В мире становится все больше людей, так или иначе связанных с наукой, поскольку научные исследования теперь стали частью производительных сил общества, и это их значение увеличивается буквально с каждым днем.
Именно это последнее обстоятельство обусловливает успех научной фантастики у читателей. Гигантский спрос на произведения этого жанра усиливается в нашей стране еще тем, что советские люди не представляют себе будущего, построенного не на научной основе. Появление сильных в художественном и социально-философском отношении фантастических книг — это новый вид беллетристики, властно вторгающийся в ее главный поток.
Между тем когда заходит разговор о научной фантастике вообще, включая вопрос о границах фантазии и ее научной достоверности, выявляется, на мой взгляд, отсутствие глубокого понимания жанра.
Иное дело, как отмечалось в недавних выступлениях ученых на страницах «Литературной газеты», когда писатель А. Казанцев в своем произведении «Внуки Марса» решается доказывать свою несостоятельную «гипотезу» якобы научными доводами. Здесь его фиаско было закономерно. Нет никакой научной почвы для постановки такого «вопроса», и для ученых так называемая «гипотеза» Казанцева даже не подлежит обсуждению.
Вместе с тем скажем заранее, что «научный контроль» над этим жанром иногда практически невозможен. Бурное развитие науки открывает все новые, казалось бы, невозможные и невероятные явления. В частности, это нам доказывает современная физика. Время непререкаемых суждений XIX века для многих естественных наук, тем более техники, прошло, а ведь именно эти отрасли знания составляют базу большинства научно-фантастических произведений.
Если существо обсуждения научной фантастики сводится к проблеме «научность — ненаучность», то это означает, что ясного представления о жанре вообще не существует.
Действительно, в этом главная беда всех дискуссий. Дело в том, что писатели и критики до сих пор никак не могут принять научную фантастику всерьез.
До сих пор в нашей стране нет ни одного журнала, посвященного научной фантастике! Нет, по сути дела, литературоведов, критиков — исследователей жанра. Нет коллектива авторов, объединенного вокруг постоянного литературного органа, способствующего притоку новых сил и повышению качества произведений.
Пора бы понять, что развитие научной фантастики во всем мире отражает реальную потребность людей, в бытие которых все больше входит наука. Повсюду рушатся обветшалые религиозно-мистические и метафизические представления о природе и обществе, и этот процесс неотвратимо захватывает глубины сознания народов.
Наука становится высшим судьей не только в вопросах техники и экономики, но и общественной жизни, особенно с распространением научного коммунизма — марксистско-ленинских исследований о закономерностях развития общества.
При огромном значении, которое приобретает наука в жизни каждого человека, люди ищут в литературе возможность научно разобраться в окружающем мире.
Между первой и второй половинами нашего века пролегла грань, которую писатели-фантасты еще не успели по-настоящему осмыслить.
На Западе растлевающее влияние буржуазной идеологии породило множество пессимистических произведений. Мало того, оно послужило причиной разрыва части писателей с жизнью, уходу в абстракционизм, экзистенциализм и сюрреализм.
Не мудрено, что множество читателей на Западе все чаще обращается к научной фантастике, ища в ней если не ответ на важнейшие жизненные вопросы, то хотя бы прогноз на будущее.
Наше дело — превратить советскую научную фантастику в оружие борьбы за коммунизм и за распространение коммунистических идей во всем мире путем повышения художественности и идейности произведений.
Центральными вопросами дискуссий о жанре надо ставить не вопросы лимитирования писательской фантазии, а то, чему она служит и как фантазия претворена в произведении.
Фантастические описания атомных войн и ужасных средств истребления могут служить для предупреждения человечества и активизации борьбы за всеобщее разоружение и установление мира на земле, но могут стать литературой пессимизма и безнадежности. Приключения на других планетах могут поднять человека на подвиги труда и знания, «чтоб сказку сделать былью», но нередко зовут умчаться в мечтах прочь с неустроенной и плохо живущей Земли.
Очевидно, что произведение научно-фантастической литературы нисколько не меньше, чем всякое другое, нуждается в правильной идейно-социологической ориентации. И это гораздо важнее, чем рассуждения о лимитах фантазирования.
В обсуждениях художественного мастерства научной фантастики пора перестать кивать на безусловно высокие образцы иных жанров. Ясно, что законы мастерства в жанре фантастики должны быть иными, чем в других жанрах художественной литературы. Когда Чехов писал — «стакан», то больше ему никаких пояснений не требовалось. Если же писатель научно-фантастического жанра упоминает, скажем, об эффекте Доплера, ему пока еще требуется объяснить, что это такое — без этого научная фантастика не будет народной литературой. Критики жанра должны обсуждать его по существу, а не высокомерно сравнивать с теми образцами литературы, которые создаются по иным законам.
