Единственный раз на страницах его дневников упомянуто это имя – Амундсен. Единственный раз. Но чувствуется, что с того дня жизнь в уединенном доме среди стужи омрачена тенью страха. Отныне это имя гнетет его обитателей во сне и наяву.
В путь к полюсу
В миле от хижины, на дозорном холме, постоянно дежурят наблюдатели. Там, на круче, установлен аппарат, одинокий, похожий на пушку, нацеленную на незримого врага, – аппарат, чтобы измерять первое тепло приближающегося солнца. Долгие дни они ждут его появления. Блики уже рисуют на утреннем небе волшебно сияющие красочные чудеса, но круглый диск пока не поднимается к горизонту. Однако это небо, полное магического света близкого светила, этот предотраженный отблеск уже окрыляет нетерпеливых. Наконец с холма по телефону приходит счастливая весть: солнце появилось, впервые за много месяцев на час приподняло голову в зимнюю ночь. Свет совсем слабый, совсем тусклый, едва способный оживить ледяной воздух, волны его возбуждают в аппарате разве только чуть более заметные сигналы, но сам вид уже наполняет счастьем. Лихорадочно снаряжается экспедиция, чтобы целиком использовать короткий светлый период, который означает разом весну, лето и осень, однако по нашим смутным понятиям все ту же лютую зиму. Впереди помчатся мотосани. За ними сани, запряженные сибирскими лошадками-пони и собаками. Весь путь тщательно поделен на этапы, каждые два дня сооружается склад, где возвращающиеся найдут одежду, провизию, а главное – керосин, конденсированное тепло в бесконечной стуже. В путь они выступят все вместе, чтобы постепенно возвращаться отдельными группами и таким образом оставить последнему маленькому отряду, избранным покорителям полюса, максимум необходимого груза, самых свежих тягловых животных и лучшие сани.
План продуман мастерски, предусмотрены даже возможные неудачи. И они случаются. После двух переходов мотосани ломаются и остаются в снегу, как ненужный балласт. Лошади тоже держатся не так хорошо, как ожидалось, но здесь органика одерживает победу на техникой, потому что обессиленные пони, которых в пути приходится застрелить, обеспечивают собак столь желанным свежим кормом и умножают их энергию.
Выступают исследователи отдельными отрядами 1 ноября 1911 года. На фотографиях запечатлен диковинный караван сначала из тридцати, потом из двадцати, потом из десяти и, наконец, всего лишь из пяти человек, идущих по белой пустыне безжизненного первозданного мира. Впереди всегда закутанный в меха и сукно, этакий дикарь-варвар, лица не видно, только глаза да борода. Рука в меховой рукавице держит повод лошадки, которая тащит его тяжело нагруженные сани, за ним еще один человек в такой же одежде и в такой же позе, потом еще один, двадцать черных точек, выстроенных в линию среди бесконечной, слепящей белизны. Ночью они забираются в палатки; чтобы защитить лошадок от ветра, сооружаются снежные валы, а утром снова поход, однообразный и унылый, сквозь ледяной воздух, которым люди дышат впервые за тысячелетия.
Но забот становится все больше. Погода неприветливая, вместо сорока километров они иной раз одолевают только тридцать, а каждый день для них дорогого стоит, с тех пор как они знают, что в этом безлюдном пространстве с другой стороны продвигается к той же цели незримый соперник. Любая мелочь вырастает здесь до опасности. Сбежала собака, пони отказывается от еды – все вызывает тревогу, ведь в здешнем безлюдье ценности резко меняются. Каждая необходимая для жизни вещь здесь в тысячу раз ценнее, более того, она невосполнима. Может статься, бессмертие зависит от четырех конских копыт, а хмурое небо и вьюга роковым образом воспрепятствуют деянию. Между тем состояние здоровья команды начинает ухудшаться, одни страдают снежной слепотой, у других обморожения; лошади, которым приходится урезать питание, все больше слабеют и в конце концов недалеко от ледника Бирдмора падают замертво. Делать нечего, надо исполнить печальный долг, добить этих славных животных, а ведь за два года здесь, в одиночестве, где живое тянется к живому, они стали друзьями, каждый знает их по именам и сотни раз осыпал ласками. «Бойня» – так называют эту печальную стоянку. Очередная часть экспедиции возвращается отсюда обратно, остальные же готовятся совершить последнее усилие – тяжелый переход через ледник, через грозный ледяной вал, которым опоясан полюс и одолеть который способен только жар страстной человеческой воли.
Переходы становятся все короче, ведь снег здесь состоит из острых ледяных кристаллов, сани не скользят, приходится волочить их, как по песку. Колючие льдинки царапают полозья, ноги до крови стерты ходьбой по рыхлому ледяному крошеву. Но люди не сдаются. 30 декабря достигнута восемьдесят седьмая параллель, рекордная широта Шеклтона. Здесь повернет назад последний отряд: лишь пятерка избранных продолжит путь к полюсу. Скотт обводит взглядом своих людей. Протестовать никто не смеет, только вот на сердце тяжело, ведь до цели, считай, рукой подать, а придется повернуть назад, и слава первыми увидеть полюс достанется товарищам. Но жребий брошен, выбор сделан. Еще раз они жмут друг другу руки, по-мужски изо всех сил скрывая волнение, потом группа разделяется. Два маленьких, крошечных отряда – один идет на юг, в неизвестность, второй на север, к уже родному зимовью. Снова и снова те и другие оглядываются, чтобы напоследок ощутить близость жизни, близость друзей. Скоро последняя фигура исчезает из виду. В одиночестве они продолжают путь в неведомое, пятеро избранников: Скотт, Бауэрс, Оутс, Уилсон и Эванс.
