Иногда он спал прямо под дождем. Его тело претерпело внутренние изменения, и его не тревожили ни жара, ни мороз. Он перестал нуждаться в пище и ел редко, зато вдоволь напивался, когда натыкался на источник воды.
Он перешел Миссисипи у Кейро и углубился в прерию, где бури были особенно сильными. Как-то ночью, свернувшись калачиком в трубе у недостроенной эстакады, он наблюдал за тем, как на западе горизонт закрывает ровная белоснежная стена. Ветер гремел так, будто по небу один за другим шли товарные поезда. После полуночи, когда снег почти завалил оба конца трубы, к нему заползла жалкая, насквозь промокшая дикая лисица. Лисица боялась Мердока, но еще больше — снежной бури. Мердок напряг свою оболочку и позволил лисе слегка пожевать палец, без всяких последствий, пока животное не устало и не перестало бояться. Тогда он взял лису под бок и стал согревать ее. Наконец оба уснули.
Наутро лисы уже не было, но Мердок с радостью и удивлением вспомнил название животного. Лисица. Это животное — лисица.
— Лисица! — произнес он вслух.
Одно-единственное слово едва не порвало ему глотку. Но ему было все равно. Вновь обретенная способность говорить привела его в восторг.
— Лисица!
Он двинулся на северо-запад по покрытой мерцающим голубовато-белым снегом дороге.
— Лисица! — восклицал он время от времени, и это слово разносилось над пустыми зимними полями. — Лисица! Лисица! Лисица!
В конце зимы Мердок пересек Канзас и границу Колорадо, где и увидел то, за чем шел: Дом, о котором слышал от Странников.
Вот что манило его. Вот почему он цеплялся за свою плоть. Самая упрямая частичка А. У. Мердока хотела своими глазами увидеть это чудо.
Издалека Дом выглядел как гора, скрытая дымкой бело-голубая выпуклость на горизонте.
Мердоку повезло, что на восточных склонах Скалистых гор небо прояснилось. Если повезет, такая погода продержится, пока он не подойдет ближе. Но было сложно прикинуть расстояние. Сколько еще миль шагать? Сколько до горизонта и сколько — после него?
Он шел день и ночь, и еще один день и одну ночь.
С каждым днем нервные клетки восстанавливались, и к нему возвращались слова. Эффект был отчасти комическим: порой Мердок внезапно останавливался посреди дороги, поднимал указательный палец и объявлял безучастному воздуху о новом слове:
— Окно! — А позже: — Забор!
Имена собственные представляли большую сложность. Он с трудом мог произнести даже собственное имя.
— Мердок, — неуклюже, коряво выговаривал он.
Он не мог вспомнить, как звали девушку, встреченную им в Лофтусе, хотя отчетливо помнил ее и часто ощущал ее незримое присутствие. Имя вертелось на языке, сводя его с ума, но упорно отказывалось срываться с языка.
— С… с… с… — старался он день за днем, пока не уставала челюсть.
Дом стоял на горизонте, становясь все ближе. Невозможно было оторвать взгляд от этой чудесной голубой жемчужины под белой шапкой. Снежной шапкой. Дом, как горная вершина, возвышался на пятьдесят тысяч футов, уходя высоко в разреженный воздух, где всегда было темно и никогда не таял снег.
Странники беззвучно, но в ярких красках описали Мердоку процесс создания Дома. Несколько месяцев назад, в ночь Контакта, одинокий микроскопический неоцит — своего рода семя — упал на засушливую равнину на границе Колорадо и Вайоминга. Организм Странников мгновенно начал множиться. Из одного неоцита получилось два, из двух — четыре, четыре стали восемью, менее чем за час их число достигло миллиона, затем двух, четырех миллионов. Организмы создавали себя из почвы, песка, воды, воздуха и света. Когда их стало достаточно много — несчетное количество, — они сложились в машины, в устройства размером с города.
Для строительства Дома требовались тонны сырья. Строительные машины рыли землю, так что на месте прерии постепенно образовался кратер и стадам антилоп пришлось уйти. Но это был лишь первый шаг, довольно скромный. По мере приближения Мердок чувствовал ритмичные толчки и понял, что под немыслимой массой Дома открылся канал, что вел прямиком в земную магму.
Погода оставалась ясной, но с запада постоянно дул холодный ветер. Чем дальше Мердок забредал, тем больше он слабел.
Он почувствовал, что не сможет подойти к Дому настолько близко, насколько хотел. Условия были неподходящими. Ветер вихрился вокруг сферы диаметром более тридцати миль, создавая зоны турбулентности, где его могло просто сдуть. От магмы поднимались смертоносные испарения, а жар на дне кратера был нестерпимым для человека.
Но все-таки он мог подобраться чуть ближе.
— С… — выдавливал он. — С… с…
Этого было недостаточно.
Ночью снова пошел снег.
Крупный, зернистый, сквозь который было тяжело идти. Мердок поспал в заброшенном мотеле «Бест вестерн», в коридоре, подальше от разбитых ураганом окон, а наутро продолжил путь. Компас, прикарманенный в Лофтусе, и карта не давали сбиться с пути.
Но погода скрыла от него Дом.
