– Возьми лучших следопытов, в темноте будет труднее.
– Тогда мы выедем утром. Я хочу, чтобы пять…
– Нет. Сейчас. Я не хочу, чтобы этот принц остался в живых. Он имеет слишком большое значение. Да хранит тебя Бог Неба в чужой стране, брат. Ты хотел отправиться на юг. Это твой первый шанс.
Братья стояли друг перед другом над трупом переводчика. На окровавленном снегу. Младший все еще держал в руке меч.
– Не обязательно ехать мне, – тихо произнес Бай’цзи, его голос, по-видимому, должен был услышать только брат.
– Обязательно, – ответил военачальник так же тихо.
Наступил момент, как бывает иногда, когда многое повисло в воздухе, пока падал снег при свете факелов. Существовала возможность, что младший брат убьет старшего или попытаtnся это сделать. Старший брат это понимал и был готов, стоял спокойно, руку, словно ненароком, держал возле рукояти меча. Он был почти трезв и поэтому горевал о том, что может сейчас произойти, куда завела их эта ночь.
Если бы это произошло, если бы произошло убийство того или другого, это могло бы изменить дальнейшие события в мире. Или нет. Невозможно знать это точно. Мы не можем вернуться назад и сделать что-то иначе, чтобы посмотреть на результат.
Бай’цзи вложил меч в ножны.
Пятьсот всадников, взяв с собой тысячу пятьсот очень хороших коней, вскоре выехали из лагеря и двинулись на юг. Горящий город быстро остался позади, их окружила темнота. Их вел младший из двух вождей, его присутствие служило знаком того, каким важным считалось это задание.
Три человека, принесшие известие о побеге заложника, все-таки ушли живыми от того костра. Было ли это решением или недосмотром, неясно. Сами они этого так и не узнали.
Две тысячи сто пятьдесят семь повозок, нагруженных сокровищами, выехали от Ханьцзиня на север.
Семь караванов пленных вышли с ними или за ними – примерно пятнадцать тысяч человек, включая всю семью императора Катая (кроме одного принца, девятого сына) и почти весь многочисленный клан императора. Некоторые члены клана погибли в своем поселке. Некоторые взялись за мечи, пытаясь защитить свои дома и женщин. Их полагалось брать в плен, но не каждый всадник мог стерпеть подобную наглость от катайца.
Охранники растянувшихся караванов пленных немного опасались нападений по дороге на север.
Большая часть войск алтаев осталась на юге, и охранников было значительно меньше, чем пленников. Многочисленные шайки катайских солдат и разбойников бродили по северным префектурам, почти на всем пути до бывшей Южной столицы сяолюй.
Стражники заставляли пленных идти быстро, большинство шли пешком, а еды было мало. Мужчин и женщин избивали, если они отставали, и им приходилось самим собирать для себя хворост и нести его. Многие умирали по дороге на север и оставались лежать непогребенными там, где падали.
В числе этих умерших не было ни бывшего императора, ни недавно провозглашенного императора, его сына. Этим двоим алтайский военачальник присвоил в насмешку новые титулы во время церемонии у стен города перед тем, как первый караван двинулся на север.
Императору Вэньцзуну – высокому, худому, седовласому, седобородому – был присвоен титул «Бестолковый повелитель». Все очень забавлялись. Его сын, под еще большее ликование толпы, был провозглашен Вдвойне бестолковым повелителем. На шею им надели таблички с этими титулами на двух языках, а дополнительные иероглифы объявляли их обманутыми вождями мятежных рабов.
Им обоим суждено было пережить это путешествие, большую часть которого они ехали рядом в повозке, запряженной быками. Сначала их отвезли в Южную столицу, потом в Восточную, а затем, для большей надежности, в город на далеком севере бывшей империи сяолюй, а теперь империи алтаев. То, что они выжили, в конечном счете, сыграло свою роль, хоть и не такую, как можно было предвидеть в те первые дни.
Первый министр Хан Дэцзинь, тот человек, который мог бы, наверное, все это просчитать, умер в поместье «Маленький золотой холм».
Император Вэньцзун славился как искусный художник, а также тем, что всю жизнь поклонялся красоте. По дороге на север он без конца писал стихи. Многие из них сохранились, потому что некоторые пленники из тех ужасных караванов все-таки сбежали, хотя никто из семьи императора не смог убежать, потому что за ними тщательно следили.
На грубой бумаге, которую для него достали, Вэньцзун написал:
Окончен долгий и опасный мой поход.
Я был глупцом и мудрым не внимал.
И вместо этого мне был милее тот,
Кто на безумные поступки вдохновлял.
Сейчас гоним за десять тысяч ли,
Я пленник жалкий и без сил совсем.
И сплю я на постели из земли,
И рис холодный из щербатой чашки ем.
Я стал седым… В Ханьцзине средь колонн
Нефритовых – я музыкантов звал,
Чтобы прогнать тоску из сердца вон,
Когда осенний ветер прилетал…
Походы не обязательно заканчиваются, даже после катастроф, или просто потому, что униженный лидер, которого мучает чувство вины за собственные ошибки, считает, что все кончено.
