– Кажется, у тебя проблемы, приятель. – Он оглядел мое отражение в зеркале. – Что случилось? Свалился с крыши?
– Типа того. Просто отвези меня в жилой комплекс «Бэншир», да побыстрее.
– Куда скажешь, дружище. Но я бы на твоем месте постарался срочно отдать этого серва в ремонт.
– Попозже. Гони во весь дух.
– Да я уже гоню дальше некуда.
– Ладно, ладно, просто не теряй времени.
Таксист что-то пробормотал себе под нос, а я снял помятую крышку с панели перезагрузки и кое-как сбалансировал свои блоки. Перед глазами все еще двоилось, но уже поменьше, а координация ног улучшилась настолько, что я сам выбрался из такси, когда водитель тяжело посадил его на крышу.
– С тебя пять монет, – проворчал таксист.
Я расплатился и сказал:
– Побудь тут несколько минут. Я вернусь.
– Сделай одолжение, мужик, перекинь заказ конкурентам.
Он переключил сигнал на «свободно» и взлетел в вихре перегруженных винтов. Я сплюнул пыль и прошел в разукрашенную дверь с большой золотой буквой «Б».
Швейцар Гас выплыл из кабинки в своей адмиральской фуражке, надетой набекрень, показал большим пальцем назад, куда-то за свое плечо, и раздраженно поджал губы. Но я его опередил:
– Это я, Барни Рамм. Я скрываюсь от фанатов.
– Божечки, мистер Рамм? Да-а, этот «Аркаро» уже никогда не будет прежним. Похоже, ваши фанаты все-таки настигли вас.
Он продемонстрировал зубы, которые смотрелись бы как родные на морде у мула. Я приподнял в ответ губу и прошел в дом.
Моя квартира – не самая роскошная в «Бэншире», но она хорошо оборудована. Стенд для сервов не хуже тех, которые стоят в муниципальном хранилище. Я уже достаточно хорошо объяснялся с ногами, чтобы дохромать до нее, отправить «Аркаро» с открытой шейной пластиной на стеллаж и подключиться к трансфер-диску.
Рывок стопорной рукоятки, и вот я уже надежно зафиксирован и готов к перемещению. Я выбрал «Крокетта»; он достаточно массивен, чтобы справиться с «Салливаном», и в него не встроено сложное оборудование, о котором надо заботиться. Оказалось, что мне трудновато набирать код на пульте, но я справился и щелкнул переключателем перехода.
Я никогда не мог привыкнуть к этой безумной паре секунд, в течение которых скоростной сканер снимает накопленную информацию с одной матрицы управления и записывает на другую, подключая ее к органическому мозгу между моими настоящими ушами, внутри холодного хранилища, в центре города. Все равно что нырять в океан ледяной тьмы, вращаясь, словно римская свеча. Каждая кроха информации проносится через сознание. Я был и «Аркаро», застывшим в кресле, и «Крокеттом», закрепленным на стойке в шкафу, и в то же самое время ощущал прилегавшие к черепу контакты, трубки жизнеобеспечения и холодную плиту подо мной в хранилище. Потом все это развеялось, я нажал на рычажок переключения, вышел из шкафа и почувствовал себя на миллион баксов.
Обмякший на стойке «Аркаро» выглядел паршиво с криво наклеенными фальшивыми бровями, зашпаклеванным сплющенным носом и правым плечом, задранным, как у Квазимодо. Поразительно, как он вообще смог доставить меня сюда. Я мысленно пообещал себе устроить «Аркаро» лучший ремонт, какой только можно получить за деньги. Это было самое меньшее, что я мог сделать. Потом я направился к входной двери.
Теперь «Салливан» получит небольшой сюрприз, когда я его отыщу. Проходя мимо зеркала в коридоре, я мимоходом погладил свою енотовую шапку, хлопнул по потайной панели, открывая замок, – и очутился нос к носу с четырьмя здоровенными копами, поджидавшими меня за дверью.
Конечно, на фоне других тюрем эта была роскошной, но мне там все равно не нравилось. Меня засунули в миленькую угловую камеру с ковром, выложенной кафелем кабинкой для смазки в углу и окном с роскошным видом на Гранйок в тысяче восьмистах футах внизу. На окне не оказалось решеток, но стена была слишком гладкой, такой, чтобы отбить любому человеку-мухе охоту лезть по ней.
Надзиратель посмотрел на меня и покачал головой. На нем был стандартный полицейский серв, туповатого вида изделие массового производства, нечто среднее между «Килдером» и «Трейси», а именно «Спенс». Я думал, что копы должны носить форму, но вид пары дюжин однояйцевых близнецов, болтающихся вокруг, вызывает странные ощущения, будто сервы – всего лишь роботы или вроде того.
– Так это ты и есть Барни Рамм? Хм. – Коп перебросил зубочистку в другой угол рта. – Тебя перемкнуло, приятель, что ты полез на четырех копов? Твоя страховка не покроет этот ущерб.
– Я требую позвать моего менеджера! – заорал я изо всех сил, но вышло не очень громко – из-за пинка в голосовой аппарат, полученного от одного из копов, которого я ухватил за ухо. – Вы не имеете права так обходиться со мной! Вы все ответите за этот незаконный арест!
– Уймись, Рамм. – Надсмотрщик махнул шокером в мою сторону, чтобы я не забывался. Я увернулся. От разряда из этой штуки мой нервный центр завязался бы узлом. – Ты пока что никуда не пойдешь, – заявил коп. – Комиссару Малони это не понравится.
