— Я сам впервые об этом слышу, хоть и составляю половину подкомитета по радиосвязи. — Он искоса посмотрел на Джоуи Коммонера.
Его предложение было принято пятью голосами против двух.
Мэтт рассеянно выслушал еще три доклада и в полночь объявил об окончании собрания.
Ему хотелось лечь и хорошенько выспаться, отложив на несколько часов все свои внутренние дебаты.
Но когда он свернул к дому, то увидел на подъездной дорожке Энни Гейтс.
«Она пришла пешком», — подумал Мэтт.
Ее машины нигде не было видно. Никто из контактеров не садился за руль. Иногда он видел их на улицах, идущих легкой, нечеловеческой, как признала бы Рэйчел, походкой.
От вида Энни его объял страх.
Он избегал ее месяцами, ведь она была одним из неизвестных в уравнении, которое он не мог решить… и потом, он спал с ней, когда она была человеком, любил ее, когда она была человеком. Но поправку на это он не делал.
Теперь она пугала его. Она дожидалась его у дверей, под фонарем, одетая легко, не по погоде, и смотрела на него с ужасающим сочувствием. Ужасающим, потому что оно было искренним, потому что ей хотелось выговориться.
— Рэйчел отправилась Домой, — сказала Энни. — Мэтт, она больше не здесь. Она попросила меня передать тебе… — Тон Энни был серьезным и печальным. — Говорит, что скучает по тебе. Любит тебя и сожалеет о том, что не попрощалась.
Энни не была человеком, но Мэтт свесил голову на ее бледное плечо и заплакал.
Глава 23. Вид с высоты
Той зимой в океанах расцвела удивительная жизнь.
Приняв во внимание термальный дисбаланс планеты и желание людей восстановить равновесие, Странники засеяли беспокойную гидросферу Земли новыми организмами.
Эти организмы размножались на мелководье. Как фитопланктон, они питались минеральными веществами, поднимавшимися на поверхность с глубины, солнечным светом и самой водой, собирая себя из атомов водорода и кислорода. Весь океан был их пищей, и организмы Странников ежеминутно тяжелели.
Размножившись, они покинули богатые кремневыми водорослями прибрежные воды. Их роль в изменении экологии океана была временной, и нужно было оставить достаточно настоящего фитопланктона для питания криля. Поэтому они продолжили размножаться вдали от берегов, где пищи было меньше.
За осень их стало столько, что они, словно радужная нефтяная пленка, покрыли сотни квадратных миль водной поверхности.
Тогда они принялись за основную работу: начали поглощать из атмосферы углекислый газ и удерживать в себе — как фитопланктон, только в разы более прожорливый.
Океаны выкачивали из воздуха углекислоту.
Население Земли уменьшалось с каждым днем.
В Большем Мире некоторые деяния оставались malum in se, но ни одно не было malum prohibitum[34]. Ограничения тысяч поколений были отменены Контактом. Последние адепты плоти восхваляли свои тела, даже когда те стали бледными и почти невесомыми.
Они танцевали под беззвучную музыку в заброшенных мечетях, занимались любовью, тысячью разных способов, в тени храмов. Смеялись, обнимались, отдавались друг другу в лучах арабских закатов, восточных полдней, африканских рассветов.
Каждый день кто-нибудь отбывал в Больший Мир, а их брошенные кожи — призрачное войско — летели по улицам Джакарты, Пекина, Рейкьявика, Кейптауна, пока не рассыпались в пыль, которую развеивали ветра.
Мэтт Уилер взял школьную тетрадь в канцелярском магазине Делайла — том самом, где Мириам Флетт покупала клеящие карандаши и ножи для бумаги, пока не закрылся «Обсервер» — и начал вести дневник.
Если верить Рэйчел, после Контакта жизнь для всех начиналась заново. Это не был Страшный суд; никого не карали за грехи. Это не был рай в иудеохристианском представлении. Скорее это напоминало древнегреческую идею о золотом веке, когда люди достигали такого просветления, что могли жить вместе с богами.
— Все прощено, — говорила Рэйчел, — но ничто не забыто.
Мне хочется в это верить. Звучит благородно. Но что это на самом деле значит? Трудно представить духовный союз ребят, привыкших носить часы «Картье», с крестьянами из стран третьего мира. Хуже того, даже люди, забивавшие до смерти собственных детей, получили шанс жить вечно. Нирвана для маньяков. Получается, что террористы переживут своих жертв на тысячу, а то и больше лет.
Если все они не изменились, это несправедливо. А если они изменились столь радикально — это негуманно.
Рэйчел тоже это признавала. Люди нажили слишком много неприятных вещей, чтобы тащить их в новую жизнь.
Она утверждала: для этих людей осознание того, кем они были, и есть наказание.
Пожалуй, здесь есть логика, но осмыслить это все равно непросто. Однако ради Рэйчел я готов в это поверить.
Он погрыз карандаш и решил сразу записать главные вопросы. В столь поздний час немного откровенности не повредит.
Но что насчет тех, кто остался? Почему мы смогли и захотели отвергнуть бессмертие? Зачем мы здесь?
Ни в одном из нас на первый взгляд нет ничего особенного.
Что в нас есть?
И чего в нас нет?
