политическим портретом Горбачева.
Итак, — писал Алик, — он уходит, оставляя после себя бедную, разоренную и растерянную страну, так и не понявшую, что с нею произошло и что происходит. Страну, потрясенную страшными взрывами, в одних местах — национально-освободительного движения, в других — националистического угара, повлекшими за собой, по сути, разлом земной коры — это трещит империя, расползаясь по швам новых государственных границ… Но почему же тогда люди совестливые, люди мыслящие, несмотря и на такое наследство, им оставляемое, смотрят ему вслед отнюдь не только с укоризной и досадой, но и с грустью, состраданием и благодарностью, при этом никак не снимая вины за те просчеты, которых было немало?.. Все мы, бывшие граждане бывшего государства, теперь совсем другие люди. И вы, и я — все.
По моему убеждению, в те трагические декабрьские дни это была самая глубокая и объективная, самая умная и честная из великого множества публикаций в советской печати о Горбачеве. И с самым точным и емким по мысли заголовком: «Он приходил — это значительнее того, что он уходит».
Первые толчки в недрах редакции
Эйфория от победы над путчем, от революционных перемен в редакции проходила быстро. В стране наступал социально-экономический хаос, и с каждым днем все больше обострялись вопросы: как выживать газете, на что кормить семьи? Одно за другим принимаются постановления редколлегии, ударяющие по многолетним известинским амбициям. Так, мы всегда гордились, что работаем в газете, охватывающей своими представительствами весь земной шар. В последние советские годы у нас было в стране и в мире 102 собственных корреспондента, что в нашей стране могла позволить себе только «Правда», а из десятков тысяч зарубежных газет — считаные единицы. Теперь же стало понятно, что такую обширнейшую сеть не удержать. В целях экономии средств было принято решение прекратить с 1 января 1992 года финансовое обеспечение следующих зарубежных корреспондентских пунктов:
1. Австрия, Вена (собкор С. Тосунян),
2. Аргентина, Буэнос-Айрес (Ю. Смирнов),
3. Бельгия, Брюссель (Б. Москвичев),
4. Болгария, София (А. Капралов),
5. Бразилия, Рио-де-Жанейро (М. Кожухов),
6. Вьетнам, Ханой (Б. Виноградов),
7. Германия, Берлин (В. Лапский),
8. Германия, Бонн (А. Баландин),
9. Греция, Афины (А. Николаев),
10. Египет, Каир (Д. Великий),
11. Испания, Мадрид (В. Верников),
12. Италия, Рим (А. Суворов),
13. Куба, Гавана (А. Каморин),
14. Мексика, Мехико (Ю. Черепанов),
15. Польша, Варшава (Л. Топорков),
16. Португалия, Лиссабон (Д. Костанян),
17. Румыния, Бухарест (В. Володин),
18. США, Вашингтон (числился В. Надеин),
19. Сирия, Дамаск (М. Кожевников),
20. Финляндия, Хельсинки (В. Шмыгановский),
21. Швейцария, Женева (Ю. Косинский).
Всем вышеназванным собкорам предписывалось вместе с бухгалтерией издательства определить перечень подлежащего списанию, продаже на месте или отправке в редакцию имущества, закрепленного за корпунктами. Указывалось, что надо привезти в Москву всю исправную видео— телерадиотехнику, компьютеры и фотоаппаратуру. Европейские корпункты должны были доставить еще и автомашины, независимо от их возраста и состояния. (Спустя шесть лет за мной будет закреплена «Вольво», на которой мотался по жаркой Испании в 1987–1991 годы Володя Верников. Видимо, тогда и вышел из строя кондиционер, а все остальное досталось мне в более-менее нормальном состоянии. Главное, что машина могла двигаться.)
Несколько ранее были упразднены корпункты «Известий» в Австралии, Алжире, Анголе, Афганистане, Северной Корее, Кувейте, Ливане, Мозамбике, Монголии, Эфиопии.
В постановлениях редколлегии ничего не говорилось о дальнейшей судьбе самих корреспондентов. Имелось в виду, что все они вернутся на основное место работы — одни в редакцию, другие в свои разведывательные службы. Некоторые из собкоров уже достигли пенсионного возраста и по собственному желанию увольнялись. Всего за рубежом к 1 января 1992 года насчитывалось двенадцать корпунктов (а в них — ни одного разведчика): в Великобритании, Венгрии, Индии, Китае, Франции, Чехословакии, Швеции, Югославии, Японии… Раньше в Германии «Известия» представляли три человека, в Италии и США двое, теперь в этих странах оставалось по одному нашему корреспондентскому месту.
