.
Комната в пансионе стоила пятьдесят центов. Я хорошо выспался. На следующее утро я пошел искать работу, получил отказы в трех местах и поступил за два доллара в день в «Скобяные товары и корма Сигала». Мистер Сигал был приятно впечатлен моей откровенностью, вежливостью, почтительностью, а также моим рвением к работе.
Через три месяца мне подняли жалованье на четверть доллара и перевели в бухгалтерию. Я завел в комнате, которую снимал, канарейку и полку с умными книгами. Я регулярно посещал церковь и каждую неделю клал десять центов в блюдо для пожертвований. Я посещал вечерние курсы повышения квалификации для бухгалтеров и дал своим мышцам развиваться, но не больше, чем от обычных тренировок.
В декабре я встретил Пьюрити. Я расчищал от снега дорожку, по которой обычно ходил ее отец, когда она вышла из большого дома, очаровательно выглядя в мехах. Она подарила мне улыбку. Целую неделю я дорожил этой улыбкой и добился того, чтобы сопровождать ее на вечеринку. Там я пролил на себя пунш для гостей. Она снова улыбнулась мне. Ей явно понравилось мое загорелое лицо, вьющиеся волосы, привлекательная улыбка и щенячья неуклюжесть. Я пригласил ее в кино. Она не отказалась. На третьем свидании я немного подержал ее за руку. На десятом – поцеловал в щечку. Полтора года спустя – дело пока не зашло дальше поцелуев в щечку – она убежала из города с трубачом из джаз-группы, на концерт которой я ее позвал.
Ничего страшного, я попытался еще раз. Хоуп Берман была второй самой симпатичной девушкой в городе. Я познакомился с ней тем же способом, после двадцать первого свидания поцеловал ее в губы и был приглашен мистером Берманом на беседу. Он спросил меня о моих намерениях. Ее братья, здоровенные парни, тоже заинтересовались этим. Позиция «Бермана и сыновей, портных» стала мне ясна. Хоуп хихикала. Я сбежал.
Позже, сидя в своей комнате, я сурово распекал себя. Я потерпел фиаско в Поттсвилле. По городку разнеслась молва, что я бездельник и ловелас. Я забрал свои деньги, выплаченные с опозданием, сделал кое-какие выводы, выслушал речь обиженного Сигала о человеческой неблагодарности и попрыгунчиках и сел на поезд до Сент-Луиса. Там я стал ухаживать за Фейт[19], привлекательной девушкой, работавшей секретаршей в конторе адвоката, имя которого было написано на стекле второго этажа в нескольких кварталах от делового центра. Мы ходили в кино, катались на трамвае, посещали музеи, устраивали пикники. Я заметил, что Фейт потеет при теплой погоде, имеет несколько дырок в зубах, совершенно невежественна во многих вещах и любит приврать. Позже она плакала и болтала о свадьбе…
Омаха была приятнее Сент-Луиса. Неделю я жил в мужском пансионе при железной дороге и обдумывал дальнейшие действия. Очевидно, я все еще действовал слишком поспешно. Я променял одиночество Бога на одиночество Человека, не такое грандиозное, но не менее острое. И я понял: для того чтобы жить человеческой жизнью, надо с самого начала быть частью общества.
Вдохновленный этими мыслями, я поспешил в родильное отделение ближайшей больницы и родился в 3:27 в пятницу – здоровый мальчуган в три с половиной килограмма, которого родители назвали Мелвином. Пришлось съесть более двухсот килограммов кашки, прежде чем попробовать мясо и картофель. Я был вознагражден болью в желудке. Как и все, я учился говорить и ходить, любил стягивать скатерть со стола, чтобы услышать звон бьющейся посуды. Потом я пошел в детский садик, где строил крепости из песка, начал кататься на трехколесном велосипеде, никелированном, с красной рамой. Я узнал, что такое обуваться, застегивать штаны, кататься на роликовых коньках и падать с велосипеда. В средней школе я потратил двадцать центов, которые мне дали на завтрак, чтобы провести опыт с колой и майонезом: смесью попала на потолок, моих одноклассников и томик О. Генри. Я прочитал множество скучных книг Луизы Мэй Олкотт и А. Г. Хенти и выбрал Пейшенс[20] Фрумвол в качестве своей пассии.
Она была очаровательной рыженькой девушкой с веснушками. Я катал ее на своем первом автомобиле, одном из ранних «фордов», с широкими крыльями. После церемонии вручения дипломов я поступил в колледж и продолжил с ней переписываться. Летом мы познали друг друга в библейском смысле.
Я получил степень по менеджменту, устроился в энергетическую компанию, женился на Пейшенс и родил двух спиногрызов. Они росли почти по той же схеме, что и я сам, и это заставляло меня задумываться над тем, в какой мере Божественное вмешательство определяло мои замечательные успехи. Пейшенс все меньше соответствовала своему имени, все чаще устраивала домашние скандалы, толстела на глазах, проявляла интерес к делам церкви и собственному саду, питая лютую ненависть ко всему остальному.
