Пео пришел к Киу и сел рядом.
— Я, наконец, понял, почему нас направили в одну лабораторию, — сказал он.
— Почему? — Киу не подняла головы.
— Нас испытывают…
— Я думаю, ты неправ. — Киу дотронулась до его руки. — У тебя ослабли нервы, ты стал все оценивать субъективно. Сейчас не до личных отношений, судьба народа — вот к чему направлены все помыслы, все стремления.
— Почему же в Храме Чести и Совести всего несколько откликов?
— Потому же. Не вовремя мы говорили и думали об этом.
Пео вскочил.
— Разве для любви есть определенное время? Разве можно заставить не любить?
Киу подняла голову, посмотрела на него жалобно и вдруг заплакала и выбежала в коридор. Пео растерялся. Много лет они провели вместе в звездолете, казалось, он знал ее хорошо. И вот слезы… Нервы? Или обидел ее?
Пео терялся в догадках. Зато в последующие дни не заикался о личных отношениях. Они работали усиленно, говорили только о деле. И даже во взглядах не проскальзывало чувство, оба прятали его глубоко в сердце. Оба думали о двойном испытании, выпавшем на их долю, и не обижались: если надо, приходится бороться с самим собой.
В лаборатории стоял аппарат с квадратными наростами по бокам, в которых освещенные миниатюрными лампочками еще торчали концы проводов.
Монтаж не был закончен. Сверху аппарат был увенчан огромным стекловидным шаром. Это был плод усилий тысяч умов, озабоченных судьбой планеты.
Аппарат привезли к оградительной зоне. Теперь на месте Научного центра не было ни здания, ни деревьев, в воздухе стояло розовое пыльное облако, под которым — это уже было известно — все увеличивался кратер необыкновенного вулкана. Аппарат поместили в атомоход, заключенный в антигравитационную оболочку, похожий на черепаху, величиной с одноэтажный дом, в котором только что испытывали другой аппарат, представленный какой-то лабораторией. Создатели его уезжали хмурыми, подавленными. Их постигла абсолютная неудача — аппарат сам начал излучать гравитонные лучи.
Атомоход медленно входил в опасную зону, сверкающий отражениями солнечных лучей, словно вспышками электрических дуг на своих отшлифованных до зеркального блеска гранях. Пео и Киу сидели в аппаратной, не видели ни игры солнечных лучей, ни розовой пыли: они следили за экраном, на котором были видны многочисленные приборы, установленные на их аппарате. На другом экране был виден медленно двигающийся атомоход.
И вдруг и атомоход, и приборы начали блекнуть. Пео бросился к рукояткам настройки. Но ничего не помогало. Красная пыль на экране не исчезала, таял атомоход, медленно и неотвратимо, таяли приборы.
Не веря приборам и телеустановкам, Пео и Киу поднялись на поверхность планеты и собственными глазами убедились, что атомоход испаряется. Прошло не больше десяти минут, и от машины не осталось и облака.
Киу и Пео долго задумчиво смотрели туда, где сейчас клубилась мрачная и убийственная красная пыль.
Глава двадцать шестая
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
(Из записок Володи)
Мы, земляне, улетали последними. На ракетодроме было не так уж много народу: здесь собрались все остающиеся на планете — корифеи науки и техники, сильнейшие из сильнейших, смелые из смелых.
Свежее, чистое утро. Густое, как стеклянная масса, небо, нарядная зеленая планета. И в этой прозрачности и зелени затерялось несколько сот человек в простых будничных платьях, со спокойными, немного задумчивыми лицами. Всех ближе к нам стояли Пео и Киу, стояли рядом, в самый опасный момент ставшие самыми родными. Вглядываясь в их лица, я поражался: их счастье было исступленным, они шли навстречу гибели, взявшись за руки, шли не оборачиваясь, без страха и сомнений. И чувство неудержимого восхищения охватило меня. Казалось, вот доказательство того, что любовь бессмертна.
А с нами рядом стояла Лия. Ее мама улетела на сутки раньше.
У меня пела душа — Лия со мной! Мы не думали о том, что ей предстоят десять лет анабиозного состояния. И общая беда не заслоняла нашей радости.
Мы были молоды, очень молоды — и этим все сказано.
Мы обнялись с Пео. Нет, не простое знакомство уже связывало нас: мы стали родными. А Киу и на этот раз смотрела на меня каким-то непонятным- и строгим, и внимательным, и чуть-чуть грустным взглядом.
Попрощались мы и с Баили, он по-прежнему был строг и насмешлив. А Маоа опять стал командиром нашего звездолета. Остаться ему не позволил возраст.
Агзам радовался, как мальчишка, в шутку просил меня положить Лию в соседнюю анабиозную ванну, чтобы ему иногда можно было переброситься с ней парой слов. Угрюмо и даже зло смотрел на него Паркер. Мне кое-что рассказали о проделках американца, и я понимал его состояние.
Лия припала к отцу и долго не могла оторваться. Она мелко вздрагивала. Пео гладил дочь по голове, взволнованно повторял:
— Я очень надеюсь, что мы свидимся. Я уверен. Не надо волноваться.
Последние прощальные возгласы. Грустная музыка наплыла издалека, она становилась громче и громче, и провожающие запели, казалось, им подпевали и деревья, И воздух. Жители планеты стояли на ракетодроме, никто не летал, как при нашей встрече.
С Председателем Главного Совета познания мы прощались уже в звездолете. На экране всплыла его огромная голова. Председатель повернулся к нам и сказал, не скрывая волнения и беспокойства:
— Дорогие друзья! Пусть наша любовь сопутствует вам в звездном пути, пусть счастье бережет вас во славу всего разумного и чувствующего. Огромны стихийные силы, необузданны, но разум сильнее. Прощайте!
Изображение пропало. Мы долго стояли молча. Потом разошлись по местам, и я сделал эту последнюю запись на планете Уам.
Меня по моей просьбе назначили в команду звездолета. Я знал, что теперь буду в полете вместе с Лией. Она закончит свое образование во время перелета на Землю с помощью аппарата КПМБ-2 и станет биофизиком.
Я сижу в своем кресле, через несколько минут старт. На душе и тревожно, и радостно. Когда же наконец я скажу: «Здравствуй, Земля!» Прошло пять дней после того как мы улетели с планеты Уам. Сегодня получена радиограмма: создан аппарат, переводящий электромагнитные волны в силу притяжения, и всем звездолетам, кроме нашего, предложено вернуться обратно. Сколько радости принесло это сообщение уамлянам. Даже старец Маоа расплакался. В радиоатмосфере полнейшая какофония. На звездолетах творится что-то невообразимое.
Мы подняли всех, кто летел в нашем звездолете, сообщили новость и опросили — все ли хотят продолжать полет на Землю. Мы имеем возможность — несколько человек отправить обратно на маловместительной подсобной ракете. Никто из уамлян не выразил желания вернуться. Правда, у нас была только молодежь — это была предусмотрительность Маоа. Как ни странно, желание возвратиться вдруг выразил Паркер. Но потом он, может быть устыдившись, согласился лететь домой.
Я сижу в отсеке управления и делаю эту запись. На душе по-прежнему тревожно и радостно. Я не сомневаюсь, что мы принесем немало пользы людям Земли, поможем подвинуть вперед науку и технику. Но ведь и там за двадцать лет нашего отсутствия многое будет сделано, ученые достигнут новых и больших высот, но самое важное — я уверен, что, прилетев, увижу на Земле коммунизм.