Катастрофа
Обратный путь удесятеряет опасности. Дорогу к полюсу им указывал компас. Теперь же, на обратном пути, надо вдобавок стараться не терять собственный след, много недель ни разу не потерять его, чтобы не пройти мимо складов, где лежат продовольствие, одежда и тепло, таящееся в нескольких галлонах керосина. Поэтому, когда снежная буря застит глаза, их на каждом шагу терзает тревога, ведь стоит хоть немного заплутать – и тебя ждет верная смерть. Притом в их телах уже нет запаса свежести первого перехода, когда их еще подогревала химическая энергия обильного питания и теплого жилища антарктического зимовья.
К тому же стальная пружина воли в груди расслабилась. На пути к полюсу высокая надежда, что в них воплощено стремление к открытиям и мечты всего человечества, героически собирала в кулак всю их энергию, через осознание бессмертного подвига наполняла сверхчеловеческой силой. Теперь они просто борются за жизнь, за свое плотское, смертное существование, за бесславное возвращение, которого в глубине души, пожалуй, скорее страшатся, чем жаждут.
Ужасно читать записи тех дней. Погода все больше портится, зима настала раньше обычного, и мягкий снег под ногами смерзается в капкан, сковывая шаг, стужа изнуряет усталые тела. Вот почему пробуждается хоть маленькая, но радость, когда после нескольких дней блужданий и неуверенности они вновь добираются до склада, в их словах вновь вспыхивает мимолетный огонек доверия. И нет более грандиозного свидетельства о духовном героизме этой горстки людей на просторах ужасающего одиночества, чем то, что Уилсон, ученый, даже здесь, на волосок от смерти, продолжает научные наблюдения и, помимо необходимого груза, тащит на своих санках шестнадцать килограммов редких геологических образцов. Но мало-помалу мужество человека отступает перед превосходством природы, которая с закаленной тысячелетиями мощью беспощадно напускает на пятерых смельчаков все погибельные стихии – стужу, мороз, снег и ветер. Ноги давным-давно стерты в кровь, да и тело, недостаточно согретое единственной горячей трапезой, ослабленное урезанным рационом, начинает отказывать. Однажды товарищи с испугом замечают, что Эванс, самый из них сильный, ведет себя очень странно. Отстает, беспрерывно жалуется на подлинные и воображаемые хвори; с ужасом они понимают из его бессвязных речей, что в результате то ли падения, то ли страшных мучений бедняга потерял рассудок. Что с ним делать? Бросить в ледяной пустыне? Но, с другой стороны, необходимо без промедления добраться до склада, иначе… Скотт еще не решается написать это слово. В час ночи 17 февраля несчастный офицер умирает, всего в одном переходе от стоянки «Бойня», где убитые месяц назад пони впервые обеспечивают им более обильное пропитание.
Вчетвером они продолжают путь, но – злой рок! Следующий склад приносит новые горькие разочарования. Керосина там слишком мало, а значит, придется экономить на топливе, на тепле, единственном действенном оружии против холода. Ледяная, сотрясаемая бурей ночь и тоскливое пробуждение, у них уже едва хватает сил натянуть войлочные сапоги. Но они плетутся дальше; один, Оутс, уже обморозил ноги. Ветер резкий, как никогда, и 2 марта, на следующем складе, повторяется жестокое разочарование: топлива опять слишком мало.
Теперь записи пронизаны страхом. Чувствуется, как Скотт силится сдержать ужас, но вопли отчаяния один за другим прорываются сквозь напускное спокойствие. «Так продолжаться не может», или: «Помоги нам Господь! Такие усилия нам более не по плечу», или: «Наша игра закончится трагедией». И, наконец, ужасное признание: «Да поможет нам Провидение! От людей помощи уже не дождаться». Однако они бредут дальше, без надежды, стиснув зубы. Оутс пока идет, старается из последних сил, для друзей он все больше обуза, а не помощь. При полуденной температуре минус сорок два градуса приходится замедлять движение, и несчастный чувствует и понимает, что он погубит товарищей. Они уже готовятся встретить судьбу. Уилсон, ученый, выдает каждому десять таблеток морфия, чтобы при необходимости ускорить конец. Еще один переход с больным, еще одна попытка. Потом несчастный сам просит оставить его в спальнике, отделить его участь от их. Они решительно отвергают просьбу, хотя всем ясно, что для них это стало бы облегчением. Несколько километров больной пошатываясь бредет на обмороженных ногах к следующему ночлегу. Там все засыпают, и он тоже. Утром выглядывают из палатки: снаружи бушует ураган.
Внезапно Оутс встает. «Пойду прогуляюсь, – говорит он товарищам. – Может быть, вернусь не скоро». Остальные в ужасе. Каждый знает, что́ означает эта прогулка. Но никто не смеет удерживать его. Никто не смеет пожать ему на прощание руку, ведь все с благоговением чувствуют, что ротмистр Лоренс Г. Э. Оутс из 6-го драгунского полка как герой идет навстречу смерти.