Утром позвонила Бет Портер. Сказала, что хочет стать медсестрой, и попросила Мэтта научить ее.
Он попросил повторить. Ночью он почти не спал… да и вообще в последнее время плохо соображал от бессонницы и недоедания. С ноября он похудел на пятнадцать фунтов. Отражение в зеркале вызывало удивление: кто этот тощий мужчина с ввалившимися глазами?
— Говорю, тебе стоит обучить меня сестринскому делу, — повторила Бет. — Я давно об этом думала. Кроме тебя, в городе врачей не осталось. Тебе пригодится помощник. По крайней мере, человек, знающий, что делать при несчастном случае. Например, когда придет буря. Люди могут пострадать. Я хочу знать, как накладывать повязки и останавливать кровь.
Мэтт зажмурился:
— Бет… твое желание похвально, но…
— Это не попытка к тебе клеиться. Господи, надеюсь, ты так не подумал. — Бет взяла паузу. — Я серьезно. Вдруг потом спасу кому-нибудь жизнь.
— Бет…
— Всяко полезнее, чем безвылазно сидеть одной в комнате.
Мэтт вздохнул:
— Искусственное дыхание делать умеешь?
— Видела обучающую программу по телевизору. Но сама не умею.
— Надо научиться.
Джоуи Коммонер снимал Бьюкенен на украденную у Ньюкомбов камеру.
Он запомнил, что говорили о погоде. Если это было хоть наполовину правдой, через месяц от Бьюкенена мало что останется. Он не питал теплых чувств к этому убогому приморскому городишке, но оценил идею сохранить его на пленке, пока он еще цел. Джоуи Коммонер, последний городской историк.
Он разъезжал по центральным улицам и заглядывал на окраины, одной рукой ведя мотоцикл, а другой держа камеру. Чтобы ничего не упустить, он ехал очень медленно.
Когда он просматривал записи на видеомагнитофоне в своем подвале, они казались странными и немного пугали его. Пустые улицы, подскакивающие, когда «ямаха» натыкалась на ямы в асфальте; пустые витрины, пустые тротуары, пустые ряды белых жилых домов, протянувшиеся к самой гавани и холодному зимнему морю. Пустое все.
От этого ему стало особенно одиноко. Джоуи думал, что так чувствует себя человек, запертый на ночь в большом торговом центре в компании манекенов и мышей.
Ему захотелось съездить к Тому Киндлу и покрутить радио, но он тут же отмел эту идею. С тех пор как начался исход из больших городов, Киндл с Бобом Ганишем и этим засранцем Чаком Мейкписом не подпускали Джоуи к радиостанции. «Дай сюда микрофон, это важно». Ну и хрен с ним. Он уже устал от радио. Можно было найти дело поинтереснее, чем пытаться болтать с иностранцами, ни слова не знающими по-английски.
Он снимал важные для себя места. Свой подвал. Свою улицу. Улицу, где раньше жила Бет Портер. Мотель, куда она переехала.
Джоуи прятался за опорой дорожного моста, где Бет не могла его заметить. Он заснял, как она села в белый «фольксваген» и поехала на север.
У Бет не было прав. Она начала водить уже после Контакта, и наблюдать за этим было забавно. Она ездила рывками. Джоуи стало интересно, куда она поехала.
Куда она могла поехать?
Он проводил машину взглядом.
Может, за покупками? Одолеваемый праздным любопытством — по крайней мере, Джоуи убеждал себя в этом, — он выждал несколько минут и поехал следом на своей «ямахе». Он заглядывал на пустые парковки торговых центров, но машины Бет не видел.
Если в гости, то к кому?
В голову Джоуи закрались подозрения.
Его не слишком волновало, чем она занимается. В последнее время они почти не виделись. Он толком не знал, что для него значит или значила Бет. Несколько приятных пятничных вечеров.
Но он вспомнил, как она раздевалась перед ним, смущенно и в то же время смело. Вспомнил, как она стягивала в темноте старую футболку, расстегивала одной рукой джинсы, наблюдая за тем, как он наблюдает за ней. В животе образовался комок. Не от страсти. Скорее от страха.
Он проехал мимо дома Киндла, мимо убогого ранчо Боба Ганиша.
«Фольксвагена» не было.
Тогда он поехал вдоль холмов, к дому Мэтта Уилера. Машина Бет стояла на дорожке.
Джоуи оставил мотоцикл в гараже через несколько домов, подъехал вдоль изгороди к дому доктора и включил камеру с максимальным приближением. Но все окна оказались занавешены.
Он прождал почти два часа, пока Бет не вышла. Выглядела она разгоряченной.
Джоуи заснял, как она села в машину и с рывком выехала на дорогу.
«Вот сука», — подумал он.
Среди последних вещей, которые Том Киндл перевез из горной хижины в новый дом, было старое, но надежное охотничье ружье «Ремингтон».
В последние годы он почти им не пользовался. От охоты в прибрежных лесах осталось одно название; в некогда дикие места нахлынули охотники-любители. Каждую осень леса кишели толстыми бухгалтерами в оранжевых куртках. По мнению Киндла, это было опасно. Ему совершенно не хотелось, чтобы его подстрелил тот, кто носил патроны в нейлоновой поясной сумке.