ным подрядчиком и имел доступ к хорошим инструментам. С тех пор все деньги, не уходившие на ремонт лодки и еду, Том тратил на улучшение своих жилищных условий.
Городской муниципалитет провел сюда водопровод еще во времена земельного бума восьмидесятых, и Тому приходилось платить также и за воду. А вот электричество он получал от бензинового генератора в сарае. Зимы не всегда были снежными, но Киндл все равно утеплил жилище и поставил внутри дровяную печь, чтобы не мерзнуть. В это время года в отоплении еще не было нужды.
Да, это была всего лишь хижина, недостаточно большая, чтобы зваться домом, но вполне комфортабельная, и Том не чувствовал себя отрезанным от внешнего мира. Внезапный позыв погулять по горным тропам был беспричинным. Ему просто захотелось. Очевидно, затея вышла глупой. Трехнедельная засуха прервалась на прошлой неделе; дождь лил без перерыва уже три дня, и тропы стали скользкими. А местами и очень крутыми.
Киндлу не хотелось это признавать, но он был уже далеко не мальчиком. На вопрос «Сколько вам лет?» он обычно отвечал: «Под пятьдесят». На самом деле он не считал годы. Ему это не нравилось. Когда живешь и работаешь один, на кой тебе дни рождения? Кто в здравом уме будет их считать?
Тем не менее в январе ему исполнилось пятьдесят три, и тело понемногу теряло былую проворность. Поэтому, поднимаясь по грязному серпантину, где тропа была разбита поваленной елью, он не успел ухватиться за корень или молодое деревце — ботинки поехали прочь, и мир вдруг перевернулся.
Когда нога переломилась, он потерял сознание.
Очнувшись, он не стал шевелиться. Видимо, сработал инстинкт самосохранения. Он не отваживался двинуться, лишь моргал, глядя на заслоненное хвойными деревьями небо, и пытался найти объяснение затруднительному положению, в которое попал.
Голова кружилась, и Том не стеснялся говорить сам с собой, — впрочем, он никогда этого не стеснялся.
— Ты упал. — Констатация очевидного. — Поскользнулся на тропе, болван.
Он повернул голову и определил траекторию своего падения по сломанным деревцам и взрытой земле. Немалое расстояние. Остановился в овражке; задница в ручье, ноги обвили мшистый пень от старой канадской ели.
Том особо отметил неприятный факт: левое колено было выгнуто под неестественным углом.
— Вот дерьмо! — выругался Киндл. Вид сломанной ноги одновременно напугал его и рассердил. Больше рассердил. Он громко ругался, не стесняясь в выражениях, а когда закончил, даже лес, казалось, затих от смущения. Затем пришлось задаться вопросом: — Ну что, Том Киндл, угробил ты себя, дурачина?
Возможно. До хижины было четверть мили вниз по прямому склону, а по тропе — больше мили. Предположим, ему удастся добраться до дома. Но телефона в хижине нет. Помощь можно найти в Бьюкенене либо у ближайшего соседа, ниже по склону — три мили по гравийной дороге.
И кто сказал, что получится дойти хотя бы до ближайшего дерева, снова не потеряв сознание?
Он слегка пошевелился, чтобы проверить, и едва не отключился. Боль при движении была ему незнакома; в ногу и до самой поясницы будто втыкали раскаленный прут. Том слабо вскрикнул, спугнув птиц с ближайшего дерева. Пока он лежал спокойно, боль стихала, но не отпускала. Источником ее была левая нога между тазом и коленом; ниже все онемело.
Нужно наложить шину. Зафиксировать ногу, иначе он не сможет двигаться.
Том поднял голову и оценил характер травмы. На первый взгляд, крови не было, кость не торчала, — по крайней мере, не все так ужасно. Когда-то Киндл работал на лесопилке в Британской Колумбии и видел, как у одного лесоруба бедренная кость вышла наружу: что-то вроде окровавленного шестидюймового куска мела.
Но были и плохие новости. Похоже, перелом был непростым; пострадало и колено. Насколько Киндл помнил уроки первой помощи, при повреждении суставов не нужно пытаться их вправить. Нужно обездвижить конечность до получения «квалифицированной медицинской помощи».
Осмотревшись, он заметил походный посох из ореха, с которым всегда ходил в горы. Надежная старая палка. Как старый друг. Достаточно прочная, чтобы зафиксировать перелом. «Сгодится», — подумал он. Но палка лежала в полутора футах от его руки.
Он с криком придвинулся к ней.
Он кричал без остановки, пока перематывал ногу. Действие было волнообразным. Когда волны боли достигали апогея, Том чувствовал, что теряет сознание, и лежал без движения, как в дурмане, тяжело дыша, пока в глазах не прояснялось; затем он продолжал работу над шиной.
В конце концов, через бог знает сколько времени, ореховый посох был примотан к бедру и голени обрывками хлопчатобумажной рубашки. Вышло на славу, как у профессионала.
А если пошевелиться?
Шина удерживала ногу более или менее неподвижно и облегчала боль. Киндл немного прополз по мокрому руслу ручья. Глубина достигала всего нескольких дюймов, вода едва струилась, но была ледяной. К счастью, день выдался теплый… но он уже клонился к вечеру, а в конце лета, когда небо ясное и высокое, вечерами бывает холодно. Стоит солнцу зайти, как жары и след простынет. Тогда Тому станет мокро и холодно.
