— В чьих же интересах? — повторил я.
— В интересах и по заданию администраторов и тех же Великих Техников, — медленно ответил Хабор, размышляя о чем-то своем.
— А кто конкретно программирует?
— Кое-что — я! — Хабор горделиво ткнул себя в грудь. — «%-5» Я и другие кибернетики, пользующиеся особым доверием. Ты думал, я только палач? Нет, палач — это так, попутно. Главное совсем в другом… — Он придвинулся вплотную и зашептал мне прямо в лицо: — Сейчас город уже почти не дает себя программировать… Он делает это сам, сам себя совершенствует, все больше ускользая из-под контроля… И уже не нуждается в тех, кто его создал. Что будет? А? Может быть, ты… помнишь?
Мне вдруг стало страшно. Острой змейкой пополз холодок по спине. Хабор словно знал обо мне что-то. Нечто такое, что я сам тщетно пытался вспомнить…
— Не помнишь? — Зрачки Хабора не отпускали, смотрели в упор. — Ничего, придет время — вспомнишь.
— Но… я ничего не понимаю.
— Придет время — поймешь… — Хабор усмехнулся, и тут же его лицо стало серьезным и торжественным. — Поймешь, какое счастье тебе привалило. Ибо нет счастливей тех, кто служит великой, всемогущей Силе, покоряющей миры, проникающей сквозь время и пространство, — Силе, для которой нет ничего невозможного. Верным слугам своим Абсолют дарует то, о чем не смеют и мечтать мириады смертных, — бессмертие в Вечной Гармонии…
Хабор поднялся.
— Не вздумай никому рассказывать. Впрочем, все равно никто ничего не поймет. Так же как ты сам, до поры до времени…
На другой день я пересказал все Актинию.
— Бред какой-то, — проговорил он. — А вообще мне иногда и впрямь начинает казаться, что у Хабора есть еще какая-то вторая, тайная жизнь… — Актиний нахмурился и принялся ходить по комнате. — Держись-ка ты от него лучше подальше. Кто знает, в какую нечистую игру он хочет тебя втянуть…
Мне очень хотелось сказать, что игра, которую ведет сам Актиний, тоже не очень-то чистая, но я благоразумно промолчал. А с Хабором после этого еще несколько раз беседовал. Теперь я уже не вздрагивал, когда слышал за спиной полунасмешливое приветствие:
— Га! Га! Провокатор!
О загадочном Абсолюте Хабор не произнес больше ни слова, но о городе и порядках в нем он сообщил мне немало любопытного.
Однажды днем мы с Элорой задержались на крыше высокого здания. В этом безлюдном месте никто не мешал разговаривать на русском языке, который так полюбился Элоре.
— Что это? — спросила вдруг она, показав в сторону площади. Сквозь негустое переплетение движущихся парабол виднелись колонны людей.
— Армия вторжения, — с видом знатока стал я выкладывать новость, только накануне услышанную от Хабора. — Незанятых в производстве становится все больше. Куда их девать? Город… То есть Великие Техники решили готовить миллиардную Армию вторжения. Да! — с ироническим пафосом продолжал я. — Это будет великая армия. Пришельцам не поздоровится. Наши солдаты сапогами вытопчут их зеленую планету.
— О, Гриони! — смеялась Элора. — Не притворяйся. Ты не похож на других. И таким мне нравишься. Иногда мне кажется, что ты вырос в другом мире…
— Давай полюбуемся Армией вторжения, — прервал я ее.
Мы спустились на несколько парабол и стали наблюдать. Любоваться, в сущности, нечем. Это было плохо обученное войско. Люди, которые до этого мало ходили пешком и только дергались в скоки-ноки, с трудом привыкали к строевой дисциплине. Инструкторы шагали рядом и учили их маршировать.
Солдаты на левом плече держали многозарядные лучевые ружья. Проходя колоннами мимо статуи Генератора, они вскидывали правые руки вверх и нестройно, но громко орали:
— Ха-хай! Ха-хай!
Неожиданно с нависших над площадью эстакад сорвались змеистые молнии и впились острыми жалами в плечи двух солдат. Те упали и корчились, крича от боли. Инструкторы гнали их обратно в строй.
— Что это? — испугалась Элора.
— Не знаю, — растерялся я. — Видимо, те солдаты притворялись. Разевали рты, но не кричали «Ха-хай!». Всевидящий город зафиксировал это и покарал электроразрядами. Сам придумал наказание!
— Страшный город, — прошептала Элора.
— Город Электронного Дьявола, — сказал я.
Мне захотелось как-то развеять, развеселить погрустневшую Элору.
— Слушай, — предложил я. — А что, если нам хоть на время вырваться куда-нибудь? Улизнем из города.
— Как ты сказал? Улизнем? — Элора удивленно подняла глаза и рассмеялась.
Я начал объяснять значение этого слова, но Элора остановила:
— Не надо. Я поняла. Какое смешное слово… Ну что же, давай улизнем. Только куда? Город затопил всю планету… О, вспомнила! Есть не так далеко одно место…
Аэрояхта понесла нас на север. Летели долго. Внизу плескалось бесконечное море огней, волнами прокатывались какие-то искрометные сгустки, змеились эстакады. «Гераклитов мир, — подумалось мне. — Огненная стихия, движущаяся без направления и цели».
И вдруг свершилось чудо: город кончился. Элора посадила аэрояхту на опушке небольшой рощи. Я узнал ее — это была та самая роща, где я очнулся… Я сорвал пучок травы и с наслаждением понюхал. С острой и сладкой печалью вспомнился запах лугов моего детства.
— О, Гриони! — засмеялась Элора. — Как ты счастлив. Ты странный человек… Вот что: ты оставайся, а я скоро вернусь. Кое-что прихвачу.
