Сыма Пэн сует руку под одежду и достает кувшин оттуда, где он подвешен, спрятан у нее на талии (он всю дорогу колотил ее по бедру). Она опускается на колени в пыль и протягивает его – и все, что лежит в нем – мастеру обрядов. Когда он протягивает руку и берет его, она опускает голову и прижимается лбом к земле у его ног. Потом она протягивает загрубелые руки и сжимает его лодыжки, умоляюще, без слов, не в силах заговорить.
Он – ее последняя надежда, последняя надежда Чжили.
Утром, идя домой с совершенно неожиданным сопровождением, Пэн старается понять, как мир может преподнести бедной женщине такой подарок.
Накануне в Дичжэне двое мужчин догнали ее на дальнем краю рыночной площади, когда солнце уже садилось. Она только что отдала мастеру обрядов все свои деньги в кувшине, а он обещал ей утром прийти в ее деревню. «Мне надо сначала уладить кое-какие дела в Дичжэне, но я приду», – сказал он тихим и добрым голосом.
Пэн, спотыкаясь, пошла прочь, словно в тумане, не в состоянии поверить, что сделала то, зачем пришла сюда, она не знала, что ей делать дальше. По дороге сюда у нее мелькнула мысль, что надо оставить малую толику денег на еду и ночлег где-нибудь, но она решила, что это принесет ей неудачу. Если боги захотят ей помочь, она должна отдать все, что у нее есть, ради Чжили.
Она подумывала попытаться найти конюшню и вымолить позволение переночевать на соломе, когда двое мужчин поравнялись с ней и пошли рядом с обеих сторон.
Она ужасно испугалась, задрожала, не отрывая глаз от земли. Она знала, что так бывает с женщинами в городах, где устраивают базары. Но здесь было людное место, и еще не стемнело, если она закричит, то, может быть…
– Матушка Сыма, вы позволите нам помочь вам?
Голос звучал спокойно, и он знал ее имя. Она осторожно подняла глаза, увидела молодого человека с аккуратной бородкой, его волосы были заколоты под широкополой соломенной шляпой. Одежда его была грубой, как и одежда его старшего спутника, но голос выдавал образованного человека.
Они снова склонила голову.
– По… помочь мне? – переспросила она.
– Как я понимаю, вы только что отдали все свои деньги тому человеку в красной шляпе?
– Да! – быстро ответила Пэн. – У меня совсем нет денег, уважаемые господа. Ничего для вас…
– Я сказал – помочь, а не ограбить, – перебил он. – Мы слышали, как вы с ним разговаривали. – Казалось, его это забавляло.
Пэн совершенно растерялась. Здесь так много народа. В Дичжэне так много людей. Она знала, что есть деревни еще больше и огромные города, но ей было трудно себе их представить.
Второй мужчина, справа от нее, молчал. Он настороженно и внимательно оглядывал площадь.
Молодой мужчина повторил:
– Я предложил помощь. Не бойтесь, мы не причиним вам вреда.
– Почему? – спросила Пэн. У нее пересохли губы. – Прошу вас, почему?
Она снова неуверенно подняла взгляд. Он смотрел спокойно, выражение его лица можно было назвать осторожным, но не добрым или дружелюбным.
– Мы – люди с болот, – сказал он.
Люди с болот – так называли разбойников, так они обычно сами себя называли. Пэн снова испугалась, руки ее задрожали.
– Мы часто помогаем жителям деревни, – сказал он. – Вы это знаете.
Да, иногда они помогали. Но иногда наоборот.
– Тот… в красной шляпе сказал, что поможет нам.
– Возможно, – сказал более молодой. Старший фыркнул, как будто ему неожиданно стало смешно. Она этого тоже не поняла.
– И мы тоже поможем, – сказал тот, который с ней говорил. – Старейшина вашей деревни иногда нам помогал. Мы не забываем.
Всем деревням, большим и маленьким, нужно было жить в мире с людьми с болот. Правительство еще хуже. Она всегда так думала, еще до смерти брата. Следует ли ей это сказать?
Она промолчала. Она не привыкла говорить, а тот день так сильно отличался от обычного течения ее жизни. Невозможно понять, что делать, как поступить. Ты прядешь шелк, стираешь белье в речке, кормишь мужа и детей, и своего овдовевшего отца (когда есть еда), почитаешь предков. Ты не ведешь беседы с разбойниками вдали от дома.
Они привели ее в гостиницу на западной окраине деревни. Заплатили за ее комнату и ужин. Пэн там тоже боялась. Рассказывали о женщинах, к которым вот так же пристали, а потом убили в постели в таких гостиницах мужчины, пришедшие к ним в темноте, или призраки.
– Я сегодня буду ночевать у вас под дверью, – сказал старший разбойник. Словно подслушал ее мысли. Первые слова, которые он произнес. У него был низкий голос. – Вам нечего бояться, здесь и по дороге домой завтра. Вы – хорошая женщина, матушка Сыма. Вы делаете честь вашей семье и Катаю.
Это она запомнит. Это не те слова, которые ожидаешь услышать от бандита – и от любого другого. Позже, намного позже, она будет рассказывать об этом людям, все время. К тому времени она привыкнет больше говорить (как это бывает со стариками), и эту историю она будет часто рассказывать.