Дайянь выделил двух человек, которые следовали за их отрядом, когда они мчались по направлению к реке Вай, так быстро, как позволяло присутствие принца и женщины. Предстояла неделя трудного пути, может и больше, если погода испортится. Он пока не объяснил присутствие Шань принцу Чжицзэню, да принц и не спрашивал. Дайянь уже понял, что такова особенность принадлежности к императорской семье: некоторых вещей они даже не замечают.
На четвертый день едущие в тылу солдаты поспешно догнали отряд. Приближается группа алтайских всадников. Они догонят их к вечеру или ночью.
– Сколько? – тихо спросил Цзыцзи.
– Трудно сказать, – ответил один из солдат. – Мы не могли подпустить их слишком близко к себе, – он был измучен. Снова пошел снег. – Пять сотен, по моим предположениям.
Цзыцзи выругался, но тихо. Ни одно подразделение идущей на подмогу с запада кавалерии пока не прибыло. Отряд, посланный на перехват алтаев, явно не выполнил задачу, а другие должны были встретиться с ними у реки Вай на юге, до которой еще много дней пути.
Это был трудный, решающий момент. Те, кто наблюдал с тревогой, увидели, что командир Жэнь улыбнулся. Они это будут помнить.
– Иногда человеку кажется, что он видит закономерности жизни, – обратился он к своему самому старому другу. – Я знаю эту местность. И ты тоже. Мы здесь уже бывали.
– Он сказал пять сотен, Дайянь, – ответил Цзыцзи тихим голосом.
Дайянь только шире улыбнулся. Шань, которая прислонилась к своей лошади недалеко от них (ноги подгибались, а спина болела), охватило странное чувство при виде его улыбки.
– Я это слышал, – сказал Дайянь Цзыцзи. Он повысил голос, чтобы его услышали: – Едем дальше. Я знаю, где мы от них оторвемся. И мне нужно два человека, которые поскачут на запад и найдут наше подкрепление. Они должны быть недалеко.
В последнем он не был уверен, но иногда приходится руководить людьми, изображая уверенность, которую им необходимо видеть в тебе, так как они смотрят на тебя и хотят надеяться.
Он был трезвым, протрезвел к концу первой ночи этой погони на холоде, он даже нарочно не взял с собой свою чашу. И еще Бай’цзи был зол. Причиной его ярости стал брат, военачальник, оставшийся в лагере. С ним он разберется, когда они вернутся.
Его несколько тревожило то, как близок он был к тому, чтобы убить Вань’йэня посреди их лагеря. Его смущала не сама идея убийства, но было бы неправильно выдать себя. Он был не единственным честолюбивым человеком в племени.
Некоторое время назад он решил, что его брат слишком слабый, слишком узколобый, слишком ограниченный, и не он должен сменить их стареющего кагана – тот был еще более ограниченным, по правде говоря. Вань’йэнь не в состоянии разглядеть более широкие возможности. Он посмеялся над желанием Бай’цзи дойти до южного моря. Он сказал тогда, как добрый младший брат, что они вдвоем смогут туда добраться.
Неужели это не волнует Вань’йэня? Эта мысль? Сделать что-то такое, чего никогда не делал ни один степной всадник, о чем никто из них даже никогда не думал?
Очевидно, нет. Старшего брата волнует только возможность унизить Бай’цзи, послать его в погоню за маленьким отрядом (они уже поняли, что преследуют примерно два десятка катайцев), что легко можно было бы поручить менее знатному всаднику, оставив Бай’цзи предаваться заслуженным удовольствиям.
Вместо этого он мчится галопом по этой неприятной, холмистой, сильно пересеченной местности, огибая кучки зимних деревьев, через поля фермеров, прорезанные канавами и каналами, во главе недовольных людей. Беглецы двигались быстрее, чем они ожидали, но не так быстро – совсем не так быстро, – как могли скакать степные всадники с двумя сменными конями.
В них летели стрелы из укрытий в сумерках и в серые предрассветные часы. Некоторые из его людей погибли или были ранены. Дважды ночью первые всадники натыкались на веревки, натянутые между деревьями, растущими вдоль дороги, по которой они скакали. Каждый раз возникал хаос, люди и кони ломали конечности. Это означало смерть для коней, да и для всадников тоже – здесь.
Он посылал своих всадников на охоту за лучниками и за людьми, устроившими эти ловушки, но никого не нашли. Местность здесь была тесная, густо заросшая. Крестьянские поля, потом леса. Небо слишком низкое под луной и под зимним солнцем, когда они были видны на небе.
Они уже близко. На основании следов (идущих на юго-запад по обочине дороги) Бай’цзи решил, что они могут догнать беглецов до наступления темноты. Его брат в долгу перед ним.
Собственно говоря, он должен умереть. Но это надо будет сделать не в приступе ярости, не среди людей, потому что они считают, что младший брат обязан быть лояльным к старшему. Есть другие способы это сделать и освободить дорогу под небесами Бога Неба для того, кто понимает открывающиеся теперь возможности. Катай огромен, богат. Он созрел, как летний плод.