Трое усталых, обессиленных людей бредут через бесконечную, каменно-ледяную пустыню, уже усталые, без надежды, лишь смутный инстинкт самосохранения еще напрягает мышцы, заставляя кое-как передвигать ноги. Погода все ужаснее, у каждого склада глумливо ждет новое разочарование, всегда слишком мало керосина, слишком мало тепла. 21 марта до склада остается всего двадцать километров, но ветер задувает с такой убийственной мощью, что они не рискуют выйти из палатки. Каждый вечер надеются, что наутро дойдут до цели, а провиант меж тем тает, и с ним тает последняя надежда. Топливо закончилось, термометр показывает сорок градусов ниже нуля. Всякая надежда гаснет: смерть от голода или смерть от мороза – вот и весь выбор. Восемь дней эти трое в маленькой палатке посреди первозданного белого мира сопротивляются неумолимому концу. 29 марта они уже знают, что никакое чудо их не спасет. И решают не делать ни шагу навстречу судьбе и гордо принять смерть, как любое другое несчастье. Заползают в спальные мешки, и мир не услышит ни вздоха их последних страданий.
Письма умирающего
В эти мгновения, одинокий перед незримой, но такой близкой смертью, меж тем как ураган, словно безумный, кидается на тонкие стены палатки, капитан Скотт размышляет о том, что связывает его со всеми. Один в свирепом ледяном безмолвии, где дотоле никогда не звучал голос человека, он с гордостью осознает свое братское единение с английской нацией, со всем человечеством. Духовная фата-моргана воскрешает в этой белой пустыне образы всех тех, кого когда-либо связывали с ним узы любви, верности и дружбы, и он обращается к ним. Цепенеющими пальцами капитан Скотт пишет письма – письма из своего смертного часа всем живым, которых он любит.
Это удивительные письма. Могучая близость смерти отринула все мелочное, ничтожное, в них словно сквозит хрустальный воздух неживых небес. Они обращены к людям и все же говорят со всем человечеством. Обращены к времени и говорят с вечностью.
Он пишет жене. Просит ее беречь сына, главнейшее его наследие, советует предостерегать его прежде всего от слабости, от безволия и в конце одного из благороднейших подвигов мировой истории пишет о себе: «Как ты знаешь, я силой заставил себя стать целеустремленным – я всегда был склонен к вялой инертности». На самом пороге гибели он все еще одобряет свое решение, а не сожалеет о нем. «Как много я мог бы рассказать тебе об этом путешествии. И насколько же лучше было совершить его, чем сидеть дома в излишнем комфорте!»
Храня верность дружбе, он пишет жене и матери каждого из товарищей по несчастью, погибших вместе с ним, – пишет, чтобы засвидетельствовать их героизм. Сам умирающий, он утешает их родных, своим обостренным, уже сверхчеловеческим чутьем угадывая величие мгновения и достопамятность гибели.
Пишет и друзьям. О себе – скромно, но с огромной гордостью за всю нацию, чьим сыном, причем сыном достойным, восторженно ощущает себя в этот час. «Не знаю, был ли я великим первопроходцем, – признается он, – но наш конец будет свидетельством, что дух отваги и сила терпения покуда не исчезли в нашей породе». Всю жизнь мужская твердость и душевная кротость не давали ему высказаться, но теперь смерть вырывает у него исповедь дружбы. «Никогда в жизни я не встречал человека, – пишет он лучшему другу, – к которому относился с бо́льшим восхищением и любовью, нежели к Вам, но я никогда не мог показать, чем была для меня Ваша дружба, ведь Вы давали мне так много, а я не давал Вам ничего». В последнем же письме, прекраснейшем из всех, он обращается к английской нации. Чувствует себя обязанным разъяснить, что в этой борьбе за славу Англии потерпел поражение не по своей вине. Перечисляет отдельные случайности, ополчившиеся против него, и голосом, который эхо смерти окрашивает потрясающим воодушевлением, призывает соотечественников не бросать его близких. Последний его помысел и тот не о собственной судьбе. Последнее его слово не о собственной смерти, а о чужой жизни: «Ради бога, позаботьтесь о наших близких!» Дальше страницы пусты.
До предельного мгновения, пока пальцы не заиндевели и карандаш не выпал из окоченевших рук, капитан Скотт вел дневник. Надежда, что подле его тела найдут эти листки, свидетельствующие о нем и о мужестве англичан, подвигла его на сверхчеловеческое усилие. Напоследок уже непослушные пальцы с трудом записывают пожелание: «Отошлите этот дневник моей жене!» Но затем с жестокой уверенностью он зачеркивает «моей жене» и пишет ужасное – «моей вдове».
Ответ
Много недель товарищи в зимовье ждали. Сначала с уверенностью, потом с легким беспокойством и наконец с растущей тревогой. Дважды высылали отряды на помощь, но непогода вынуждала их вернуться. Всю долгую зиму люди, оставшиеся без руководителя, бесцельно проводят в хижине, черная тень катастрофы омрачает их сердца. Все эти месяцы судьба и подвиг капитана Роберта Скотта сокрыты в снегах и безмолвии. Льды запечатали их в стеклянном гробу; только 29 октября, полярной весной, в путь отправляется экспедиция, чтобы по крайней мере отыскать тела героев и их послание. 12 ноября они добираются до палатки, находят в спальниках окоченевшие тела героев, Скотта, который и в смерти по-братски обнимает Уилсона, находят письма, документы и сооружают могилу для трагически погибших товарищей. Простой черный крест над снежной пирамидой одиноко высится средь белого мира, который навеки сокрыл под собою свидетельство героического завоевания человечества.