Матерь
цветение времени морского
ночной приют океанического аромата
роды
светящегося песка —
Очерчена божественным эллипсом
с двумя головнями-порогами
вход
и
выход.
Твой вздох возвращает времена
строительные камни для кельи сердца
и небесное эхо глаз.
Месяц погрузил свою судьбу
в твое ожидание.
Тихо завершается
спящий язык
воды и ветра
В пространстве возгласа твоего
когда вскрикнешь ты жаворонком.
*** (И всюду человек на солнце…)
И всюду
человек на солнце долг выплачивая
черным кровопусканьем в песок —
и только во сне
в бесполезном приюте
пылающей стрелой тоски по родине
вырываясь из колчана кожи —
а здесь
всегда только буквы
которые царапают глаз
хотя давно уже превратились
в бесполезные зубы мудрости
останки почившей эпохи.
Но теперь
Херувим погоды
завязывает платок четырех ветров
не для того чтобы собирать землянику
в лесах речи
а для того
чтобы на разные лады трубить
в темноте
ибо нельзя положиться
на летучий прах
и только повойник ветра
подвижная корона
указывает еще своим трепетом
весь в созвездиях тревоги
направление бегущему миру.
*** (Долго пожинал Иаков…)
Долго
пожинал Иаков
благословением руки своей
колосья тысячелетий
никнущие
в смертный сон
смотрел
слепыми глазами
просветом в его взоре
солнца и звезды обнимались
пока это наконец не выпрыгнуло
рожденьем из его руки
и
в глазное небо Рембрандта.
Иосиф
пытался еще
быстро отвести
молнию
ложного благословения
которая сверкнула уже
Б-г знает где
И Первородный угас
как пепел —
*** (Аллилуйя утес родился…)
Аллилуйя
утес родился
Мягкий голос из глубин морских
волны — руки
текучие руки вод
могилу держат и небосвод —
И потом
фанфара
в соляной короне
возлюбленная океана
блуждающая эпоха
тычется гранитными рогами
в его утро.
Аллилуйя
в кварце и слюде
Окрыленная тоска
свой ключ в замочной скважине
повернула к небу
дитя глубокой ночи
но уже родина для морской птицы
падающей от усталости
Беглецы из огня
из слепых убежищ
химия перезимовавшая
в тайной беседе ухода —
Семя солнца
в открытых ртах откровения
Аллилуйя
камней в сиянии
Запечатленные одеянья звезд
прорваны
и небо с протяжной речью
открывает глаза в заплаканной наготе —
Но
в воде родимой
сосунки водоросли охватывают
темное тело задирающее ноги
рыбы в свадебных покоях
где потоп разлегся
водят хоровод одержимые
замученные мечты сгущаются
в медузе дыша цветком-сапфиром
путеводными знаками
кровавые кораллы сонливой смерти
Аллилуйя
утес родился
в золотое пастбище света
*** (Уже говорят потрескивающие цветные ленты…)
Уже
говорят потрескивающие цветные
ленты
чужие рты
новая священная речь
Уже
сворачиваются под крыльями орлиными
смертные простыни горизонтов
ибо и драма смерти
перестрадав свое время
знает
о новом начале
за опущенным занавесом
Но здесь
с волосами венчанными
властители среди звездных скопищ
в яйце ночи
утрачивают вместе со скрижалями закона
вещие дали
на подвижных дисках розы ветров.
Солью заговаривают раны,
пока свет с плачем домой не потянется,
закрывая музыкальные двери.
Темнота
овдовевшая
болью скрюченная
долгим жалобным зовом
плодородия
сотрясает опустошенные небеса
пока
новый подсолнечник
сквозь траурное одеяние ночи
распускаться не начнет —
*** (Сеть из вздохов сон ткет…)
Сеть из вздохов сон ткет
священные письмена
но здесь никто не умеет читать их
кроме любящих
которые бегут
сквозь вращающиеся с музыкой
застенки ночей
горы мертвых
превозмогая
грезой связанные бегут
чтобы потом только
окунуться в рождество
солнца
вылепленного ими же —
*** (Сбрасывает этот век…)
Сбрасывает
этот век
змеиную чешую своего смертельного календаря —
Свищет вокруг волос Береники
молния — бич —
Отверзлась Адамова голова
подымается дергаясь
в тонкую полосу воздуха:
Семь дней творения.
Прорастает семя в страхе
быстро на человеческом пальце.
Орел несет в клюве свое гнездо.
Поцелуй — пчелиный присос девичьих губ
и пожинает смерть ветряные хлеба.
Звезды без орбит мраком ночным очерчены
освобожденные, брызжут пять чувств осветительными ракетами —
И молчание — новая страна —
*** (Сколько времен затонувших…)
Сколько
времен затонувших
на буксирном канате детского сна
поднимаются из открытого моря
в пахучую каюту
играя на лунных костях мертвецов
пока дева лимоном солнечным
окропленным тьмою
ослепляет в кораблекрушении.
Беспомощно
хлопают
мотыльковые двери мгновений
всегда открытые
для золотых дротиков
убийственно жгучих
в кровавом побоище детского страха.
Какие окольные пути предстоят
шагам сердца
пока наконец
челна воспоминаний
наяву
не достигнешь —
Сколько границ земных омытых грезами
нужно сорвать
пока музыка придет
с чужого созвездия —
Сколько смертельно больных завоеваний
нужно им
прежде чем они возвратятся
лунное молоко во рту
в крикливый воздух
своих детских игр со светлыми ресницами —
*** (Придет кто-нибудь издалека с речью…)
Придет кто-нибудь
издалека
с речью,
где, может быть, звуки
перекрыты
ржаньем кобылы
или
писком маленьких черных дроздов
или скрежетом пилы,
перегрызающей всякую близость, —
Придет кто-нибудь
издалека,
похожий на пса или на крысу,
придет зимою, —
ты одень его потеплее,
пусть у него
огонь под подошвами,
быть может, он ехал
на метеоре верхом,
не нужно ругать его
за продырявленный коврик. —
Всегда странник
носит с собой
сироту-родину
для которой он, может быть, ничего не ищет,
кроме могилы.
*** (Дальше дальше в дымный образ…)
Дальше
дальше
в дымный образ
верст любви дотла сожженных
к морю
разгрызающему с ревом
обруч горизонта на куски
Дальше
дальше
к вороной упряжке
с головою солнечной в повозке
вверх на стены белые
через проволоку времени
никнуть узнику в глаза
кровь разбрызгивая
чтобы наконец он мог
дальше
дальше
выбежать союзник сна
на великую свободу —
Пойман грезой он уже
заключенный в звездном круге.
*** (Без компаса хмельной кубок в море…)
Без компаса
хмельной кубок в море
и
кровь — роза ветров — пляшет
в споре со всеми светилами небесными
так юноша —
Испытывает юность свою
со встречным ветром в волосах
еще не зная как осторожна
тень в слепящем солнце.
На своем гулком Б-ге
пересекает он
молящие руки поникшего вечера
высвистывая старческое нищенство
на ветер.
У ночи
срывает он звезды с пояса
бросает
эти потерявшие запах лавандовые песни
праматери
в простыни.
Любит он подниматься по лестнице
в небо
чтобы дальше видеть
ибо смерть напрягла его
словно молнию
без возврата.
С качалок
племен оседлых ныне
он катапультируется
вне себя
огненным шлемом
он ранит ночь.
Но однажды наступает тишина
этот остров
уже расположенный