Пора перестать смешивать научную фантастику с общеприключенческой литературой. Наличие острого сюжета само по себе еще не объединяет научную фантастику с приключенческим жанром и в той же степени может быть свойственно любому другому роду литературы.
Советская научная фантастика, находясь (смею это утверждать) в положении падчерицы нашей литературы, не печатается в «толстых» журналах, не изучается критикой. Тем не менее она завоевала огромный интерес у миллионов наших читателей и читателей братских стран. Более того, переведенная на многие языки, наша фантастика вступила в прямое соревнование с очень разнообразной, широчайше издаваемой фантастикой капиталистических стран и сумела привлечь к себе интерес множества зарубежных читателей, находящих в ней более правильные и привлекательные образы будущего нашей планеты.
Знают ли все это наши литературоведы и литературные критики? Мне кажется, что нет, иначе как объяснить то положение, в котором до сих пор находится этот очень важный жанр литературы.
КОСМОС И ПАЛЕОНТОЛОГИЯ
На заре космической эры, в эпоху бурного и пока еще не организованного развития науки и многие ее отрасли подвергаются переоценке. Не избежала общей участи и палеонтология. С первого взгляда трудно уловить связь между дисциплиной, изучающей извлеченные из земных недр остатки жизни давно прошедших времен, и познающими бездны космоса науками небе.
Каждому искателю знаний, не говоря уже о палеонтологах и геологах, хочется помечтать о том, как отразятся на всех разделах науки, философии и просто индивидуальном миропонимании результаты палеонтологических раскопок на Марсе, Венере или, скажем, планете звезды 61 Лебедя. Даже если планеты окажутся необитаемыми, то, может быть, пласты горных пород на их поверхности сохранят остатки когда-то бывшей здесь и затем исчезнувшей жизни. Мы прочтем трагическую историю, заставив омертвелый мир раскрыть тайну катастрофы, стершей живую материю планеты. На планетах, имеющих жизнь, но не населенных разумными существами, мы изучим древние окаменелости и, быть может, сможем понять причину, почему здесь не вспыхнула мысль.
Что касается миров, где есть цивилизации одного с нами уровня или более высокие, то их обитатели, без сомнения, проникли в глубь своей предыстории и при контакте с нами осветят путь исторического развития жизни, приведший к возникновению интеллекта, познающего природу и себя.
Каковы вообще могут быть жизненные формы не только на планетах отдаленных звезд, но и на соседях Земли по Солнечной системе? Не окажутся ли эти формы настолько непохожими на наши, земные, что, даже если они будут разумны, мы никогда не найдем их и тем более не поймем друг друга?
Традицией, установившейся в науке первой половины нашего века, когда появился серьезный интерес к астробиологии, ответ был негативный на все три вопроса. Тысячелетия антропоцентризма еще слишком глубоко пронизывали подсознательную сторону научного мышления, чтобы человек мог осознать сущность бесконечности пространства и времени и понять, что, признавая невообразимую глубину материального космоса, нельзя не допустить существования бесчисленных центров жизни.
Астрономам, подобно Дж. Джинсу, утверждавшим, что появление планетной системы у звезды представляет собой редчайший случай, вторили биологи и палеонтологи, которые, как, например, Дж. Симпсон, считали появление жизни на любой планете, тем более жизни разумной, из ряда вон выходящей случайностью, вероятность повторения которой практически равна нулю.
Ортодоксальные дарвинисты доказывали, что путь органической эволюции абсолютно слеп, ибо подчинен только случайностям всемогущего естественного отбора, селектирующего случайные мутационные изменения в наследственных механизмах. Ортогенез, то есть направленность развития жизни, неуклонно стремящейся к сложным, высокоорганизованным формам, вплоть до мыслящего существа, долгое время считался идеализмом. Поэтому естественным был вывод об уникальности, неповторимости эволюционного развития. Вторым логическим выводом было признание сильнейшего разброса в строении жизненных форм. Даже в одинаковых условиях следовало ожидать появления самых разнообразных, абсолютно непохожих друг на друга существ.
Если же среда жизни на других планетах отличается от земной в тех или иных параметрах, то при слепой случайной эволюции разумная жизнь, облеченная в непредсказуемую форму и химический состав, не могла заведомо иметь ничего общего с земной. Некоторые малосведущие в биологии исследователи отстаивали возможность возникновения мыслящих существ в виде грибков или лишайников. Подобные взгляды на органическую эволюцию не оставляли надежды на существования обитаемых планет с мыслящими существами и отрицали возможность контакта с чуждым интеллектом обита