— Гипотермия, — вслух произнес Киндл.
А еще болевой шок. Возможно, он у него уже был. Том одновременно дрожал и потел.
Дюйм за дюймом он двигался по ручью. В нескольких ярдах впереди ручей пересекал тропу. Там можно было выбраться из воды. Но не раньше. Невозможно было тащить горящую от боли, бесполезную ногу через густые заросли тихоокеанского леса.
Пока Том полз по каменистому руслу, ему пришло в голову, что, если бы он принял предложение инопланетян, с ним не случилось бы этого. Он стал бы бессмертным. Для него было бы приготовлено место, как выражалась мать. Она была религиозной. Баптисткой из Дакоты. Суровой баптисткой. Придерживалась философии в духе «Пинай меня, пока я не попаду в рай». Родной отец Киндла работал в городской коммунальной службе и умер от инфаркта за рулем снегоуборочной машины; через два года мать вышла замуж за укладчика напольных покрытий, который напивался каждую субботу. Его звали Оскар. Оскар был знаменит тем, что однажды холодной зимней субботней ночью помочился прямо из окна второго этажа, распевая при этом «I Heard That Lonesome Whistle Blow»[16] Хэнка Уильямса. Ничего ужасного в этом не было, и, если бы его причуды ограничивались этим, Киндл не держал бы на него зла. Но Оскар по пьяни становился злым и не раз поколачивал мать Киндла. Та не жаловалась. Брак — тяжелое испытание, ей так или иначе уже приготовлено место и так далее. Киндлу тогда было пятнадцать, и, потерпев полгода, он решил, что если для него где-то и приготовлено место, то уж точно за пределами родного города. Он сел на автобус до Нью-Йорка, соврал о своем возрасте и нанялся юнгой на торговый корабль. Пять лет спустя он съездил домой. Оскар потерял работу и квасил токайское на ступеньках учебного манежа для солдат, и Тому расхотелось его колотить даже из мести. Мать давно куда-то переехала. Нового адреса не оставила — может, и к лучшему.
Итак, Киндл остался один и начал подозревать, что для него не приготовлено никакого места. За последующие тридцать три года эти подозрения только укрепились. В существование рая он не верил и отказался, когда его предложили. Однако теперь начал об этом жалеть.
Уж лучше в «приготовленном месте», чем в сыром лесу, с каждой минутой делавшемся все темнее.
Синева неба становилась яркой, насыщенной. Солнце зашло? Да, но совсем недавно. Старые пихты и ели ушли в густую тень.
Том обнаружил, что ползет по дороге, среди грязи и слякоти. Когда он успел?
Горло саднило после крика, но он не помнил, как кричал. Теперь он скорее стонал. Стонал певуче, отчасти даже мелодично. Звук напоминал песню летучих обезьян из фильма «Волшебник страны Оз».
Эта мысль развеселила Киндла. Он посмотрел на звезды — уже высыпавшие — и подумал, не спеть ли настоящую песню. Несмотря на боль, ситуация вдруг показалась ему забавной. В смешное положение он попал. А если спеть, станет еще смешнее.
Вот только он знал очень мало песен. Не считая той, что распевал Оскар, в памяти почти ничего не отложилось. В воскресной баптистской школе он выучил «Иисус любит меня», но черта с два он станет петь христианскую песню, когда для него не приготовлено места. Еще он знал один куплет «Улиц Ларедо». Может, одного куплета и хватит.
— Я вышел пройтись по улицам Ларедо…
Не надо было ему никуда выходить.
— Как-то днем я вышел пройтись по Ларедо…
День уже сменился ночью.
— И встретил я ковбоя в белой рубахе…
Киндл засомневался, нравится ли ему такой сюжетный поворот.
— В белой рубахе, холодного как камень.
Нет, совершенно неподходящая песня.
Но Том продолжал ее петь, пока отрешенная веселость не покинула его и он не стал корить себя за то, что не смог подобрать подходящую песню.
Его хижина замаячила впереди как раз в тот момент, когда на западе в небе показался Артефакт. Он был вроде луны и даже слабо светил. Свет помогал Тому. Но сам Артефакт его пугал.
Нельзя сказать, что Киндл его ненавидел. Не за что было ненавидеть. Но он относился к Артефакту с подозрением. Впрочем, как и все, но подозрения Киндла были глубже, чем у остальных. Большинство людей подозревало, что Артефакт — инопланетный военный корабль, который прилетел, чтобы взорвать Землю или что-то в этом роде. Киндл в этом сомневался. Длительный опыт подсказывал, что твои ожидания всегда расходятся с действительностью. Артефакт обязательно что-нибудь учудит, но это не будет похоже на фильм ужасов. Это будет нечто иное, ничуть не лучше, но точно иное, новое, неожиданное.
И разве он оказался не прав? Никто не ожидал, что к ним явятся под покровом ночи и станут нашептывать на ухо слова о вечной жизни.
Безусловно, Киндл не рассчитывал, что прокравшиеся в его нервную ткань крошечные машинки начнут спрашивать, хочет ли он отринуть свое тело и некоторые привычки, превратиться из Киндла в нечто большее, но в то же время остаться Киндлом.