Графиня. Но ты мне все скажешь? Все?
Толстой(все еще совершенно спокойный). Все, Соня. А ты помни свое обещание.
Графиня медленно уходит, бросив беспокойный взгляд на письменный стол. Толстой ходит по комнате, затем садится к письменному столу, пишет несколько слов в дневник. Встает, ходит взад и вперед, вновь подходит к столу, задумчиво листает дневник, вполголоса читает написанное.
«Я стараюсь быть как можно более спокойным и твердым по отношению к Софье Андреевне и думаю, что мне более или менее удается успокоить ее… Сегодня я впервые увидел возможность добротой и любовью добиться от нее уступок… Ах, если бы…»
Кладет дневник, тяжело вздыхает, переходит в соседнюю комнату и зажигает там свет. Затем возвращается вновь, с трудом стягивает с себя тяжелые мужицкие сапоги, снимает блузу. Гасит свет и идет в широких штанах и рабочей рубахе в смежную комнату, свою спальню. Некоторое время в комнате тихо и совершенно темно. Никого на сцене нет. Глубокая тишина. Медленно, тихо-тихо открывается входная дверь в рабочую комнату. Кто-то идет босиком по совершенно темной комнате, в руке потайной фонарик, бросающий узкий луч света на пол. Это графиня. Она боязливо оглядывается, прислушивается у двери в спальню, затем, по-видимому успокоившись, крадется к письменному столу. Поставленный фонарик высвечивает белый круг посреди стола. Графиня, в свете фонарика видны лишь дрожащие руки, сначала хватает оставленную рукопись, волнуясь, начинает читать дневник, затем осторожно вынимает из ящика письменного стола одну за другой бумаги, все поспешнее роется в них, не находя нужной 9. Наконец судорожным движением вновь берет фонарик в руку и бредет обратно. Ее лицо растерянно, как у лунатика. Едва она закрывает за собой дверь, Толстой распахивает дверь своей спальни. В руке у него свеча, она качается, так сильно возбуждение трясет старика: он наблюдал за женой. Толстой пытается было ринуться ей вдогонку, уже хватает ручку двери, но внезапно с усилием заставляет себя повернуться, сдержанно и решительно ставит свечу на письменный стол, идет к двери комнаты, расположенной рядом с его спальней, тихо и осторожно стучит в нее.
Толстой(тихо). Душан… Душан…
Голос Душана(из соседней комнаты). Это вы, Лев Николаевич?
Толстой. Тише, тише, Душан! И выходи скорее…
Душан выходит из соседней комнаты, он тоже полуодет.
Разбуди дочь, Александру Львовну, пусть сразу же приходит сюда. Потом беги на конюшню и прикажи Григорию запрячь лошадей, пусть делает он это тихо, чтобы никто в доме не заметил. И сам не шуми. Не надевай ботинки, последи, чтобы двери не скрипели. Мы уезжаем немедленно – нельзя терять ни минуты.
Душан быстро уходит. Толстой садится, решительно натягивает сапоги, берет свою блузу, поспешно надевает ее, ищет какие-то бумаги и торопливо собирает их. Его движения энергичны, но порой лихорадочны. Даже теперь, когда он у письменного стола набрасывает несколько слов на листе бумаги, плечи его судорожно подергиваются.
Саша(бесшумно входя). Что случилось, папа́?
Толстой. Я уезжаю, бегу… наконец… наконец-то это решено. Час назад она клялась доверять мне во всем, а сейчас, в три часа ночи, тайком пробралась в мою комнату, чтобы рыться в бумагах… Но это хорошо, это очень хорошо… не ее воля была это – воля другого. Как часто молил я Бога, пусть подаст мне знак, что время приспело, – и вот знак дан, и теперь я имею право уйти, оставить ту, которая покинула мою душу.
Саша. Но куда, папа́?
Толстой. Не знаю, не хочу знать… Куда-нибудь, только прочь от неправдивости этой жизни… куда-нибудь… Есть много дорог на земле, и где-то ждет уже охапка соломы или постель, на которой старый человек сможет спокойно умереть.
Саша. Я тоже поеду.
Толстой. Нет. Ты должна пока остаться, успокоить ее… ведь она потеряет голову… о, как будет она страдать, бедная!.. И виновник этих страданий – я… Но я не могу по-другому, я не могу более, иначе я задохнусь здесь. Ты останешься в доме, пока не приедут Андрей и Сережа. Только тогда отправишься вслед за мной, сначала я поеду в Шамордино, в монастырь, чтобы попрощаться с сестрой, так как чувствую, пришло время прощаний.
Душан(торопливо возвращаясь). Лошади запряжены 10.
Толстой. Теперь собирайся сам, Душан, захвати с собой эти бумаги…
Саша. Но, папа́, необходимо взять шубу, ночью очень холодно. Я сейчас быстро соберу тебе теплую одежду…
Толстой. Нет, нет, ничего больше не нужно. Боже мой, нам нельзя медлить… я не желаю больше ждать… двадцать шесть лет жду я этого часа, этого знака… быстрее, Душан… нас может кто-нибудь задержать, помешать нам. Вот бумаги, возьми их, дневник, карандаш…
Саша. А деньги для поезда, я сейчас принесу…
Толстой. Нет, никаких денег! Я не хочу более касаться их. Меня знают на вокзале, мне дадут билет, а потом поможет Бог. Душан, быстрее идем. (Саше.) Слушай, передай ей это письмо 11: это мое прощание, да простит мне она его! И напиши мне, как она перенесла мой отъезд.
