В пять утра – дождь перестал – вокруг проясняется, принято и решение. Император отдает приказ: в девять утра вся армия должна быть готова к атаке. Конные посыльные мчатся во все стороны. Уже вскоре слышна барабанная дробь – сигнал к сбору. Только теперь Наполеон бросается на полевую койку, чтобы час-другой поспать.
Утро Ватерлоо
Девять утра. Но войска еще не собраны в полном составе. Почва, раскисшая от трехдневного дождя, затрудняет всякое передвижение и тормозит подход артиллерии. Потихоньку выглядывает солнце, светит при резком ветре, но это не солнце Аустерлица, ярко сиявшее и сулившее удачу, северное светило светит тускло, угрюмо. Наконец войска готовы, и перед началом сражения Наполеон на своей белой кобыле еще раз объезжает весь фронт. Орлы на стягах склоняются, словно под буйным ветром, кавалеристы воинственно потрясают саблями, пехота в знак приветствия сажает свои медвежьи шапки на острия штыков. Барабаны сыплют бешеной дробью, фанфары громко и радостно трубят навстречу полководцу, но все эти искрометные звуки громом перекрывает раскатывающийся над головами полков ликующий крик семидесяти тысяч солдатских глоток: «Vive l’Empereur! – Да здравствует император!»
За двадцать наполеоновских лет не было парада более впечатляющего и восторженного, чем этот последний. Едва отзвучали крики, в одиннадцать часов – на два часа позже предусмотренного, на два роковых часа опоздав! – канониры получают приказ ударить картечью по красным мундирам на холме. Затем с пехотой подтягивается Ней, «le brave des braves»[7]; для Наполеона начинается решающая година. Несчетно раз описана эта битва, но люди не устают читать о ее волнующем, переменчивом ходе, то в великолепном изображении Вальтера Скотта, то в эпизодических заметках Стендаля. Она огромна и многообразна, видна издалека и с близкого расстояния, как с холма полководца, так и из седла кирасира. Она – искусное детище напряженности и драматизма с их бесконечным чередованием страха и надежды, которое внезапно выплескивается в момент предельной катастрофы. Образец подлинной трагедии, ибо в этой одной судьбе решилась судьба Европы и фантастический фейерверк наполеоновского существования блистательно, подобно ракете, еще раз взмыл в небеса, чтобы затем в крутом падении погаснуть навсегда.
С одиннадцати до часу французские полки штурмуют холмы, захватывают деревни и позиции, их вновь отбрасывают, и вновь они устремляются в атаку. Уже десять тысяч убитых лежат на мокрых глинистых холмах пустой земли, но ничего пока не достигнуто, лишь усталость по ту и по другую сторону. Обе армии устали, оба полководца встревожены. Оба знают: победит тот, кто первым получит подкрепление, Веллингтон – от Блюхера, Наполеон – от Груши. Снова и снова Наполеон нервно хватается за подзорную трубу, высылает все новых курьеров; если его маршал подойдет вовремя, над Францией еще раз взойдет солнце Аустерлица.
Ошибка Груши
Груши, который, сам того не сознавая, держит в руках судьбу Наполеона, согласно приказу выступил вечером 17 июня на марш и следует за пруссаками в предписанном направлении. Дождь перестал. Беззаботно, как в мирное время, шагают молодые роты, вчера впервые понюхавшие пороху: враг до сих пор не показывается, до сих пор не обнаружено ни следа разбитой прусской армии.
И вдруг, как раз когда маршал торопливо завтракает в крестьянском доме, земля под их ногами тихонько дрожит. Они настораживаются. Снова и снова глухо, быстро затихая, прокатывается рокот: это пушки, палят батареи, далеко, но не слишком, не более чем в трех часах пути отсюда. Несколько офицеров по способу индейцев бросаются наземь, чтобы поточнее определить направление. Ровно и глухо звучит далекий рокот. Канонада Сен-Жана, начало Ватерлоо. Груши держит совет. Жерар, его заместитель, с горячностью требует, что «il faut marcher au canon», необходимо спешно двинуться в направлении канонады! Еще один офицер поддерживает его: да, скорее туда! Для них не подлежит сомнению, что император ударил по англичанам и началась тяжелая битва. Груши колеблется. Привыкший повиноваться, он пугливо цепляется за исписанный лист, приказ императора преследовать отходящих пруссаков. Жерар, заметив его неуверенность, усиливает напор. «Marcher au canon!» – требование заместителя в присутствии двух десятков офицеров и штатских звучит как приказ, а не как просьба. Груши мрачнеет. Резче и суровее заявляет, что должен исполнять полученный приказ, пока от императора не поступит новый. Офицеры разочарованы, пушки грохочут средь недоброго молчания.
Жерар делает последнюю попытку: умоляет выслать на поле брани хотя бы его дивизию и немного кавалерии и обязуется своевременно быть на месте. Груши размышляет. Размышляет лишь секунду.