Я упорно трудился и успешно преодолевал искушение ускорить ход событий или улучшить свою жизнь, например превратив Пейшенс в кинозвезду или наш скромный шестикомнатный домик в роскошное имение в Девоне. Я боролся с подобными искушениями каждую минуту, все шестьдесят секунд, и каждый час, все шестьдесят минут…
Через полвека таких усилий я оказался за верстаком в гараже.
Зайдя в местную таверну, я выпил четыре рюмочки виски и стал размышлять над своими проблемами. После пятой порции меня охватила меланхолия. После шестой я стал вести себя вызывающе. А после седьмой окончательно рассердился. Хозяин заведения неосмотрительно заметил, что мне хватит. Я ушел от него разобиженный, остановившись лишь на секунду, чтобы кинуть ему в окошко зажигательную бомбу. Взвилось прекрасное пламя. Я шагал по улице, бросая бомбочки – в салон красоты, читальный зал Христианской общины, оптику, аптеку, магазин запчастей, налоговую службу.
– Вы все поддельные! – вопил я при этом. – Лжецы, жулики, фальшивки!
Собралась толпа, приехал полицейский, который принялся стрелять и попал, кроме меня, в трех ни в чем не повинных свидетелей. Я разозлился еще больше, обмазал этого парня смолой и обвалял в перьях, затем продолжил веселиться, взорвав здание суда, банк, несколько церквей, супермаркет и автомобильное агентство. Отличный костерчик.
Я радовался, глядя на окутанные дымом лжехрамы. Затем подумал, не создать ли собственную религию, но тут же понял, как это сложно: нужны догматика, чудеса, деньги, клирики, не облагаемая налогами недвижимость, женские монастыри, инквизиция. И я отбросил эту идею.
Вся Омаха чудесно пылала. Я отправился в другие города, освобождая их от швали, которая не дает нам жить. Потом остановился, чтобы поговорить с несколькими оставшимися в живых, надеясь услышать от них, скинувших бремя цивилизации, слова радости и облегчения, а также хвалу новообретенной свободе строить мир разума, добра и счастья. Но затем понял, увы, что они привязаны к своей убогой жизни – казино, разорительные телевизоры, постоянная нехватка денег – и даже придумывают ей философское обоснование.
К этому времени действие виски прошло, я протрезвел и понял, что снова слишком поторопился. Я быстренько восстановил порядок, вручив власть известным либералам. Громко завопили реакционеры, принявшись мутить народ: я был вынужден создать службу охраны порядка и ввести для нее форму, чтобы все знали, кто это перед ними.
Увы, умеренным политикам не удалось переубедить злоумышленников, что люди совсем не хотят отдавать плоды своих трудов в руки кровопийц. Пришлось навести строгость. Тем не менее недовольные фашисты упрямо использовали свободу в своих интересах: волновали народ, произносили подстрекательные речи, печатали антиправительственные книги – в общем, не давали своим сотоварищам бороться за мир и счастье. Были приняты временные меры, чтобы пресечь изменнические деяния. Устав нести груз обязанностей, лидеры удалились в свои просторные дворцы и сели на диету из икры, шампанского, цыплячьих грудок и прочих полезных продуктов, чтобы с новой силой продолжить борьбу с реакцией. Недовольные, естественно, возопили, что все эти лимузины, дворцы, сшитые на заказ костюмы и медсестры, призванные одним своим видом успокаивать переутомленные умы, – признак упадка нравов. Представьте себе их ярость и расстройство, когда власти, отказавшись и дальше терпеть явный мятеж, сослали смутьянов в отдаленные районы: пусть выполняют полезную работу и живут простой жизнью, пока не изменят свои взгляды.
Я обратился к Главному лидеру, ласково прозванному Диктатором, и спросил, каковы его намерения теперь, когда экономика укрепилась, предатели удалены и порядок восстановлен.
– Я думаю о захвате соседнего континента, – доверительно сказал он.
– Они вас беспокоят? – спросил я.
– Можете быть уверены. Всякий раз, видя широкие дороги, доходящие до наших границ, я понимаю, что они могут легко добраться до нас…
И он заскрипел зубами.
– Шутки в сторону, – сказал я. – Теперь, когда воцарились мир и…
– Толпа, знаете ли, никогда не угомонится. Теперь им нужны телевизоры, автомобили и даже холодильники. У меня и моих людей есть небольшие удобства, помогающие переносить невыносимую тяжесть правления, и эти бездельники хотят получить то же самое! Но что они знают о наших проблемах? Они когда-нибудь охраняли границы? Когда-нибудь ломали себе голову над задачей: танки или тракторы? Волновались о поддержании международного престижа? Только не эти задницы. Они беспокоятся об одном – получать достаточно товаров, чтобы прожить долго и наплодить детей. Надеются, что будет кому их похоронить, словно это самое важное!
Я поразмышлял над его словами и вздохнул.
– Не могу указать ни на что конкретное, – сказал я Диктатору, – но чего-то недостает. Это точно не та Утопия, которую я имел в виду.
Я уничтожил его и все результаты его деяний, потом стал печально созерцать пустоту.
Возможно, проблема как раз в том, что поваров слишком много и они испортили бульон, раздумывал я.В следующий раз нужно лишь наметить путь, который мне по душе, – пусть все свободно катится по нему