При каждом шаге ему казалось, будто острые шипы пронизывают кости ног, которые в спешке удлинили на шесть сантиметров. Кости рук чувствовали себя не лучше. Жгло кожу на животе в том месте, где срезали лишние двадцать фунтов.
Болели пальцы рук и ног, а также глаза. Слишком поспешно пришлось менять папиллярные узоры и образ сетчатки.
Карсон был самой отсталой планетой из всех, что ему доводилось видеть.
Проклятая язва… Быстрая переброска на Карсон вновь ее пробудила. Вся работа делалась наспех с самого начала.
С другой стороны, так было всегда. Когда в последний раз у него находилось время перевести дыхание, расслабиться, повозиться со своими коллекциями или просто лениво побродить по дому на тихой планете для правительственных отставников под названием Приют? Или заняться своим литературным опусом — «Все, кто был до меня в Иерусалиме»?
На прохлаждение не оставалось времени, как и на то, чтобы заранее планировать операции. Охваченная лихорадкой перемен цивилизация, казалось, мчалась навстречу апокалипсису. Ничто не было постоянным. И не находилось точек опоры, за которые можно было бы зацепиться.
Жизнь Мойше бен-Раби напоминала ревущие потоки на Сьерре во время таяния снегов. И мчались они мимо столь быстро, что из них невозможно было выхватить даже малую часть, чтобы разглядеть поближе.
И все же в несущейся реке жизни имелось несколько надежных камней — долгоживущих легенд, покоившихся на дне сознания. Словно валуны в бурном потоке, они пребывали там вечно по сравнению со всем прочим в его эпоху.
В его жизни чего-то недоставало — твердой опоры, фундамента. Он нуждался в чем-то настоящем, реальном… «Хочу!» — кричал он, и крик эхом отдавался в уголках души. И в самые странные мгновения в сознании возникал образ оружия: лука, гаубицы, ружья, пистолета, чего угодно — всегда самого по себе, без человека, обычно в профиль и в момент выстрела. Что это могло означать? Некую цель? Сексуальный символ? Воплощение мимолетного желания совершить героический поступок? Признак тайного стремления убивать?
Вернулись воспоминания о дне, когда он поступил в Академию. Весь с иголочки, с трудом сдерживая нервную дрожь, он гордился, что стал частью Флота, будучи одним из немногих принятых уроженцев Старой Земли. И боялся, что его за это невзлюбят. Уже тогда в душе завелся червячок сомнения. Присягу он принял с некоторыми мысленными оговорками. Он посвятил четверть недолгой жизни тому, чтобы выиграть этот конкурс, но ощущение от успеха было неполным. Однако Флот, похоже, обещал именно то, чего и требовала душа.
Годы в Академии оказались не так уж плохи. Упорная учеба и тяжелая работа не оставляли слишком много времени для самоанализа. Но в первые месяцы службы душевная боль вернулась, еще сильнее прежней. Отчаянные метания привели его в школу Разведки, хотя он сам не понимал, что им движет. Друзьям по кают-компании он говорил, что хочет больше приключений.
Даже тогда его слова звучали фальшиво. Приключений хватало и на обычной службе, когда приходилось гоняться за сангари и пиратами Макгроу.
И все это теперь слилось воедино в душе Мойше бен-Раби, летающего рыцаря, которого послали на поиски дракона, прячущегося за глазами ночи.
Впереди он заметил невысокого смуглого азиата с китайскими усами — своего напарника Мыша. Не подавая виду, бен-Раби вошел следом за ним в ворота.
Он на мгновение замедлил шаг, глядя через летное поле. Лихтер с потрепанного вольного перевозчика, который доставил их сюда с Черномира, все еще стоял на земле, хотя должен был улететь вчера вечером. Они успели на него в последнюю минуту, меняя корабли, чтобы замести следы.
Мыш тоже его увидел. Ничто не ускользало от маленьких дьявольских глаз Мыша. Пожав плечами, он ускорил шаг, чтобы бен-Раби его не нагнал.
На этот раз считалось, что они незнакомы, так что у Мойше не оставалось вообще никакой зацепки. Он не нуждался в толпе, но совсем без компании чувствовал себя крайне одиноким.
Пока его не отвлекли мысли о собственном прошлом, он грезил наяву о Звездном Рубеже и небесных сейнерах, призраки которых возникали в сознании подобно несокрушимым скалам.
Звездный Рубеж, загадочная планета-крепость за краем галактики, ощетинившаяся автоматическим неприступным оружием, которое уничтожало любого глупца, осмелившегося к ней приблизиться. И ни одна из десятка экспедиций не сумела дать хотя бы намек на ответ — зачем?
В мгновения глубокого пугающего затишья, когда смолкают слова, люди обращались к Звездному Рубежу как к некоей чужой неисследованной стране, вознося ей молитвы об изгнании ужасающей тишины. Их манила тамошняя божественная сила. Взгляды безбожников искали богов в величественной и могущественной неизвестности, технологическом эквиваленте ветхозаветного Иеговы.
Или, когда Звездный Рубеж на какое-то время выходил из моды, мысли их обращались к небесным сейнерам. К звездным ловцам.