Плохая погода установилась прочно и не собиралась никуда уходить. Три дня Мердок шел наобум, пока его не остановили мощный подземный толчок и едкий горячий ветер, от которого на земле таял снег.
Мердок чувствовал, как его тело с каждым днем становится все легче. Когда он достигнет цели, можно будет отпустить плоть; он это понимал. Но его беспокоило, что процесс идет слишком быстро: до улучшения погоды не успеть.
Он свернулся клубком под брезентом на заправке, то проваливаясь в сон, то пробуждаясь, слушая, как тяжелый снег сыплется на крышу, бензоколонки и пустую дорогу.
Прошло сколько-то времени. Он не знал, какой сейчас день и месяц. Лишь когда прекратился снегопад, он понял, что уже за полночь.
Его окружала тишина. Мердок неуклюже поднялся и выскочил на улицу.
Тучи разошлись. На небе виднелись звезды, яркие, как всегда в прерии, и легкие следы перистых облаков.
И Дом.
У Мердока захватило дух.
В небе возвышалась стена. С его точки обзора она казалась усеченной; купол будто грозил обрушиться и раздавить его. Звездный свет отражался от снежного полумесяца на его вершине, но почти всю эту часть сферы заслонял ближайший склон. Нижняя часть Дома не была монолитной, напоминая сетку из белоснежных балок и перекладин, на вид тонкую, как паутина. Но Мердок понимал, что на самом деле каждая балка должна быть шириной с город и длиной с шоссе.
Изнутри Дом был подсвечен пыланием магмы и причудливым перламутровым сиянием ядовитых газов.
Время от времени по балкам и перекладинам пробегали голубые шарообразные молнии. Вдали раздавались монотонные раскаты грома. Прежде приглушенные снегом, они отчетливо разносились в холодном ночном воздухе прерии.
Резко подул ветер, и Мердоку пришлось ухватиться за опоры бензоколонки.
Перед ним была самая удивительная и прекрасная вещь из всех, что он видел в жизни. Он чувствовал себя хрупким, но в то же время испытывал благодарность и воодушевление, оказавшись во власти стихии, оставшись один на один с этим зрелищем. Его форма износилась до дыр. Он чувствовал, как внутри нее теплится его сущность. Ради этого момента он так долго держался.
Мердок открыл рот, чтобы воскликнуть, чтобы выразить свой человеческий восторг. Но с языка сорвалось:
— С… с… Су!
Он почувствовал ее присутствие.
Он почувствовал ее так сильно, что закрутил головой по сторонам. Конечно, он был один. Она была с ним, но не здесь, а в новой жизни. Он поднимался в воздух. Становился легче воздуха.
Мердок смотрел, как Дом вырастает из прерии, дивился его невероятным размерам, восхищался игрой света внутри и отражению Дома на снежной равнине.
— Су, — слабо, но гордо повторил он. И она потянулась к нему.
Ветер подхватил то, что осталось от Мердока, лохмотья формы и кожу, и унес далеко за снежные равнины Колорадо, далеко за горные вершины.
Глава 22. Плоть
Ветреным январским утром Том Киндл обнаружил во дворе, на голом кусте азалии, человеческую кожу.
Кожу принесло ветром — рваную, утратившую кое-какие куски, выцветшую так, что она стала почти бесцветной. Киндл даже подумал, что к его порогу принесло призрака.
Осмотрев диковинку, Киндл вернулся в теплый дом и позвонил Мэтту Уилеру.
Мэтт бросил на пассажирское сиденье свою врачебную сумку и быстро приехал в Дельмар. Однако, если он правильно понял Тома Киндла, работы для врача там не было; разве что для патологоанатома.
Он внимательно, но без эмоций осмотрел кожу, зацепившуюся за ветки азалии.
— У тебя есть щипцы? — спросил он Киндла.
— Что-что?
— Кухонные щипцы, для барбекю.
— Ну… вроде бы Эбби приносила такие. Подожди.
Он скрылся в доме и вскоре вернулся со щипцами. Рукоятки были из яркой синей пластмассы, рабочая поверхность — из нержавеющей стали. Мэтт приподнял с их помощью кожу, отцепил от куста и отнес в гараж, подальше от ветра.
Аккуратно положив кожу на покрытый пятнами от бензина пол, он принялся методично разворачивать ее, пока она не стала похожа на полупрозрачное изодранное трико. Одна нога была оборвана ниже колена. Одной руки не хватало целиком. От головы тоже мало что осталось.
— И кого это нам принесло, черт побери? — задался вопросом Киндл, не подходя слишком близко. — Я хочу сказать, это ведь человек? Труп? Или просто чья-то… часть?
Мэтт склонился над кожей. Его она не пугала, не вызывала отвращения. В интернатуре случалось видеть кое-что похуже. Но из предосторожности он не стал прикасаться к ней голыми руками.
— Впервые это вижу.
— Впервые? — удивился Киндл. — А кто-то уже видел?
— Тебя не было на воскресном собрании. Боб Ганиш нашел пару таких в соседском доме. Пол Джакопетти говорит, что в его округе все фермы опустели. Остались только такие вот кожи.
— Господи, Мэттью! Пустые кожи?
Он кивнул.
— А с людьми что?
— Ушли.
— Куда?
Мэтт пожал плечами.
— И что, — спросил Киндл, — всех ждет такая участь?