Я остался один. Присел на бугорок, поросший сухой травой. И вдруг вздрогнул, вспомнив холодное фиолетовое пламя, свернувшуюся в пояс капсулу… Таинственная капсула, принесшая меня неведомо откуда, исчезнувшая так необъяснимо и бесследно, — будь она у меня сейчас, я сразу же попытался бы бежать. Только вот куда?
Элора вернулась, когда совсем стемнело. Из аэрояхты она вынесла какие-то напитки и пакеты с едой.
— Устроим… Как это раньше называлось? Пикник. Загородный пикник, — смеялась Элора.
Она села рядом со мной и посмотрела в небо. Вверху — непривычная для жителей города картина. На черном куполе раскинулась серебристая арка Млечного Пути с мириадами далеких светил.
— Как хорошо! — прошептала Элора. — Тишина. Города нет, и никого нет… Сейчас во всей Вселенной нет никого, кроме нас двоих и вот этих звезд. Стихи, — потребовала она. — Прочти какие-нибудь стихи.
Я прочитал подходящие к обстановке стихи Лермонтова и Тютчева, в которых говорилось и о таинственной ночи, и о «мерцании звезд незакатных».
Твой милый образ, незабвенный,
Он предо мной везде, всегда.
Недостижимый, неизменный,
Как ночью на небе звезда…
Элора слушала, широко раскрыв глаза.
— Так говорить о женщине, о человеке… — прошептала она. — С таким уважением…
Потом спросила:
— Зачем? Зачем ты все это придумал? Не было этого никогда!
— Это было. Давно. Вот там, — я шутливо показал на небо. Случайно задел затейливую башенку-прическу. Волосы Элоры рассыпались черным шелковистым облаком, я почувствовал еле уловимый аромат.
— Твои волосы пахнут мятой.
— Мятой? А что это такое?
— Это трава с очень приятным и очень своеобразным запахом.
— Откуда ты все это знаешь?
Элора вдруг отшатнулась и внимательно, почти со страхом посмотрела на меня.
— А впрочем, чего я испугалась? — еле слышно проговорила она. — Хотя бы и так… Даже лучше.
— Понимаю. Ты подумала, что перед тобой пришелец?
— Да, я так подумала, — улыбнулась Элора. — Но этого не может быть.
— Конечно. Наши боевые крейсера… — начал я тоном знатока.
— И все же ты пришелец. — Элора сказала это как-то непонятно: то ли полушутя, то ли всерьез. — Только не со звезд, а из другой физической системы отсчета. Я хочу, чтобы ты меня взял с собой, в свое таинственное измерение, в выдуманный и зачарованный мир поэзии.
Матово-белое лицо Элоры казалось в ночи кристаллом, светящимся изнутри ровным светом. Хорошо помню ее глаза. Не холодные и строгие, какие вижу сейчас на портрете, а удивленно раскрытые и нежные — две загадки, две черные бездны…
Наша встреча с Элорой была последней.
… И здесь скоро наступит ночь. Писать трудно — сгущаются сумерки. Смотрю в окно на темнеющие кроны деревьев, прислушиваюсь к затихающим лесным звукам. Солнце скрылось за лысой горой. И закат, великолепный закат развертывает свои красные перья.
Если бы это была Земля!..
Земля
Земля! Наверно, ни один мореплаватель древности не произносил это слово с таким восторгом, как я. Это безусловно Земля!
Окончательно убедился в этом сегодня утром. Перед завтраком я отправился к небольшому озеру, плескавшемуся у подножия горы. Нога болела меньше, и я решился наконец подняться наверх. Когда взобрался на голую вершину, у меня перехватило дыхание. И не от усталости, хотя гора довольно высока, а от красоты и знакомости распахнувшихся далей. Земля!.. Мне кажется даже, что передо мной ландшафты, характерные для Среднего Урала. Кругом зеленеют лесистые увалы, подернутые тонким утренним туманом. Куда ни кинь взгляд — холмится застывшее каменное море с гребнями шиханов на волнах-вершинах…
Но какой сейчас век? Во всяком случае, не мое двадцать первое столетие. Тогда леса на Урале рассекались высоковольтными линиями и автострадами, а в воздухе стоял почти беспрерывный гул от пролетающих в поднебесье лайнеров. Нет, это и не двадцатый и даже не девятнадцатый век: я не заметил ни одного заводского дымка, ни одного телеграфного столба. Может, попал на совсем старый Урал? Судя по незатоптанной, девственной природе и заброшенной охотничьей избушке, сейчас вероятнее всего конец семнадцатого или самое начало восемнадцатого столетия.
Я сидел на согретом солнцем камне, любовался далями и размышлял о странных капризах реки времени, носившей меня на своих волнах из эпохи в эпоху и забросившей сейчас на этот свой живописный и пустынный берег.
В «моем» двадцать первом веке я побывал туристом во многих странах. И прекраснее Урала ничего не видел. Вот и сейчас засмотрелся на гранитные палатки, возвышающиеся шагах в тридцати от меня. Глядя на изогнутые столбы, причудливые выемки и карнизы, невольно подивился искусству природы, отчеканившей этот шедевр из гранита. Миллионы лет назад, в пору юности Уральского хребта, здесь, вероятно, была одна из высочайших гор. Снежная вершина ее купалась в облаках. Шли тысячелетия. Природные силы вершили свою неторопливую, но сокрушительную работу. Резкая смена температур, движение мощных ледников постепенно сглаживали рельеф. Высокая гора превратилась в лесистый перевал, а от пронзающей тучи вершины сохранилась лишь вот эта гранитная гряда. Над ней и сейчас продолжают затейливую, но уже более тонкую работу шумные вьюги и весенние потоки, свистящие летние ливни и ветер-ювелир.