Саша. Но, папа́, как же писать? Едва я назову на почте имя Толстого, они сразу же узнают адрес и поедут туда. Надо взять какое-нибудь другое имя.
Толстой. Ах, вечно лгать! Вечно лгать, вечно унижать свою душу всякими тайнами… но ты права… Пойдем же, Душан… Как хочешь, Саша… это только к добру… так как же мне называться?
Саша(задумавшись на мгновение). Все депеши я буду подписывать Фролова, а адресовать буду Т. Николаеву.
Толстой(в лихорадочной спешке). Т. Николаев… хорошо, хорошо… Ну, будь здорова. (Обнимает ее.) Т. Николаев, говоришь, так должен я называться. Еще одна ложь, еще одна! Ну, бог даст, это будет последней моей неправдой перед людьми.
Торопливо уходит.
Через три дня – 31 октября 1910 года. Зал ожидания вокзала на станции Астапово. Справа большая застекленная дверь ведет на перрон, слева – дверь поменьше в жилое помещение начальника станции Ивана Ивановича Озолина. На деревянных скамьях и вокруг стола сидят пассажиры, ожидающие скорого поезда из Данкова. Бабы в платках спят, мелкие торговцы в тулупах, несколько человек из городских сословий, вероятно, чиновники, купцы.
Первый пассажир(читает газету, внезапно громко). Это он отлично проделал! Замечательную штуку выкинул старик! Никто от него такого и не ожидал уж.
Второй пассажир. Что случилось?
Первый пассажир. Удрал из своего дома Лев Николаевич, и никто не знает куда. Ночью собрался, натянул сапоги, надел шубу и так вот, ничего не взяв с собой, ни с кем не попрощавшись, уехал со своим доктором, Душаном Петровичем.
Второй пассажир. А старуху оставил дома? Не шутка для Софьи Андреевны. Ему должно быть сейчас восемьдесят три. Кто мог подумать о нем такое, и куда, говоришь ты, он поехал?
Первый пассажир. Это хотели бы знать и его домашние, и газетчики. Теперь они телеграфируют во все концы. Один будто видел его на болгарской границе, а другие говорят – в Сибирь поехал12. Но никто не знает правды. Здорово обделал это дельце старик!
Третий пассажир(молодой студент). Как говорите вы? Лев Толстой уехал из дома? Дайте, пожалуйста, газету, я сам прочту. (Просматривает газету.) Это хорошо, это очень хорошо, наконец-то он решился.
Первый пассажир. А чего здесь хорошего?
Третий пассажир. Потому что стыдно уж стало ему жить вопреки своим убеждениям. Долго принуждали они его корчить графа, лестью душили его голос. Наконец-то сможет теперь Лев Толстой говорить с людьми свободно, от всего сердца, и бог даст, мир узнает от него, что происходит здесь, в России, с народом. Да, хорошо это, счастье для России, что этот святой человек наконец-то спас себя.
Второй пассажир. А возможно, все, что болтают здесь, и неправда, возможно… (оглядываясь, не подслушивает ли кто-нибудь, шепчет) возможно, они просто так подстроили с газетами, чтобы сбить всех с толку, а на самом деле арестовали его и выслали…
Первый пассажир. А кому это надо убирать Льва Толстого?..
Второй пассажир. Им… всем тем, кому он встал на дороге, всем им, и Синоду, и полиции, и военным, все они боятся его. Такое случалось. Некоторые исчезали именно так – за границу, говорили потом. Но мы-то знаем, что эта «заграница» означает…
Первый пассажир(тоже тихо). Может быть, может быть…
Третий пассажир. Нет, на это они не решатся. Он одним своим словом сильнее их всех, нет, на это они не решатся, ведь они знают, мы своими кулаками выручим его.
Первый пассажир(торопливо). Осторожно… остерегайтесь… Идет Кирилл Григорьевич… убери-ка газету…
Из-за застекленной двери, ведущей на перрон, выходит полицмейстер Кирилл Григорьевич, он в полной форме. Пересекает сцену, подходит к двери, ведущей в помещение начальника станции, стучит.
Озолин(выходя в форменной фуражке). Ах, это вы, Кирилл Григорьевич…
Полицмейстер. Мне нужно безотлагательно переговорить с вами. Ваша супруга с вами, в комнате?
Озолин. Да.
Полицмейстер. Тогда лучше здесь. (К пассажирам, резким начальственным тоном.) Скорый поезд из Данкова сейчас подойдет; освободите зал ожидания, выходите на перрон. (Все встают и поспешно выходят. Полицмейстер – начальнику станции.) Только что получены важные шифрованные телеграммы. Установлено, что Лев Толстой позавчера приехал к своей сестре в Шамордино, в монастырь. Есть основания полагать, что он оттуда собирается ехать дальше, и теперь все поезда из Шамордина в любом направлении находятся под наблюдением полицейских агентов 13.
Озолин. Но объясните мне, батюшка Кирилл Григорьевич, почему собственно? Он не смутьян какой-нибудь, Лев Толстой, он наша гордость, сокровище нашей земли, этот великий человек.