Привстав – движение почти не ощущалось, – я прижался к куполу. Глупо, конечно, ведь это просто экран, а не стекло. Но качество изображения осталось идеальным.
В сотне метров под нами неслись покатые холмы. Какие-то блестки на поверхности… нет, вряд ли что-то искусственное, скорее рудные выходы. Да есть ли здесь жизнь?
– Петр, сядь, – попросил Данилов. Все его инстинкты протестовали против подобного безумия – стоять в корабле, совершающем динамические маневры.
Я подчинился. В конце концов, углядеть ничего нового не удастся – корабль и сам контролирует пространство.
И почти сразу же скаут резко пошел вниз – у меня все замерло внутри, не от ощущения падения – его не было, а от закружившегося вокруг мира. Корабль скользнул к поверхности по дуге, завис на миг – и опустился. Ровный неуловимый шум исчез – дыхание механизмов стихло.
– Приехали. – Я коснулся терминала.
Посадка осуществлена.
Есть какие-то изменения? Живые организмы, искусственные объекты?
Нет. Ближайшая область поглощения энергии на расстоянии двадцати тысяч шагов. Даю указатель.
Проблеск света на куполе – голубая ниточка потянулась вперед через холмы. Я заметил, как изменились лица товарищей, и торопливо пояснил:
– Это направление на ближайший аномальный объект…
Ниточка погасла.
Данилов с Машей продолжали сидеть в одном кресле, походя сейчас на слегка рассорившихся любовников. Счетчик неторопливо двинулся по окружности кабины. Похоже, он фиксировал в своей безотказной памяти ландшафт. Корабль молчал, явно считая свою функцию исчерпанной. Я «вслушался», пытаясь вызвать на контакт куалькуа. Никакого ответа.
Может быть, живущая во мне амеба тоже наблюдает за обстановкой? Вырастила пару глаз на моем затылке и изучает мир?
А может быть, здесь, в мире Тени, уже разорвалась та связь, что соединяла миллиарды крошечных существ в единое целое?
А может быть, пренебрегая непредставимым расстоянием, куалькуа по-прежнему един – клеточка огромного мозга, с жадным любопытством пожирающего новую информацию?
Я вдруг понял, что уже с минуту в кабине царит тишина. Закончил свой «обход» счетчик, смотрят на меня Данилов и Маша.
– Что дальше, Петр? – тихо спросил Данилов. – Ну? Мы прилетели. Это и впрямь оказалось просто. Командуй.
Окружающая среда пригодна для жизни?
Мне тоже было не по себе. И отрицательный ответ корабля меня бы сейчас обрадовал.
Да.
Открывай кабину.
Купол потемнел, утратил прозрачность.
– Будем выходить, – предупредил я.
Издав легкий хлюп, купол свернулся.
И мы сжались, придавленные пылающим небом.
Нет, никакие экраны не смогли этого передать! Может быть, потому, что мы знали – это только изображение. А с ним возможно сделать все что угодно. Теперь мы смотрели собственными глазами.
Когда-то в детстве меня поразило ночное небо над Крымом. После бледных северных звезд оно казалось россыпью алмазной крошки, поистине божественным творением. Потом, в юности, побывав в тропиках, я понял, что такое настоящее южное небо. Тут уже не возникало никаких мыслей о Творце. Звезды и так были равны Богу. Не драгоценная пыль – а подлинные бриллианты.
Но только тут небо было живым. Здешний Джордано Бруно не пошел бы на костер из-за вопроса обитаемости иных миров – она казалась бесспорной. Не холодный свет мертвых драгоценностей, а живое и теплое дыхание далекого огня струилось с неба. Равнина – унылая, слегка холмистая, пустынная – оказалась сказочно красивой, будто на рождественской открытке. Сияние разноцветных звезд окрашивало ее феерической иллюминацией – вроде бы и не вычленить отдельных красок, не уловить оттенков – кроме как краем глаза. Вопреки всей физиологии зрения, между прочим.
Запах планеты, который невольно отмечаешь сразу же после посадки, был почти неуловим. Поэт сказал бы, что так пахнет звездный свет. Я просто не нашел сравнения. Может быть – запах отсутствия жизни…
– Озон, – неожиданно произнесла Маша. – Озоном пахнет, правда?
– Это от двигателей… – ответил Данилов. Выбрался из кресла, осторожно перешагнул собравшийся валиком купол. Обернулся: – Петр, позволишь?
– Валяй, – согласился я.
Данилов постоял секунду, потом спрыгнул вниз. Посмотрел на свои ноги, будто ожидая увидеть высовывающиеся из почвы хищные пасти. Сказал:
– Маленький шаг одного человека… на фиг не нужный всему человечеству.
Слова тонули в тишине. Потрясающая тишина – нет ни ветра, ни голосов, ни привычного «индустриального» шума. Только наше дыхание.
– Странные оптические характеристики, – заметил счетчик, медленно выбираясь из кабины. – Атмосфера практически не искажает спектр…
– И это все, что ты можешь сказать? – спросил я. Из всех нас только счетчик не испытывал никакого трепета или восхищения перед небом Ядра. – Никаких чувств не пробуждается?
– Я, конечно, могу произнести ряд фраз, означающих сильные эмоции, – насмешливо ответил счетчик. – Но не стоит, Петр, подходить ко мне… совсем уж по-человечески.
