоже поставил чашечку на блюдце и ответил: - Я хотел бы поговорить о психокоррекции, которую вы с ней провели. - Откуда вы знаете про коррекцию?- спросил быстро профессор и даже переменился в лице. Я удивился про себя такой реакции и продолжил все тем же спокойным тоном: - Да она сама мне рассказала! - Как, она вам все рассказала?! - Все,- подтвердил я с самым многозначительным видом, даже не моргнув. (Никогда не думал, что способен так легко и нагло врать.) Профессор поднялся и заходил по комнате. - Так я и думал, что этим кончится. - Что кончится? Он остановился на полшаге. - Так чего же вы хотите знать, если вам все уже известно? Все еще не понимая подобного волнения, я твердо произнес: - Я хочу знать, зачем вы сделали это? - А вы считаете, что этого не надо было делать? - Я считаю, что это было совсем не обязательно,- проговорил я осторожно, потому что не до конца еще понимал, о чем на самом деле у нас идет речь. - Но ведь мы сделали это ради вас, исключительно ради вас! И она пошла на это, потому что вы никогда не полетели бы больше в космос, потому что это была последняя возможность помочь вам!..- почти прокричал профессор. Здесь уже настала моя очередь удивляться. В первый момент я даже решил, что уважаемый профессор нечаянно сошел с ума. До того нелепыми показались мне его выкрики и вообще поведение. - Что значит, сделали для меня?- спросил я.- Как вас понимать? - Но вы же категорически отказались от психокоррекции? Ведь отказались же? - Отказался,- подтвердил я не совсем уверенно. - И что же нам оставалось делать в такой ситуации? - Что вам оставалось делать?- я все больше тупел. Какой-то идиотский разговор у нас получался. - Нам оставалось сделать то, что мы и сделали. -