Он даже не совсем понимал, что этот офицер здесь делает, к северо-западу от Шуцюяня, на заросшей травой территории давно уже покинутого храма Чо. С другой стороны, его это не слишком интересовало. Цивилизованному человеку нет никакого дела до перемещений солдат.
А ему необходимо выкопать церемониальный сосуд из того места, куда его привела интуиция, подсказавшая (точно!), что там что-то можно найти. А если там есть одно великолепное бронзовое изделие, то почти наверняка есть и другие артефакты. Ему нужны церемониальные чаши с гравировкой. Их у него пока нет, тем более чаш времен Четвертой династии и еще более древних. Он всегда мечтал откопать сундук с хранящимися в нем свитками. Однажды ему это удалось. Такое воспоминание дает человеку надежду снова найти такой сундук. Это становится страстным желанием.
Он гневно смотрел снизу на офицера, сидящего верхом на коне, который – даже на неопытный взгляд Ци Вая – походил на загнанную клячу. Этот человек в ответ смотрел на него, и выражение его лица можно было назвать насмешливым, как это ни шокировало.
– Я не стану отдавать вам приказы, конечно, – серьезно произнес этот воин.
– Конечно, в самом деле! – резко бросил Ци Вай из клана императора.
– Но я отдам приказ вашим рабочим.
Последовала пауза, пока Вай это обдумывал.
– Если вы останетесь здесь, то вы останетесь в одиночестве, господин. И я должен забрать повозку и доставить ее в город. Мы получили инструкции. Сяолюй собираются сегодня переправиться через реку, это почти точно известно, и они будут очень недовольны. Мы не должны оставлять им ничего ценного. И я вам вполне верю, мой господин, когда вы уверяете, что предметы на повозке имеют ценность.
– Конечно, имеют! Большую ценность!
Ци Вай начал с тревогой ощущать, что этот разговор складывается не совсем так, как ему бы хотелось.
– Вы это подтверждаете, – офицер спокойно кивнул головой.
Он повернулся и через плечо отдал команду пяти солдатам, сопровождающим его. Те, в свою очередь, двинулись к яме в земле, где люди Вая выкапывали (в тот момент уже не слишком усердно) из грунта уже частично открывшийся сосуд.
– Что они собираются делать? – потребовал ответа Вай, со всей доступной ему властностью в голосе.
– Сообщат вашим людям, что всадники сяолюй, вероятно, будут здесь до конца этого дня. То же самое я сообщил вам, мой господин.
– У нас с ними мирный договор! – резко возразил Вай.
– Да, это правда. Возможно, мы его нарушили вчера ночью. Контрабандист с нашего берега. Похищены кони. Может быть, на северном берегу были пострадавшие. Мы не хотим, чтобы кто-то пострадал на нашем берегу. Особенно не хотим, чтобы одним из них стал член клана императора.
– Они не посмеют!
– Простите меня, но они посмеют. Возможно, дипломат сяолюй понял бы все значение персоны вашей милости, но разозленный солдат вряд ли проявит осторожность.
– Тогда вы и ваши люди останетесь и будете защищать меня! Я… я вам приказываю остаться!
Лицо офицера стало серьезным. Он уже не улыбался.
– Господин, я бы с большим удовольствием убил сяолюй, защищая вас, но у меня другие распоряжения, и я не знаю, каким образом вы можете их отменить. Мне очень жаль, мой господин. Как я уже сказал, я должен увести ваших людей. Если вы остаетесь, то вы остаетесь один. Если вам это будет приятно услышать, то ваша гибель, возможно, будет стоить жизни мне самому. За то, что я оставил вас здесь.
Он пустил старого коня трусцой к наемным рабочим Вая. Те, как видел Вай, с недостойной поспешностью уже вылезали из ямы вокруг массивного бронзового сосуда.
– Оставайтесь на месте! – закричал он. Они взглянули на него, но не остановились.
– Я прикажу вас наказать палками!
Офицер оглянулся на него. На этот раз выражение его лица было неприятным, его можно было даже назвать презрительным.
– Для этого нет оснований, господин, – сказал он. – Они подчиняются приказу военных.
– Как ваше имя, проклятый глупец?
– Цзао Цзыцзи, господин. Служу под командованием военачальника Жэнь Дайяня в казармах Синаня. Вы сможете найти меня там, господин, если пожелаете. И вы, несомненно, можете подать жалобу судье, здесь или в Синане.
Он опять отвернулся от него. Его солдаты строили в ряды работников Вая. Они взяли повозку с уже выкопанными артефактами.
Вай смотрел, как они двинулись по вытоптанной земле к грунтовой дороге, которая дальше пересекалась с большей дорогой, ведущей к стенам Шуцюяня.
До него вдруг дошли две неприятные истины. Одинокая птица пела на дереве за его спиной, и он вот-вот тоже останется один среди развалин храма.
Он смотрел вслед удаляющемуся отряду. Огляделся по сторонам. Реки не видно, но она недалеко. Птица продолжала петь с раздражающим упорством. Группа людей продолжала удаляться вместе с повозкой.
«Всадники сяолюй», – сказал тот офицер.
– Тогда мне нужен конь! – закричал он. – Дайте мне коня!
Они остановились. Офицер оглянулся.