В звездных ловцах не стоило искать тайну. Они были людьми. Звездный Рубеж представлял собой лишь мертвый металлический машинный голос, безумно бормотавший на нечеловеческих языках, игрушку вооруженных строителей пирамид, исчезнувших столь давно, что о них не помнила ни одна раса. Но именно благодаря человеческим корням сейнеры стали еще более великой и пугающей загадкой.
Жителям планет казалась непостижимой спокойная и неизменная культура звездных ловцов. Они тосковали по свойственной ловцам мирной жизни, но блаженный застой, в котором те пребывали, внушал отвращение. Путь сейнеров опасно извивался среди двойственных, словно инь-ян, ловушек зависти и ревности.
Задумчивое настроение Мойше сменилось мыслями о работе. Следовало быть начеку. От малейшей ошибки могли зависеть многие жизни, и в первую очередь его собственная.
Он вошел в терминал порта Блейк — обширную пещеру из пластика, стекла и стали. Вокруг непрерывно что-то двигалось, переливаясь множеством цветов, входы и выходы напоминали отверстия туннелей, ведших в другие миры.
Когда-то Мойше хотел быть поэтом, странствующим в космосе Гомером, вроде Чижевского. Но это так и осталось детской мечтой, наподобие мечты о том, чтобы найти ключ к владению тайными силами.
Кто-то из преподавателей велел ему критически прочесть Чижевского, а затем заставил тщательно изучить собственные тайные образы космоса, ночи и материнской утробы. Чем-то это напомнило ему кошмарный полет на метле сквозь темные закоулки разума, настолько преисполненные порочности и ужаса, что у него пропало всякое желание туда возвращаться. Муза покинула его ради более светлых небес, и теперь он забавлялся прозой — «Все, кто побывал до меня в Иерусалиме».
Он полагал, что во время этого задания у него хватит времени, чтобы как следует поработать над книгой.
Со всех сторон его окружал свет. В воздухе висел густой запах человеческих тел. Люди носились туда-сюда, будто потерявший след матки рой пчел, и освежители воздуха не справлялись с их амбре. Точно так же было во всех терминалах, где ему довелось бывать.
Бесчисленное множество людей напоминало танцующие атомы, совершавшие необходимые в терминалах ритуалы. Костюмы с десятка планет смешивались в разноцветном калейдоскопе.
В тихом уголке зала ожидания расположилась небольшая группа угрюмых пассажиров. Там стоял длинный стол, за которым сидели полдюжины мужчин в грязно-белых комбинезонах без знаков различия и вертели в руках бланки и анкеты. Девушка в конце стола, вооруженная арсеналом секретарских штучек, прогоняла бланки через машину для микрофильмирования. Светлые волосы падали на плечи, обрамляя бледное лицо. Мойше обратил на нее внимание из-за того, что ее волосы были необычно длинными для космолетчицы.
Мужчины, однако, полностью соответствовали сложившимся стереотипам. Волосы их были не длиннее сантиметра.
— Будто в первый день в лагере для новобранцев, — пробормотал Мойше.
Эти люди должны были стать его новыми работодателями. Теми, кого ему предстояло предать.
Мимо, подмигнув, прошел невысокий смуглый Мыш. Бен-Раби не знал, откуда у него это прозвище. Он носил его уже много лет, и оно, похоже, ему нравилось, хотя его внешности больше подошло бы «Хорек».
«Странный у меня напарник, — подумал бен-Раби. — Но мы с ним вполне ладим. У каждого свои навязчивые идеи, по крайней мере в некоторых областях. И между нами существует некий симбиоз».
Мыш тоже был помешан на коллекционировании — почтовых марок тех времен, когда ими еще пользовались, монет, бутылок, кружек, кованого железа, почти любой старины. Но цели у них разнились.
Бен-Раби собирал коллекции, чтобы отвлечься, отдохнуть и узнать что-то новое. Мыш превратился в помешанного архаиста во время недавнего пребывания в Лунном командовании. Коллекционирование помогало ему погрузиться в гештальт ушедшего в прошлое образа жизни. Он влюбился в двадцатый век, в котором еще существовали классовые, этнические и культурные различия.
Бен-Раби вообще не понимал архаистов. Его мнение о них, выражаясь словами Мыша, было хуже, чем о змеиной заднице.
Старые различия сменились другими. Цвет кожи, пол, богатство, стиль и манера речи больше не разделяли людей. Все предрассудки теперь касались происхождения и профессии. Уроженцы Старой Земли стали неграми нынешнего времени, а сотрудники службы — его аристократией.
Бен-Раби, носивший раньше другие имена, знал Мыша уже давно, но так и не узнал его на самом деле. Профессиональное знакомство и даже зарождающаяся дружба не сломили защиту Мыша. Бен-Раби был староземельцем, Мыш — уроженцем Внешних миров и сотрудником службы в третьем поколении. Через этот барьер мало что могло просочиться.
Бен-Раби разглядывал другие лица, видя на них замешательство, решимость, тревогу. Многие не до конца осознавали, зачем они здесь. Но он искал полностью невозмутимых, тех, кто все знал. Они вполне могли стать его соперниками.
Интерес Бюро к звездным ловцам был далеко не уникален. Вполне вероятно, что половина этих людей — шпионы…