Кивнув, я проглотил обидное замечание. Видимо, счетчик это понял:
– Петр, полагаю, очень многие расы Конклава испытали бы эмоции, близкие к человеческим. Для меня, однако, существует причина, мешающая оценить эту картину.
Он помолчал.
– На нашей планете, Петр, вообще не видно звезд. Все чувства, какие я мог бы ощутить, были испытаны мной давным-давно, когда я впервые оказался в космосе.
Счетчик легко спрыгнул вслед за Даниловым. Маша посмотрела на меня, пожала плечами и осторожно полезла следом.
– Подожди! – окликнул я ее. Открыл контейнер между креслами, достал банки с питанием. – Лови!
Две банки я кинул Маше, две – Данилову. Две оставил себе. Счетчик, не дожидаясь вопроса, отказался:
– Мои скромные потребности тебе известны…
– Это комбинированный рацион, – пояснил я. – Удовлетворяет потребности в еде и питье. На всякий случай.
– Корабль так и будет стоять? – пряча банки в карманы, спросил Данилов.
Я отдал мысленный приказ и выбрался следом. Кабина сомкнулась. Кораблик, классическая летающая тарелка, смотрелся здесь вполне уместно. Куда более, чем трое людей без скафандров.
– Он будет ждать, – сказал я. – Что-что, а ждать они умеют…
– А потом придет кто-то в твоем облике, сядет в кресло и отправится с экскурсией на Землю, – поддержал меня Данилов.
– Не знаю, насколько это вероятно, – ответил я. – Но, наверное, справедливо. Если уж я влезал в чужое тело…
Ты хочешь вернуть свой изначальный облик?
Куалькуа задал вопрос сухо и без любопытства.
Да!
Я начинаю.
– Ребята, отвернитесь… – успел попросить я. И лицо пронзила боль.
Хорошо, что они послушно отвернулись. Не потому, что это выглядело слишком уж отвратительно. Меня скрутило от боли, я не мог сдержать стона, из глаз катились слезы. Все тело горело. В этот раз куалькуа то ли был небрежен более обычного, то ли торопился – я чувствовал себя так, будто с меня сдирают кожу.
Когда наконец трансформация закончилась, я стоял на коленях, лицо было в слезах, губа оказалась прокушенной до крови. Единственное, за что я и впрямь испытывал благодарность, – куалькуа все же убрал рану на шее.
– Петр… – Маша коснулась меня. – Как ты?
– Как? – Я неуклюже поднялся. – Я – снова я. Вот и все.
Меня чуть пошатывало, но боль уже исчезла, ее сменило блаженное расслабление.
– Таким ты мне больше нравишься, – вдруг сказал рептилоид голосом деда. – И… я тебе завидую, мальчик мой.
Я кивнул. Я понимал деда. Ему никакая боль не поможет вернуть прежнее тело. Через мгновение вместо него уже заговорил рептилоид:
– Все же не стоило делать это так сразу. На виду у корабля.
– Он заметит преображение на любом расстоянии, – огрызнулся я. – Успокойся. Его это просто не волнует.
Почему-то мне не хотелось смотреть в глаза спутникам. Я отер лицо, огляделся.
Вне корабля планета Тени оказалась куда менее сказочной. И, признаться, неуютной. Воздух все же был прохладен для нас. Почва, издалека так красиво расцвеченная звездной иллюминацией, – простой каменистой землей. А к пылающему миллионом звезд небу мы уже немного пригляделись.
– Какая-то дурацкая ассоциация появляется, – поморщившись, сказал Данилов. Он вел себя так, словно ничего не произошло. Что ж, спасибо. – А? Петя? Есть у тебя такое ощущение, что все это… – он взмахнул рукой, – что-то очень знакомое? Вот только в новой обертке. В пышной.
В принципе я был с ним согласен. Какая-то ассоциация и у меня вертелась. Неуловимая. Призрачный, карнавальный свет… безжизненная даль… стерильное безмолвие.
– Карел, можешь что-нибудь предположить?
– Догадки – не самая сильная моя сторона.
– Тогда я хочу поговорить с дедом. Домыслы – как раз по его части.
Через неуловимый миг счетчик передал контроль своему квартиранту.
– Спасибо, Петя, – первым делом сказал дед. – Ящерка не так холодна, как хочет казаться… нипочем не уступает место.
Рептилоид энергично покрутил головой. Дед наслаждался возможностью самостоятельного обзора.
– Вот и сбылась моя мечта – своими ногами ступить на чужую планету. Наполовину сбылась, – с мрачной иронией изрек дед. – Что ты хочешь спросить, Пит?
– У тебя не появилось никаких ассоциаций?
Дед помолчал.
– Ничего особенного, Петя. Так… из разряда красивостей. Чистилище.
– Что?
Если сейчас дед еще способен был смущаться, то это произошло.
– Я же говорю – абсолютная лирика! Чем-то подобным я представлял себе тот свет. Ни рай, ни ад, а именно чистилище. Как там у Данте… э… «я поднял взгляд очей»… э…
– «Казалось, твердь ликует их огнями; о северная сирая страна, где их сверканье не горит над нами!» – невольно подхватил я.
Маша громко фыркнула. И неожиданно попросила:
– Андрей Валентинович, не давите нас поэзией! Боюсь, тут все будет куда реальнее и неприятнее, чем загробный мир.