чер были первыми ее слушателями, волокут на гильотину, а вскоре возникает гротескная ситуация: поэта революции сажают в тюрьму как контрреволюционера и – именно его! – отдают под суд по обвинению в измене родине. Только благодаря перевороту 9 термидора, когда с падением Робеспьера распахнулись двери тюрем, Французская революция избежала позора послать сочинителя своей бессмертной песни под «национальную бритву».
Правда, то была бы героическая смерть, а не жалкое умирание во тьме безвестности, какое суждено Руже. Ведь еще сорок с лишним лет, еще тысячи и тысячи дней прожил несчастный Руже после того единственного по-настоящему творческого дня своей жизни. Мундира он лишился, пенсиона тоже; стихи, оперы, тексты, которые он пишет, не печатают, не исполняют. Судьба не прощает дилетанту, что он незваным втиснулся в ряды бессмертных. Занимаясь мелкими и не всегда чистыми делишками, маленький человек влачит срок своей маленькой жизни. Тщетно Карно 7, а позднее Бонапарт из сочувствия пытаются ему помочь. Что-то в характере Руже безнадежно отравлено и исковеркано жестокостью той случайности, что на три часа сделала его божеством и гением, а затем опять пренебрежительно отбросила в ничтожность. Он ссорится и сутяжничает со всеми властями, пишет наглые и патетические письма Бонапарту, который хотел ему помочь, публично похваляется, что на плебисците голосовал против него. Впутывается в темные махинации и из-за неоплаченного векселя даже поневоле знакомится с долговой тюрьмой Сент-Пелажи. Повсюду не ко двору, вечно в осаде кредиторов, вечно под надзором полицейских шпиков, он в конце концов забивается в глухую провинцию и, словно из могилы, одинокий и забытый, внимает оттуда судьбе своей бессмертной песни; он еще жив, когда «Марсельеза» с победоносными войсками бурей проносится по всем странам Европы, и когда Наполеон, едва ставши императором, приказывает отказаться от ее исполнения как от слишком революционной, и когда Бурбоны затем полностью ее запрещают. Лишь удивление охватывает озлобленного старика, когда поколение спустя Июльская революция 1830 года вновь воскрешает его слова, его мелодию во всей их мощи и король-буржуа Луи Филипп назначает ему, сочинителю, небольшой пенсион. Безвестному, забытому кажется сном, что его вообще еще помнят, но это опять лишь мимолетное воспоминание, и когда в 1836 году семидесятишестилетний Руже наконец умирает в Шуази-ле-Руа, никто уже не помнит и не знает его имени. И только через поколение, во время Мировой войны, когда «Марсельеза», давным-давно ставшая национальным гимном, опять боевым кличем звучит во Франции на всех фронтах, выходит указ захоронить останки маленького капитана Руже де Лиля в Доме инвалидов, там же, где покоится прах маленького лейтенанта Бонапарта, и в склепе славы своего отечества совершенно безвестный создатель вечной песни наконец-то отдыхает от разочарования, что был не кем иным, как поэтом одной-единственной ночи.
Судьбоносная минута Ватерлоо. Наполеон. 18 июня 1815 г.
Судьбу влечет к властным и жестоким. Годами она рабски покорствует одиночке – Цезарю, Александру, Наполеону; ведь она любит человека неукротимого, подобного ей само́й, неуловимой и непостижной стихии.
Однако порой, во все времена лишь изредка, она по странному капризу склоняется перед равнодушным и бесталанным. Порой – и это поразительнейшие мгновения мировой истории – нить фатума на скоротечную минуту попадает в руки совершенно ничтожного. И таких людей всегда больше пугает, нежели окрыляет ураган ответственности, затягивающий их во всемирную героическую игру, и почти всегда они, трепеща, выпускают из рук брошенный им жребий. Редко кто крепко хватает этот шанс и вместе с ним устремляется ввысь. Ведь лишь на секунду великое вручает себя ничтожному; упустишь эту секунду – и второго раза не будет никогда.
Груши1
В разгар танцев, флирта, интриг и споров Венского конгресса 2 грохочущим пушечным ядром проносится весть, что Наполеон, плененный лев, вырвался из своей клетки на острове Эльба; и вот уж следом эстафетой летят другие вести: он захватил Лион, он изгнал короля, фанатично преданные ему войска со стягами переходят на его сторону, он в Париже, в Тюильри, напрасны были и Лейпциг 3, и двадцать лет убийственной войны. Словно схваченные когтистой лапой, только что вздорившие и спорившие министры в испуге вздрагивают, спешно призывают английские, прусские, австрийские, российские войска, чтобы еще раз, и теперь уж окончательно, раздавить узурпатора власти: никогда легитимная Европа императоров и королей не была сплоченнее, чем в этот первый ужасный час. С севера на Францию идет Веллингтон 4, обок продвигается на помощь прусская армия под командованием Блюхера 5, на Рейне вооружается Шварценберг 6, а в качестве резерва через Германию медленно тянутся русские полки.
