Поймет ли она, если он попытается объяснить ей, в каком положении оказался сам? Что жители Внешних миров не любили жителей Старой Земли так же, как она ненавидела их? Что ему приходится примирять эти позиции как в себе самом, так и в каждом, с кем доводилось сталкиваться?
Вряд ли она могла чем-то помочь. Он знал ее лекарство. Бросить все и вернуться домой. К нищете и безнадежности…
— Мама, я тот, кто есть. И другим уже не стану. Ты зря теряешь время. Почему бы нам не сходить куда-нибудь? Эта квартира вгоняет меня в депрессию.
— А что с ней не так? Да, она слегка старая. И у меня есть кое-какие средства на переезд, сверх пособия. Но она такая большая… Мне нравится, когда вокруг столько места. На новом месте этого уже не будет.
Перчевский мысленно застонал. Начинался очередной сеанс самокритики мамаши Маркс, во время которого она исповедается во всех несчастьях, которые доставляет ей жизнь на социальное пособие. Потом перейдет к заявлениям о том, какая она плохая мать, в конечном счете взяв на себя всю ответственность за то, что он сбился с истинного пути.
Он печально покачал головой. За восемь лет ей следовало придумать новую песню.
— Хватит, мама. В прошлый раз мы уже об этом говорили. Давай куда-нибудь пойдем, что-нибудь посмотрим, что-нибудь сделаем.
Она поколебалась, пытаясь возражать. На улице темнело. После захода солнца из дому выходили лишь богатые жители Старой Земли, которые могли позволить себе броню.
— Вот, — сказал он, открывая сумку. — У меня теперь есть собственный дом. Я привез несколько голограмм.
Снимки наконец пробили стену, которой она себя окружила.
— Томми! Какая прелесть! Чудесно! У тебя и в самом деле хорошо идут дела?
— Вполне.
— Но ты, похоже, не рад. Мать не обманешь.
«Черт побери, — подумал он. — Я уже стал вдвое старше. Хватит с меня».
— Ты могла бы там жить, если бы захотела.
Взгляд ее тут же стал подозрительным.
— А это не где-то в чужих краях? Те горы… что-то не похоже на Скалистые или Сьерра-Неваду.
— Это на планете под названием Приют.
— О господи! Только не это! Не говори так. Мое сердце… Я тебе не говорила — врачи сказали, что у меня слабое сердце?
— Каждый раз, когда тебе требуется оправдание… — Он замолчал, не желая начинать очередную ссору.
— Не будем ссориться, Томми. Останемся друзьями. Кстати, о друзьях — Патрика убили на прошлой неделе. Он вышел из дому после захода солнца. Такое горе… Никто не может понять, зачем он это сделал.
— Патрик?
— Рыжий парень, с которым вы дружили, пока ты… не завербовался. Кажется, его фамилия была Медич. Он жил с матерью.
Перчевский не помнил никакого Патрика — рыжего, Медича или какого-либо другого.
Он стал здесь чужим. Исчезли даже воспоминания. И сам он тоже изменился. Мальчишка, который жил с этой женщиной, умер. Он был самозванцем, выдававшим себя за ее сына.
Она отважно вела свою игру, пытаясь быть его матерью. Он не сомневался, что сейчас она предпочла бы заняться чем-то другим. Она ведь ждала какого-то Гарольда?
Может, именно потому людей старались удержать от отъезда с планеты. Стоило ее покинуть, и они становились другими.
— Мама… — сдавленно проговорил он.
— Да?
— Я… я, пожалуй, пойду. Не знаю, что я ожидал найти, но оно не здесь. И это не ты. Вероятно, его вообще не существует. — Слова будто наступали друг другу на пятки. — Ты все равно мне не рада. Так что я лучше вернусь назад.
Ему показалось, что разочарование на ее лице сражается с облегчением.
— Там я ощущаю себя землянином, мама. Но не тогда, когда возвращаюсь сюда. Я это чувствую. Пожалуй, мне не стоит больше вспоминать о том, что здесь мой дом.
— Но это и есть твой дом.
— Нет. Больше нет. Это лишь мир, где я родился. И место, где я жил.
— А я — лишь кто-то из тех, кого ты тогда знал?
— Нет. Ты моя мама. И всегда ею будешь.
Наступила долгая тишина.
— Может, все же подумаешь насчет того, чтобы перебраться ко мне? — наконец сказал Перчевский.
— Я не смогу. Просто не смогу. Мое место здесь, и другой я никогда не буду. Хотя пользы от меня никакой.
— Мама… Тебе вовсе незачем тут стареть. У нас есть процедура омоложения…
— Вы что, раскрыли тайны лабораторий бессмертия? — с неподдельным интересом спросила она.
— Нет. Они исчезли навсегда. Эта процедура лишь восстанавливает тело, но она не в состоянии остановить распад нервной системы. Она существует уже несколько столетий.
— Как же вышло, что никто о ней не слышал?
— Здесь? На перенаселенной Земле, где каждый из кожи вон лезет, чтобы наделать побольше детей? Хотя некоторые, вероятно, знают. Некоторые, возможно, даже ею пользуются. Это не такая уж тайна. Но никто здесь и слушать не желает, что происходит за пределами планеты. Все участвуют в гигантском заговоре всеобщей слепоты.
— Это нечестно…
— Это моя Родина, и у меня, если пожелаю, есть полное право указать пальцем и назвать конкретные имена. Так ты полетишь со мной?