Сокращалась и внутренняя корсеть, но не такими темпами, как иностранная. Здесь редколлегия исходила из того, кто как работает. Серьезные претензии были предъявлены пятерым — Ю. Балакиреву (Владивосток), В. Буту (Ростов-на-Дону), В. Олиянчуку (Ставрополь), А. Орлову (Ташкент), А. Клеве (Харьков). Все они с щадящими формулировками в трудовых книжках покинули газету. В этой пятерке я лучше других знал Анатолия Клеву. Мы почти одновременно с ним начинали в «Известиях» в качестве внештатных корреспондентов. Редакция предложила ему собкорство в Чите, и он неплохо начал там штатную известинскую карьеру. Но спустя годы, особенно после перевода в Харьков, его отдача упала. Компьютер зафиксировал, что с начала 1991 года по июль им напечатано всего 224 строки. На июльском совещании собкоров еще при Ефимове он в своем выступлении заявил, что расходится со мной как куратором собкоровской сети и с большей частью редакции по политическим воззрениям. Но не по этой причине его имя не появлялось на страницах газеты. Все, что присылал он в отделы, было беспомощным, не более чем сырьем, и требовало полной переработки. Клева отмочил оригинальный номер в журналистской практике: в разгар острейшей политической борьбы в стране летом 1991 года опубликовал в «Правде» статью, в которой высказал свои прокоммунистические взгляды, а подписался, как корреспондент «Известий». Но подчеркну, что редколлегия обсуждала не убеждения, а работу, и единогласно голосовала за вывод Клевы из числа собкоров.
Освободилось у нас еще одно место, но об этом мы очень сожалели — ушел Александр Бовин. Он стал послом сначала СССР, затем Российской Федерации в Израиле. Свою дипмиссию Саша закончит через шесть лет и по прибытии в Москву позвонит мне. Мы встретимся в редакции несколько раз. В результате из трех-четырех возможных вариантов новой работы в Москве он выберет названный мною — вернется в «Известия», о чем и напишет впоследствии в своей книге «XX век как жизнь».
Осенью 91-го мы формально пока не последовали примеру руководства СССР — не признали самостоятельными государствами Латвию, Литву и Эстонию: тамошние собкоры «Известий» все еще числились у нас по ведомству внутренней корсети. Но время заставило и здесь внести коррективы, в основном финансовые. В связи с введением свободных цен в этих новых странах и повышением заработной платы работникам бюджетных организаций и учреждений сразу на 40 процентов, мы на эту же величину увеличили с 1 ноября зарплату и нашим корреспондентам: Ирине Литвиновой (Рига), Николаю Лашкевичу (Вильнюс), Леониду Левицкому (Таллин).
Вскоре мы столкнулись с невиданным прежде в «Известиях» фактом: добровольно написали заявление об уходе из редакции сразу пять человек. Что явилось совсем неприятным, это оказались не те люди, к которым высказывались претензии по работе. Это были высококвалифицированные журналисты: член редколлегии Валерий Гавричкин, руководивший агроэкономическим направлением, его заместитель Игорь Абакумов, редактор отдела корсети Виктор Степаненко, бывший член редколлегии, а сейчас обозреватель экономического отдела Руслан Лынев, спецкор социальнобытового отдела Александр Проценко. Не припомню, куда уходил Проценко. Первые трое откликнулись на зов времени: образовали свою газету — «Крестьянские ведомости», четвертого пригласили к себе.
Туманность переходного к реформам периода, экономические угрозы «Известиям» побуждали каждого сотрудника задумываться над тем, как лично он впишется в перемены и впишется ли вообще. Этот групповой уход добавлял беспокойства, он указывал на то, что завершилась целая эпоха, когда считалось, что нет большего журналистского счастья, чем работать в «Известиях». Не стояла на месте, менялась сама психологическая обстановка в редакции, где становилось все меньше этого счастья. «Дружный здоровый коллектив» — это уже уходило в прошлое. Еще было очень далеко до «террариума единомышленников», он окончательно утвердится весной 1997 года, но путь к нему начнется осенью 91-го. Когда под влиянием внередакционной тяжелой жизни с ее нарастающим инстинктом «каждый сам за себя» исчезало чувство известинской общности. Когда наступала повышенная нервозность, усиливались обиды, ссоры, интриги, возникали первые барьеры недопонимания между «верхами» и «низами». Когда прозвучит первая критика этой меняющейся к худшему обстановки.
— Все главные редакторы, известные мне по летописям «Известий», выполняли роль определенного регулятора, который направлял усилия людей с совершенно разными взглядами на мир и на жизнь. Сейчас такого регулятора нет. У нас есть редколлегия, и тут-то выясняется, что в газете работают люди совершенно разные и может случиться такое, что эта их разность может не только вылиться в напряженный разговор, но и стать симптомом очень сложных процессов в коллективе… На мой взгляд, главное, что произошло после августа в этой газете, — это уход очень хороших журналистов. Это уход Абакумова, Гавричкина, Проценко… Из газеты уходят хорошие журналисты, может быть, потому, что эта разность людей начала сказываться…
Это сказал на летучке 4 декабря (в отсутствие Голембиовского) молодой международник, кандидат исторических наук Эльмар Гусейнов, будущий собственный корреспондент во Франции. Сказал, что думал, и каждый истолковал его слова по-своему. А вот как их прокомментировал в ранее упоминавшейся книге «С журналистикой покончено. Забудьте» Алик Плутник:
О чем, в сущности, говорил Эльмар? О нетерпимости главного и о пассивной роли редколлегии. О том, что Голембиовский становится единоличным правителем. Так что для того, кто не слишком умилялся торжеством нашей демократии, перспектива просматривалась отчетливо.