— Мириам, поверьте, лучше вам не знать.
Она внимательно посмотрела на него поверх очков и заключила:
— Пожалуй, вы правы.
Обратно Мэтт ехал другой дорогой, более длинной, но проходившей выше. Он опасался, что внизу, у гавани, начался потоп. Дорога шла вдоль подножия горы Бьюкенен, и Мэтт был вынужден медленно ехать по аварийной полосе, подальше от ветров, бушующих среди холмов. Во многих домах уже вылетели окна, и дорога была усыпана битым стеклом. Мимо постоянно проносился всякий хлам — урны, картонные коробки, ветки.
На вершине, там, где дорога начинала спускаться к больничному кварталу, молотящий дождь вдруг ослаб. Мэтт бросил взгляд на запад. Тучи, мчавшиеся с головокружительной скоростью, ненадолго расступились. Он увидел, что воды залива затопили гавань и подошли почти к Коммершл-стрит. Днища перевернутых прогулочных лодок колыхались на уровне крыш пакгаузов и ресторанов. Сам залив напоминал кипящий котел, а море за ним бурлило еще сильнее. На каменный южный мыс Крабового острова обрушивались волны размером с дом. На западе — кажется, посреди самого тайфуна — блеснул последний солнечный луч, слабый, будто потусторонний.
Мэтт переключил внимание на дорогу как раз вовремя, чтобы увернуться от летевшего на них толстого сука. Из-за ветра управление стало непредсказуемым; казалось, что автомобиль едет сквозь густую патоку.
— Боже, — вдруг произнесла Мириам. — Только посмотрите на это.
Мэтт вновь с неохотой повернул голову в сторону запада.
В стене туч над водой начал образовываться кратер.
Черные облака обзавелись хвостами, закрученными в сторону моря.
Там, где они касались воды, дыбилась белая пена.
«Водяные смерчи», — подумал Мэтт. Он насчитал пять. Зрелище было поразительным, почти завораживающим. Они изгибались, как кошачьи хвосты, хлеща по воде тут и там, поднимаясь и опадая. Было в этом что-то жуткое. Они двигались в сумраке. Двигались к берегу.
Обзор вдруг перекрыла стена дождя.
— Думаю, вам стоит поддать газу, — заметила Мириам.
«Все было бы хорошо, — думала Эбби Кушман, — если бы не вентиляционные трубы».
Буря уже разбушевалась не на шутку и надвигалась быстрее ожидаемого, а Мэтт Уилер еще был снаружи и даже не успел доехать до Мириам Флетт, когда пропала телефонная связь… затем в подвальной столовой померкли лампы, и Том Киндл пошел в другое крыло здания, чтобы запустить генератор, оставив Эбби одну в темноте с шестью в разной степени напуганными людьми… но все это можно было стерпеть — чего нельзя было сказать о Проклятом Шуме.
Эбби не знала ничего о системе больничной вентиляции, но догадывалась, что несколько труб из прессованной жести идут над потолком и люминесцентными лампами и в них каким-то образом попадает ветер. Хуже того, ветер принялся играть на них, как на орга́не. Не простом, а явно созданном для мастодонтов и синих китов, способном воспроизводить лишь основные тона, которые человек воспринимает не ухом, а животом, как страх.
Проклятый Шум начался после шести вечера. Поначалу безобидный, как шепот, он, по мере нарастания силы ветра, принялся тянуть одну пронзительную ноту — зловещую, но терпимую.
Затем шепот перерос в шум, похожий на тот, что издает включенный на полную мощность душ. В жестяные колонны закрались и другие звуки, в первую очередь — низкий стон, напоминавший Эбби плач ребенка. Время от времени что-то скрипело и щелкало, будто металл получал чрезмерную нагрузку.
Эбби терпела. Она подавала шестерым людям, калачиками свернувшимся на больничных матрасах, едва теплый кофе с печеньем «Орео», ощущая себя при этом нелепо. Как Поллианна[35] в брюках. Или, если на то пошло, как ослица.
Но затем Боб Ганиш начал жаловаться на клаустрофобию; дескать, здесь слишком тесно, лампы не горят, карманные фонарики светят слишком тускло, воздух стал каким-то спертым. Эбби пришлось сесть рядом с ним, поделиться печеньем и отвлечь разговорами. Какой продажей за время работы в фордовском салоне он больше всего гордится? Что может назвать венцом своей карьеры? Нервно улыбаясь, Боб увлеченно рассказал, как однажды втюхал за баснословные деньги подержанный «пинто» 1990 года. Его монолог со всеми финансовыми подробностями длился двадцать минут. Все это время вентиляционные трубы выли, и паника Ганиша необъяснимым образом начала передаваться Эбби.
А еще доктор Уилер по-прежнему находился снаружи…
Тут ветер издал звук, какой в воображении Эбби мог издавать тираннозавр, помирая в раскаленном меловом иле…
(Ее внук Кори был без ума от динозавров.)
…и, чтобы окончательно добить ее, в этот момент у Пола Джакопетти случился чертов сердечный приступ.
Внезапный гомон напугал Эбби. Она резко отвернулась от Боба Ганиша, пролив кофе ему на ногу. («Черт, Эбби, ты чего?!»)
Джакопетти повалился на матрас, схватившись за грудь. Он побледнел и тяжело пыхтел.
Все остальные застыли, ожидая от Эбби каких-нибудь действий.
Она подскочила к Джакопетти и склонилась над ним:
— Пол, что случилось?