Снова вспомнилась Грета, и это сводило с ума.
— Нет.
— В таком случае я улетаю завтра утром. Нет никакого смысла и дальше ранить друг друга ножами любви.
— Как поэтично! — вздохнула она. — Томми, дорогой, пиши мне. Знаю, я почти никогда не отвечаю, но письма… Они помогают мне. Мне хотелось бы услышать о тех краях.
— Наверное, это в генах, — улыбнулся Перчевский. — Спасибо. Конечно, я буду писать. Для меня ты женщина номер один во всем мире.
13. Год 3048Операция «Дракон»: «Данион»
— Алье! Алье! — пробормотал бен-Раби, возясь над сочленением с сорванной резьбой. — Хенс ильяс! Ильяс им гиало бар!
— Что это за хрень? — спросил Мыш.
— Стихи-нонсенс. Потти Уэлкин. Из «Теней в голубых владениях». Дальше там: «Нуне! Нуне! Скутаррак…»
— Никогда не слышал. Думаешь, надо нарезать новую резьбу?
— Давай поставим новый фланец. Он писал это в знак политического протеста. Не самая выдающаяся его вещь. Сатира на Конфедерацию. Этими стихами он продемонстрировал, как, по его мнению, звучат политические речи.
— И при чем это тут вообще?
— Просто именно так я себя сегодня чувствую. Будто стихи без смысла и рифмы, суть которых все пытаются понять. Включая меня самого. Так, готово. Что нам делать дальше?
Эми, стоявшая за спиной Мыша и не сводившая с него испытующего взгляда, сверилась с планшетом:
— Сломанный ниппель на линии подачи окислителя примерно в километре отсюда.
— Уф! — Бен-Раби бросил сумку с инструментами в электрокар и уселся, свесив ноги.
К нему присоединился Мыш. Эми рванула с места столь резко, что по всему кузову загрохотали запчасти. Она всю неделю злилась и ни с кем не разговаривала.
Столь же насторожен и неуверен был и сам Мойше. Он считал, что Эми расстроена из-за того, что он не попытался ее соблазнить.
Мыш три дня никак это не комментировал, но теперь прошептал:
— Что между вами стряслось?
— Ничего.
— Брось, Мойше. Я знаю тебя лучше, чем ты сам.
— В самом деле, ничего. В том-то и проблема. — Он пожал плечами и попытался сменить тему: — До сих пор не могу поверить, что мы внутри корабля. Такое чувство, будто мы снова в туннелях Лунного командования.
— Что ты хотел сказать тем стишком?
— То, что ты уже слышал. Люди пытаются меня понять. Чтобы иметь возможность меня использовать.
Корабль во многом напоминал Лунное командование с его длинными коридорами, соединявшими несколько зон, которым для функционирования требовалось большое пространство.
— Не понимаю, — сказал Мыш.
— А кто понимает? Хотя нет, погоди. Скажем, Череполицый пытался перетащить меня на свою сторону…
— И что? Меня он тоже пытался. Он со всеми пробует. Похоже, это часть их плана. Я заявил ему, что цена меня не устраивает. В любом случае я не знаю ничего такого, что могло бы ему пригодиться. Тогда к чему это все? Игра на публику. Мы через это уже проходили.
«Но на этот раз кое-что иначе, — подумал бен-Раби. — Меня никогда еще так не искушали».
— Зачем она меня домогалась? — Он мотнул головой в сторону Эми.
Мыш устало рассмеялся и печально покачал головой:
— Мойше, Мойше… Неужели это обязательно должен быть какой-то заговор? Или та баба-сангари так здорово тебя припекла? Может, ты ей нравишься. Не все же они вампиры.
— Но все они делают больно, — пробормотал бен-Раби.
— Что? Гм… а тебе не приходило в голову, что она может чувствовать себя точно так же?
Бен-Раби задумался. Возможно, Мыш прав. Мыш разбирался в женщинах, и его мнение совпало с мнением самого Мойше. Он жалел, что ему не удается придать личным отношениям более небрежный, ни к чему не обязывающий стиль. Мыш это умел, и девушки с ним оставались счастливы.
— Кстати, о женщинах. И о ней. — (Женщина-сангари одарила их ослепительной стальной улыбкой, когда они проезжали мимо группы, в которой та работала.) — Что будем с ней делать?
Она стала вести себя не столь навязчиво после того, как Мыш в выходной день показал, на что способен, но от своих планов не отказалась.
— Ждать. Мы вынуждаем ее нервничать. Думаешь, старина Череполицый про нее знает? Можем заработать несколько очков, помешав ей, когда она наконец на что-то решится.
— А это идея, — задумчиво проговорил Мыш. — Как насчет того, чтобы сыграть несколько партий сегодня вечером? — предложил он, когда электрокар остановился.
Мойше понял, что напарник по-прежнему сосредоточен на задании.
Эми подключила электрокар к зарядной установке:
— Та женщина — кто она?
— Какая женщина? — лениво переспросил Мыш.
Бен-Раби огляделся. Казалось, тут прошлось стадо взбесившихся слонов. В коридоре случилась разгерметизация, и замерзшие жидкости разорвали трубы.
— Тут на неделю работы, Эми. Как вышло, что мы не взяли никаких труб на замену?
— После обеда пришлют ремонтную команду, и они привезут все необходимое. Нас пока беспокоит только линия подачи окислителя. Ее нужно запустить к полудню. Ты не ответил на вопрос, Мыш.