– Малони? Комиссару Арены? А он тут при… – Я осекся на середине фразы, чувствуя, как на лице у меня застывает дурацкое выражение.
– Угу, – сказал коп. – А еще комиссару полиции. Похоже, Рамм, ты ему не нравишься.
– Эй! – Нехорошая мысль набирала обороты. – Вызов на дуэль – кто его оформил?
Коп с зевком заглянул в бумаги:
– Ща глянем… ага. Мистер Малони.
– Негодяй! Это незаконно! Меня подставили!
– Ты ударил его первым, так? – перебил меня коп.
– Ну да, но…
– Разве комиссар полиции не имеет права защищаться, как любой другой гражданин? Почему он должен терпеть хамство какого-то умника? Он что, не человек? Ты обошел его, и он теперь всегда будет вставлять тебе палки в колеса.
– Мне нужно выйти отсюда! – заорал я на него. – Вызовите Галли Фишбейна! Он внесет залог! У меня поединок на Арене меньше чем через четыре часа! Сообщите судье! У меня наверняка есть кое-какие права!
– Ты не пойдешь ни на какой бой через четыре часа. – Коп ухмыльнулся, как Сирс, отказывающий Робаку в выкупе его доли[3]. – Тебе повезет, если ты выйдешь отсюда до начала рождественских каникул, в сентябре.
– Если я туда не попаду, можешь начинать изучать разделы «помощь инвалидам». Потому что ты превратишься в инвалида, когда я надену двадцатитысячного «Карла Великого» и разберусь с тобой, тупой полицай.
Он прищурился так, что его зрачки превратились в игольные острия – дополнительное свойство, оплаченное из карманов налогоплательщиков.
– Угрожаешь, значит? – Голос его скрежетал, как щебенка под колесами. – Ты сбежал с дуэли, мужик. Для большинства людей одной этой проблемы достаточно.
– Я тебе устрою проблему!.. – начал было я, но выяснилось, что коп не договорил.
– Для крутого бойца, выступающего на Арене, у тебя кишка тонковата. Еще мы пришьем тебе сопротивление при аресте, порчу общественного имущества, драку с парой порядочных граждан, подглядывание в туалете и кражу из дамской уборной. Сегодняшний вечер ты проведешь здесь, приятель. И мно-ого других вечеров.
Он издевательски отсалютовал мне и удалился. Стеклянная дверь захлопнулась у меня перед лицом, когда я занес руку, чтобы вмазать ему от души.
Часы, встроенные в левое запястье, были разбиты вдребезги, как и костяшки. У этих гранйокских копов твердые головы. Я подошел к окну и посмотрел на солнце.
Похоже, сейчас около половины пятого. В восемь должно начаться главное состязание. Если меня там не будет, титул автоматически отдадут противнику. Противником был заезжий жулик, известный как Таинственный Марвин, Катастрофа-в-Капюшоне. Он всегда сражался в мешке из-под муки на голове. После сегодняшнего вечера он станет чемпионом в легком весе, головой в мешке и все такое, а я – закатившейся звездой под арестом. Мои счета заморозят, мой контракт разорвут, стоимость лицензии на серва для меня взвинтят. Будущее мое выглядит не лучше, чем у бутылки бурбона в баптистском приюте. Это конец. Они меня сделали. Хотя…
Я высунул голову и осмотрел стену внизу: совершенно отвесная, вплоть до бетонной парковочной площадки, которая с этой высоты казалась заплаткой на шине. Я почувствовал, как мои самоуправляющиеся системы пошли вразнос. Сердце застучало, как раздолбанный приводной вал, а горло сжалось, как кулак игрока в кости. Я никогда не любил высоту. Но с моим сервом, запертым в камере, – и со мной, запертым в серве…
Я сделал пару кругов по камере. Была одна идея, которую порой обсуждали мужики, дожидаясь своей очереди на ремонтной стойке: что, если устройство корреляции информации, изготовленное из пенопласта и клубка проводов, будет разбито вдребезги – уничтожено, – когда ты находишься в нем?
Все равно что сон о том, как ты падаешь с высоты и расшибаешься. Проснешься ли ты после такого? Органическое тело, конечно, хранится в безопасности, но этот шок – как он на тебе отразится?
Теорий существовало множество. Некоторые утверждали, что это занавес. Конец. Иные говорили, что органическое тело впадет в кататонический шок. Я сам понятия не имел, что будет. Если власти что-то и знали, то помалкивали.
Существовал лишь один способ выяснить это наверняка.
Если я останусь здесь, отрезанный от внешнего мира, мне в любом случае крышка. Лучше уйти стильно. Побыстрее, чтобы не успеть передумать, я развернулся, подошел к окну и перекинул ноги через подоконник. Сзади кто-то завопил: «Эй!» Я попытался сглотнуть, не смог, крепко зажмурился и прыгнул. Несколько секунд в лицо словно бил торнадо, потом я, казалось, развалился на большом, мягком, эластичном матрасе. А потом…
Я тонул в море протухшего жира. Я попытался набрать воздуха, чтобы закричать, но застывший жир закупорил легкие.
Я попытался закашляться, но тоже не смог. За глазами заплясали маленькие красные нити от ракет, как при пожаре на фабрике фейерверков. Затем огоньки слились воедино, и я увидел длинную красную полосу, встроенную в темный потолок в нескольких дюймах от моего лица. Я ощущал трубки и провода, подсоединенные к моим конечностям, шее, векам, языку…