Младший разбойник куда-то ушел, старший остался. Он даже сидел и ел вместе с ней, чтобы она не оставалась одна, испуганная, в большой и шумной столовой гостиницы. Она никогда прежде не жила в гостинице.
Его зовут Цзао Цзыцзи, так он ей сказал. Он раньше служил в армии, а теперь уже нет. Он задавал ей вопросы мягко, и Пэн, почти нечаянно, рассказала ему о дочери, а потом еще и о брате, как люди из сети «Цветы и камни» убили его ради камня. Он сказал ей, что это горе и преступление. И что такое происходит повсюду в Катае.
Он проводил ее наверх, в ее комнату, дал ей ключ, чтобы запереть дверь изнутри, и повторил, что будет снаружи всю ночь, она не должна ничего бояться. Она никогда раньше не была в доме с лестницей.
Ночью, один раз, она услышала приближающиеся шаги, а затем низкий голос Цзао Цзыцзи, он говорил тихо, слишком тихо, и она не разобрала слов, но шаги быстро удалились туда, откуда пришли, а потом их звук затих вдали.
Пэн до восхода солнца спала, иногда просыпаясь, на настоящей кровати впервые в жизни, вдали от своей деревни впервые в жизни, слышала снаружи лай собак, которых она не знала, но взошла та же луна, что и всегда.
Мастер ритуалов, сидя под своим любимым тутовым деревом ясным утром, страдал от сильной головной боли после выпитого прошлой ночью в Дичжэне. Он бы предпочел, чтобы небо закрывали облака.
Он лечил голову новой порцией вина (без пряностей) и булочками из соседней пекарни на площади. Его друг из управы сегодня работал – иногда он это делал, – поэтому человек в красной шляпе остался один и с легким сожалением размышлял об отъезде.
Дичжэн был последней приятной остановкой в конце лета, как и в прошлом году. Он хорошо заработал здесь и не потратил все деньги в двух домах удовольствий. Довольно много, да, но не все. У него осталось достаточно денег после этого сезона на реке, их надо отвезти на восток, в Цзинсянь, и отдать на хранение в большое, обнесенное стенами святилище Чо к югу от города.
Конечно, они брали плату за хранение сбережений, но священники были честными, а простая истина в этом жестоком мире заключалась в том, что необходимо платить деньги, чтобы сохранить деньги. Он бы не отдал свой заработок в храм Пути – слишком напряженными были отношения между ними и такими мастерами обрядов, как он. Когда сходятся желтые и красные шляпы, жди неприятностей.
Неприятностей – в смысле опасности. Он не заезжал в крупные города, разве только для того, чтобы отвезти свои деньги в Цзинсянь и насладиться цивилизованной жизнью перед тем, как двинуться на восток осенью. Он зимовал в городах ближе к морю и никогда не занимался практикой с духами там, где могут встретиться священники Тайного пути в желтых шляпах. И, конечно, желтые шляпы презирали деревни, в которых мастера ритуалов занимались тем же делом.
В деревнях опасность исходила от местных медиумов, которым не нравились (не без причины, он должен признать) красные шляпы, проезжающие через деревню, образованные, предлагающие обряды из свитков и книг. Они брали за них дороже, чем могли требовать местные медиумы, и подрывали их бизнес.
Он всегда оставлял деньги медиумам, всюду, где у него было много работы. Может быть, у них и оставались мысли о насилии, но их можно было сделать менее кровожадными.
В эти дни и годы у Великой реки он ходил по узкой тропинке, но она его кормила, чего нельзя сказать о том, чем он занимался до того, как открыл в себе дар исцеления людей, пострадавших от мира духов.
Образование может научить чему-то большему, кроме классических текстов, поэзии и приличной каллиграфии. Дороги могут утомить человека, но такая жизнь не была скучной и предсказуемой. Теперь его знали в тех поселках и деревнях в среднем течении реки, куда он приходил, и пока никто, кажется, не проникся к нему ненавистью, никаких драм с его участием не происходило. Он нигде не оставался так долго, чтобы это могло произойти. Можно научиться, среди прочих вещей, объяснять неудачи (частые, учитывая характер его дела) и делать так, чтобы о твоих успехах заговорили вверх и вниз по течению реки, – или, по крайней мере, в этой части ее длинного русла, от гор на западе до моря.
Сидя в утреннем свете, переставляя свой стул в тень по мере того, как солнце поднималось все выше, он не мог сказать, что недоволен тем, как складывается его жизнь. Не считая головной боли, конечно, но он сам виноват. Или, возможно, это вина особенно ласковой девушки вчера ночью. Ему удалось выдавить слабую улыбку при этом воспоминании. Вот ее жалко покидать.
Кто-то сел на стул рядом с ним, подтащив его к круглому столику, без приглашения и со вздохом поставил на столик чашку чая.
Мастер ритуалов поднял взгляд, пораженный: на площади было полно свободных столиков.
Незнакомец в надвинутой на глаза крестьянской соломенной шляпе, так что его лицо скрывала тень, произнес:
– Лучше тронуться в путь, вы согласны? Вам предстоит долгая дорога на запад, чтобы успеть до темноты. Или вы собирались нанять ослика сегодня утром?