— У меня чертов инфаркт, — выдохнул он. — На что еще это похоже?
Ее первым порывом, за который тут же стало стыдно, было влепить ему пощечину. Крикнуть: «Еще чего?! Нашел время и место, придурок! Не мог подождать?»
Но вместо этого она задала довольно глупый вопрос:
— Грудь болит?
— Да, черт побери, болит. Еще как. — Он зажмурился и скривился.
Эбби посмотрела вокруг. Все собрались в кружок и глядели — кто на Джакопетти, кто на нее. Вентиляционные трубы вопили. Эбби услышала, как где-то разбилось стекло — наверное, на втором этаже, — и этот терзающий душу звук, казалось, отозвался прямо в ее барабанных перепонках.
— Я не знаю, чем тут помочь, — сказала она отчасти самой себе. Затем, позабыв о сдержанности, громко повторила: — Я не знаю, чем тут помочь! Хватит на меня пялиться!
Она почувствовала на плече руку. Бет Портер ласково отодвинула Эбби в сторону.
Закусив губу, Эбби отошла от матраса и ошарашенно уставилась на Бет. Та склонилась над Полом Джакопетти:
— Мистер Джакопетти? Мистер Джакопетти, вы меня слышите?
Он открыл глаза:
— Чего… чего тебе?
— Мистер Джакопетти, скажите, что с вами не так.
Возможно, боль усилилась, потому что Джакопетти вдруг стал сговорчивее.
— Грудь болит.
— Покажите где, — попросила Бет.
Джакопетти правой рукой очертил круг над грудиной.
— Здесь, посередине?
Он кивнул.
— А рука не болит?
— Нет.
— Дышать можете?
— С трудом.
Бет аккуратно опустила его голову, приподняв подбородок.
— Мистер Джакопетти, извините за личный вопрос, но у вас вставные зубы?
— Протезы, — выдавил он. — При чем тут они?
— Можете снять? На тот случай, если уснете или еще что. Так безопаснее. Или, если позволите, я сама их вытащу.
Джакопетти вынул зубы. Эбби всегда немного боялась его — пузатого здоровяка с громким голосом, убежденного циника. Но без зубов Джакопетти вдруг потерял свой грозный вид. Его щеки впали, лицо сделалось хмурым и стариковским.
— Идите ф шопу. — Джакопетти обвел взглядом собравшихся. — Идите фы фсе ф шопу.
— Нужно больше света, — торопливо сказала Бет. — Вам всем лучше отойти.
Все послушались, только Эбби осталась стоять, злясь на себя за провал этой проверки. Если бы не шум…
— Мистер Джакопетти, — спросила Бет, — вас не тошнит?
Кивок.
— Чувствуете, что вот-вот вырвет?
— Вроде бы.
— Кто-нибудь, сбегайте за полотенцем!
Чак Мейкпис бросился в туалет.
— Мистер Джакопетти, скажите, у вас уже бывали такие боли?
— Не настолько сильные.
— Но бывали?
Кивок.
— К врачу обращались?
— Нет.
— Все проходило само?
Кивок.
— Ладно, — сказала Бет. — Хорошо. Думаю, инфаркта у вас нет. Скорее всего, тяжелый приступ стенокардии. Должно пройти, если полежите спокойно.
— А ты-то откуда знаешь? — напряженным тоном спросил прислонившийся к стене Джоуи Коммонер.
— Тише, — шикнула на него Эбби и в ответ получила хмурый взгляд.
Боб Ганиш позабыл о своей клаустрофобии заодно со здравым смыслом.
— Нужно отвезти его в больницу! — воскликнул он.
— А мы, по-тфоему, хде, дебил? — ответил Джакопетти.
Ганиш залился краской:
— Я имею в виду, показать нормальному врачу.
— Боб, ты прав, — Эбби отвела автодилера в сторонку, — но наш нормальный врач, похоже, пропал. Давай присядем?
Она посмотрела на часы. Семь сорок пять. Насколько еще ухудшится погода? Скорее всего, намного. Если верить «помощнику», глаз тайфуна должен пройти над Бьюкененом около полуночи. Но на этом буря не закончится.
— Выключил бы кто-нибудь этот проклятый шум, — прошептала она.
Мэтта словно затянуло во временну´ю петлю: чем больше он приближался к цели, тем медленнее приходилось двигаться.
Главным врагом был не столько ветер — хотя он был весьма неприятен — и не постоянные подсказки Мириам Флетт с заднего сиденья. Главным врагом была видимость. Точнее, отсутствие видимости.
Он совсем не видел дневного света. Дождь, непроницаемый, как туман, приносил с собой соль и кристаллическую пыль — возможно, какие-то морские существа. Из-за этого Мэтту пришлось поворачивать на Кэмпбелл-роуд, прямую дорогу к больнице, не будучи уверенным в правильности поворота. Даже с включенным дальним светом уже в пяти-шести футах от автомобиля не было видно ни указателей, ни домов, ничего. Мэтт ехал по правому краю дороги, высматривая табличку с названием больницы, беспокоясь, что пропустил ее, — возможно, та была слишком далеко от дороги.
Небывало сильный порыв ветра тряхнул машину так, что левые колеса оторвались от асфальта.
— Нужно было оставаться дома! — выдохнула Мириам.
— Ваш дом, возможно, уже под водой, — ответил Мэтт. — Не волнуйтесь. Мы почти приехали. В больнице будет безопасно.
— Обещаете?