Они посадили его на повозку. Он всю дорогу трясся на ней и страдал от болезненных толчков, пока они не приехали в Шуцюянь в конце дня. На коленях он держал керамическую чашу, сжимая ее обеими руками. Они ехали слишком быстро, и она бы почти наверняка разбилась, если бы он ее не уберег.
Позже они узнали, что позади них тридцать всадников сяолюй перебрались через Золотую реку и обыскали местность в поисках двух своих коней и человека, который их украл.
Сначала они старались не трогать крестьян, по крайней мере, никому не наносить серьезных ран. Но потом один фермер слишком упорно сопротивлялся их желанию заглянуть в его хлев. Всадник сяолюй, не понимая, что он кричит, но видя, что фермер размахивает серпом, решил, что это служит достаточным оправданием его желанию убить кого-нибудь.
Один из четырех солдат, убитых две ночи назад, был его братом. Всадник потом получил выговор от командира. Тех двух коней в хлеву не оказалось. От нечего делать они подожгли его.
Шань всего один раз приезжала в Синань до этого, и совсем не так надолго, как в этот раз. Это самый странный город из всех, какие ей доводилось видеть.
Контрасты неизбежны: между прошлым и настоящим, расцветом и разрухой, гордостью и… тем что приходит, когда уходит гордость.
В период расцвета здесь было два миллиона жителей; теперь осталось меньше одной десятой этого количества. Но стены и ворота, там, где они еще стояли, окружали такое же обширное пространство, как и прежде. Центральный проспект, идущий по линии север-юг – имперская дорога – внушал благоговение, подавлял. Она подумала: «Здесь возникает ощущение, что те, кто все это построил, кто здесь жил, были гораздо значительнее, чем можно представить себе даже в мечтах».
Запущенные парки и сады огромны. Какое бы отвращение она ни питала к использованию носилок, другим способом осмотреть Синань невозможно. Одна имперская дорога в ширину больше пятисот шагов. Ей трудно поверить тому, что она видит, тому, что это говорит о прошлом.
Чань Ду написал поэму о Парке Длинного озера на юговосточном краю города, о придворных дамах в роскошных шелковых одеждах (с перьями зимородка в волосах), приезжающих на конях смотреть матчи по поло. Как менялся воздух, как его освещало их присутствие и смех.
Выгоревший и разграбленный дворец наполнен эхом и призраками. Шань, которую отнесли туда однажды утром, кажется, что она чувствует запах гари сотни лет спустя. Она гуляет (она настояла на этом) в парке дворца за стенами, через который император бежал накануне восстания во времена Девятой династии, когда все рушилось.
Кроме носильщиков, с ней два телохранителя, на этом настоял шокированный главный судья города, дотошный, суетливый человек. Эти люди пригодились в то утро во дворце: появились дикие собаки и отступили только после того, когда одну их них убили.
Она вовсе не собиралась ехать в Синань. Настояла на том, чтобы отправиться вместе с Ваем в обычное летнее путешествие на запад. Он не хотел, чтобы она ехала. У нее была тайная мысль, что ей удастся увидеть его наложницу в Еньлине, ту, которую он не хотел привести в их дом, как положено порядочному мужчине.
Но когда они приехали в Еньлин, Шань преисполнилась отвращения к своим собственным мыслям. Это было слишком унизительно – не только присутствие здесь предположительно очень юной девушки, но и то, как она будет выглядеть, выслеживая ее. Неужели она стала такой?
Она не позволит себе этого. Поэтому, когда Вай предложил, чтобы она осталась здесь, когда он поедет дальше на запад, а потом на север в Шуцюянь, она сказала, что доедет с ним до Синаня. Он не стал возражать. Наверное, радовался, что увезет ее из Еньлина, как подумала она.
Она не поехала с ним на север. Когда-то они делали это все вместе. Они бы ездили по сельской местности, искали. Беседовали бы со старейшинами деревень и служителями храмов, выкапывали или покупали артефакты, делали зарисовки и писали заметки о тех вещах, которые не смогли приобрести или сдвинуть с места, для своей коллекции.
«Эта коллекция, – думает она, – перестала быть общей». Она любит бронзу, фарфор, свитки, стелы, которые у них есть, но уже не испытывает страстного желания находить все новые. Не так, как когда-то.
«Жизнь может менять людей», – думает Шань. И морщится от банальности этой мысли. Она маленькими глотками пьет чай в начале вечера в чайной за главными западными воротами города. Именно здесь, в те дни, когда Синань был центром мира, друзья, расставаясь, ломали ветки ивы в надежде встретиться снова.
Телохранители и носильщики ждут снаружи. Она гадает, что думают о ней эти четыре человека, и решает, что ей все равно. Как обычно, это не совсем так.
Когда-то коллекция, в числе других вещей, делала ее – и ее брак – не похожими на то, какими их старается сделать этот мир. «Теперь это в прошлом», – думает она. Она проигрывает битву с миром, с его бременем.
Однажды утром она написала песню, до того, как стало слишком жарко и невозможно сосредоточиться. Она сложила ее на музыку песни «Поздно ночью на балконе». Было время, когда она ненавидела эту песню, все песни и стихи, похожие на эту – о покинутых куртизанках, их измятых шелках и ароматных щечках, но теперь она написала свои собственные слова на эту мелодию, другие слова.