Мировая история за мгновение
Лишь секунду Груши размышляет, и эта секунда формирует его собственную судьбу, судьбу Наполеона и судьбу мира. Она, эта секунда в крестьянском доме Вальхайма, решит судьбу всего девятнадцатого века, она готова бессмертием слететь с губ довольно храброго, довольно заурядного человека, открыто лежит в ладонях, что нервно мнут роковой приказ императора. Если бы Груши сейчас собрался с духом, проявил смелость, нарушил приказ, поверив в себя и в явный знак, Франция была бы спасена. Но несамостоятельный человек всегда повинуется предписанию, а не призыву судьбы.
И Груши категорически отказывает. Нет, делить и без того небольшие силы безответственно. Его задача – преследовать пруссаков, и только. Он не желает действовать вопреки приказу императора. Офицеры сердито молчат. Вокруг Груши – кольцо тишины. И в тишине безвозвратно уходит то, что позднее останется непостижимо для слов и дел, – решающая секунда. Веллингтон победил. А они продолжают марш, Жерар, Вандамм, гневно сжав кулаки, Груши, вскоре встревоженный и с каждым часом все более неуверенный: ведь странное дело, пруссаков по-прежнему не видно, должно быть, они оставили направление на Брюссель. Скоро разведчики доносят о подозрительных знаках, что их отход обернулся фланговым маршем к полю сражения. Если поспешить, еще можно прийти на помощь императору, и Груши все более нетерпеливо ждет депеши с приказом вернуться. Но вестей нет. Лишь глухо и словно все дальше рокочут над содрогающейся землей залпы пушек – железные жребии Ватерлоо.
Ватерлоо после полудня
Между тем уже час дня. Четыре атаки хотя и отбиты, но ощутимо ослабили центральный участок Веллингтона; Наполеон уже готовится к решающему удару. Он приказывает усилить батареи перед Бель-Альянсом и, пока канонада боя не протянула меж холмами свою дымную завесу, обводит последним взглядом поле брани.
И тут император замечает на северо-востоке темную движущуюся тень, словно вытекающую из лесов: новые войска! Тотчас все подзорные трубы обращаются в ту сторону: неужели это Груши, смело нарушивший приказ и явившийся в самый нужный час? Нет, приведенный пленник сообщает, что это передовые отряды армии генерала фон Блюхера, прусские войска. Впервые император догадывается, что разбитая прусская армия не иначе как ушла от преследователей, чтобы во благовремении соединиться с англичанами, тогда как треть его собственных войск бесполезно маневрирует на пустых пространствах. Он тотчас пишет письмо Груши, велит ему любой ценой поддерживать связь и предотвратить вмешательство пруссаков в сражение.
Одновременно маршал Ней получает приказ к атаке. Веллингтона необходимо разгромить до подхода пруссаков: теперь, ввиду внезапно уменьшившихся шансов, любая дерзость оправданна. Всю вторую половину дня новые и новые свежие силы пехоты раз за разом остервенело атакуют плато. Раз за разом солдаты берут разбитые деревни, раз за разом их выбивают оттуда, раз за разом они с развевающимися стягами волной накатывают на уже разбитые каре. Но Веллингтон пока держится, а вестей от Груши по-прежнему нет как нет. «Где Груши? Где Груши?» – нервно бормочет император, видя, что передовые отряды прусской кавалерии мало-помалу вступают в сражение. Другие французские командиры тоже начинают терять терпение. И маршал Ней – он столь же безрассудно отважен, сколь Груши не в меру осмотрителен (под Неем уже убили трех коней), – решив одним мощным ударом закончить сражение, бросает в атаку всю французскую кавалерию. Десять тысяч кирасир и драгун устремляются в эту жуткую, смертельную скачку, разносят каре противника, разят канониров, сметают первые ряды. Их тоже вынуждают отступить, но силы английской армии на исходе, кулак, крепко сжимающий холмы, начинает разжиматься. И когда теперь сильно поредевшая французская кавалерия отступает перед пушками, медленной тяжелой поступью подходит последний резерв Наполеона, старая гвардия, чтобы штурмовать холм, от обладания которым зависит судьба Европы.
Решение
Четыре сотни пушек с самого утра беспрерывно грохочут по обе стороны. На фронтовом рубеже кавалькады конников с лязгом налетают на стрелков противника, дробь барабанов, вся равнина дрожит от разноголосого гвалта! Но наверху, на обоих холмах, полководцы напрягают слух, пытаются уловить более тихие звуки.
Часы тихонько, словно птичьи сердца, тикают в их ладонях над грозными людскими массами. Наполеон и Веллингтон – оба то и дело хватаются за хронометр, считая часы, минуты, которые должны обеспечить им последнюю, решающую подмогу. Веллингтон знает, что Блюхер близко, Наполеон надеется на Груши. Резервов ни у того ни у другого больше нет, и первым получивший подмогу определит исход битвы. В подзорную трубу оба всматриваются в опушку леса, где сейчас, словно легкие тучки, появляются первые пруссаки. Но кто это – отдельные стрелки или сама армия, уходящая от Груши? Англичане сопротивляются уже из последних сил, но и французские войска устали. Тяжело дыша, с цепенеющими руками они, точно борцы, стоят друг против друга, переводя дух, чтобы вступить затем в последнюю схватку: этот раунд решит всё и навсегда.