Наполеон вмиг понимает смертельную опасность. Он знает, нет времени ждать, пока эта шайка соберется воедино. Он должен их разобщить, должен поодиночке напасть на пруссаков, англичан, австрийцев, пока они не стали европейской армией и гибелью его империи. Надо спешить, ведь иначе проснутся недовольные в собственной стране, надо одержать победу, прежде чем республиканцы усилятся и вступят в сговор с роялистами, прежде чем Фуше7, скользкий и двоедушный, в союзе с Талейраном 8, его противником и зеркальным отражением, коварно сломает ему хребет. Он должен со всею силой, используя кипучий энтузиазм армии, обрушиться на противников; каждый день – потеря, каждый час – опасность. И он поспешно бросает звенящий жребий на самое кровавое в Европе поле брани, в Бельгии. 15 июня, в три часа утра, головные части огромной – но теперь и единственной – армии Наполеона пересекают границу. Уже 16 июня под Линьи они атакуют прусскую армию и отбрасывают ее назад. Это первый удар лапы вырвавшегося на свободу льва, страшный, но не смертельный. Разбитая, однако не уничтоженная, прусская армия отходит к Брюсселю.
Теперь Наполеон готовится нанести второй удар, по Веллингтону. Перевести дух нет времени, ведь каждый день приносит противнику подкрепления, и ему совершенно необходимо одурманить свои тылы, обескровленный, беспокойный французский народ, огненной водой победных сводок. Еще 17-го 9 он со всей своей армией выходит к высотам Катр-Бра, где окопался Веллингтон, противник хладнокровный, с железными нервами. Никогда диспозиции Наполеона не были столь продуманны, а его боевые приказы столь четки, как в этот день: замысливая атаку, он принимает в расчет грозящие ему опасности, а именно то, что разбитая, но не уничтоженная армия Блюхера может соединиться с Веллингтоном. Не желая допустить этого, он отделяет часть своих войск, которой надлежит неуклонно гнать прусскую армию перед собой и не давать ей соединиться с англичанами.
Командовать этой армией преследования он поручает маршалу Груши. Груши – человек заурядный, добросовестный, честный, храбрый, надежный, командующий кавалерией, испытанный в боях, но не более чем командующий кавалерией. Не горячий, увлекающий за собой берсерк-кавалерист, как Мюрат, не стратег, как Сен-Сир и Бертье, не герой, как Ней 10. Его грудь не украшена боевой кирасой, его образ не обвеян мифами, никакие заметные качества не снискали ему славу и место в героическом мире наполеоновской легенды – только злосчастье, только фиаско сделало его знаменитым. Двадцать лет он сражался во всех битвах, от Испании до России, от Голландии до Италии, медленно поднялся по карьерной лестнице до маршала, не то чтобы незаслуженно, но и не совершив особых подвигов. Пули австрийцев, солнце Египта, кинжалы арабов, мороз России убрали с его дороги предшественников: Дезе при Маренго, Клебера в Каире, Ланна 11 при Ваграме – путь к высшему званию он не штурмовал, его расчистила ему двадцатилетняя война.
Наполеон, конечно, знает, что Груши не герой и не стратег, а лишь надежный, верный, храбрый, трезвый человек. Но половина его маршалов в могиле, оставшиеся же, к его досаде, сидят в своих имениях, усталые от бесконечных биваков. Словом, он вынужден доверить важнейшее дело заурядному человеку.
Семнадцатого июня, в одиннадцать утра, на следующий день после поражения при Линьи и за день до Ватерлоо, Наполеон впервые доверяет Груши командовать самостоятельно. На миг, на один день скромный Груши выходит из военной иерархии в мировую историю. Лишь на миг, но на какой! Приказы Наполеона ясны. Пока он сам идет на англичан, Груши с третью армии должен преследовать пруссаков. Казалось бы, простая задача, четкая и однозначная, но вместе с тем гибкая и обоюдоострая, как меч. Ведь в ходе преследования Груши надлежит постоянно держать связь с главными силами.
Маршал нерешительно принимает командование. Он не привык действовать самостоятельно, его безынициативная осмотрительность оправдывает себя, только когда гениальный взор императора указывает, что надо делать. Кроме того, он чует за спиной недовольство своих генералов, а может статься, да, может статься, и смутный шум крыльев судьбы. Лишь близость главной ставки успокаивает его: ведь всего три часа форсированного марша отделяют его армию от императорской.
Дождь хлещет как из ведра, когда Груши отбывает. Медленно его солдаты продвигаются за пруссаками по глинистому, жидкому месиву или, по крайней мере, направляются туда, где полагают найти Блюхера и его людей.
Ночь в Кайю
Холодный северный дождь льет без конца. Словно мокрое стадо, шагают впотьмах полки Наполеона, у каждого солдата на сапогах два фунта грязи; укрыться негде – ни дома, ни навеса. Солома слишком пропиталась водой, чтобы устроиться на ней, и солдаты, собравшись в группки по десять – двенадцать человек, спят сидя, спина к спине, прямо под дождем. Самому императору тоже не до отдыха. От лихорадочной нервозности он места себе не находит, ведь по причине ненастной погоды рекогносцировка толком ничего не дает, разведчики сообщают крайне путаные сведения. Он пока не знает, примет ли Веллингтон сражение, а от Груши нет вестей о пруссаках. И в час ночи Наполеон сам – безразличный к потокам дождя – обходит передовые посты вплоть до расстояния полета ядра от английского лагеря, где в тумане порой видны тусклые, дымные огоньки, и планирует атаку. Лишь когда брезжит рассвет, он возвращается на маленькую ферму Кайю, в свою убогую ставку, где находит первые депеши от Груши; расплывчатые сведения об отходе пруссаков, но хотя бы есть и успокаивающее обещание идти за ними следом. Мало-помалу дождь унимается. Император нетерпеливо меряет шагами комнату, смотрит на желтый горизонт, не откроется ли наконец даль, а с нею и решение.