Южный полюс
В эти последние дни записи становятся тревожнее, точно синяя стрелка компаса, вблизи полюса они начинают трепетать. «Как бесконечно долго ползут тени вокруг нас, справа вперед, а потом влево!» Но порой ярко вспыхивает надежда. Все взволнованнее Скотт отмечает преодоленные расстояния: «До полюса лишь сто пятьдесят километров, если так пойдет и дальше, мы не выдержим». Так говорит усталость. И два дня спустя: «Еще сто тридцать семь километров до полюса, но они будут для нас крайне тяжелыми». Но затем вдруг новый, победоносный тон: «До полюса всего девяносто четыре километра! Если не дойдем, то будем все-таки чертовски близко». 14 января надежда перерастает в уверенность: «Еще семьдесят километров, цель перед нами!» А на следующий день записи уже горят ликованием, прямо-таки весельем: «Еще каких-то паршивых пятьдесят километров, мы должны дойти, чего бы это ни стоило!» Эти крылатые строки проникают до глубины души, ты чувствуешь, как надежда напрягает каждый их мускул, как в ожидании и нетерпении дрожит каждый нерв. Заветный полюс близок; их руки уже тянутся к последней тайне Земли. Еще один рывок – и цель будет достигнута.
Шестнадцатое января
Дневник отмечает «приподнятое настроение». Утром они вышли раньше обычного, неистовое желание поскорее прикоснуться к тайне, до ужаса прекрасной, выгнало их из спальных мешков. До вечера пятерка непреклонных проходит четырнадцать километров, весело шагая через беспощадную белую пустыню: теперь цель определенно будет достигнута, великое деяние во имя человечества почти свершено. Как вдруг один из них, Бауэрс, настораживается. Его взгляд прикован к крошечной черной точке в необозримых снегах. Он не смеет высказать подозрение, но в сердце у каждого трепещет одна и та же ужасная мысль, что человеческая рука могла установить здесь путевую веху. Они вымученно стараются успокоить друг друга. Внушают себе – так же, как Робинзон поначалу тщетно пытается считать чужие следы на острове своими собственными, – что это трещина во льду или, может быть, обман зрения. Нервы напряжены до предела, они подходят ближе, все еще пытаясь ввести друг друга в заблуждение, хотя уже прекрасно понимают: норвежец Амундсен опередил их.
Вскоре последние сомнения разбиваются о несокрушимый факт черного флага, привязанного к санному полозу, воткнутому в снег над оставленной чужой стоянкой, над следами саней и множества собачьих лап, – здесь был лагерь Амундсена. Невозможное, непостижимое в человечестве случилось: полюс Земли, тысячелетиями безлюдный, тысячелетиями, а может, изначально не виденный взором смертного, в течение крохотной молекулы времени, в течение пятнадцати дней открыт дважды. И они вторые – опоздали всего на один месяц из миллионов, – вторые, а ведь для человечества первый есть всё, а второй – ничего. Стало быть, напрасны все усилия, смехотворны ограничения, безумны надежды многих недель, месяцев, лет. «Все тяготы, все лишения, все муки – ради чего? – пишет Скотт в дневнике. – Лишь ради мечтаний, которым теперь конец». Слезы набегают им на глаза, ночью они, несмотря на переутомление, не смыкают глаз. Хмуро, безнадежно, словно приговоренные, они начинают последний переход к полюсу, который намеревались штурмовать ликуя. Ни один не пытается утешать другого, молча они бредут дальше. 18 января капитан Скотт с товарищами достигает полюса. Поскольку стать первым ему не удалось и эта мысль более не слепит глаза, равнодушный взгляд отмечает только унылость ландшафта. «Здесь нет ничего, совершенно ничего, что отличалось бы от страшного однообразия последних дней», – такое вот описание Южного полюса дает Роберт Скотт. Единственная вещь, которая выделяется на фоне пейзажа и которую они там обнаруживают, создана не природой, а враждебной рукой человека – палатка Амундсена с норвежским флагом, нагло и победно реющим на покоренной человечеством вершине. Здесь неведомого второго, который ступит на это место, ожидает письмо конкистадора и записка, где тот просит передать его послание норвежскому королю Хокону. Скотт берет на себя неукоснительное выполнение этой невероятно тягостной обязанности – свидетельствовать перед миром о достижении соперника, к которому так горячо стремился сам.
Они печально устанавливают английский флаг, «опоздавший “Юнион Джек”», рядом с победным знаком Амундсена. И покидают «место своего обманутого честолюбия», ветер холодом дышит им в спину. С пророческим опасением Скотт записывает в дневнике: «Обратный путь внушает мне ужас».