Задремав в очередной раз, она очнулась, когда Бондаренко остановил автомобиль, выключил зажигание и погасил фары. Лизе, оглушенной непроглядной тьмой и внезапной остановкой, показалось, что ей на голову набросили черную тряпку, под какими прячутся фотографы. Тусклый свет лампочки, загоревшейся под потолком, в первый момент вызвал резь в глазах – Бондаренко открыл дверь.
– Пересядьте, будьте любезны, – приказал он Лизе, сгоняя ее с заднего сиденья.
Лиза, стараясь не соприкасаться с ним, пересела на одно из откидных сидений, и туда же перебрался профессор. Бондаренко откинул спинку заднего сиденья, за которой обнаружилась встроенная в багажник машины радиостанция. Разместившись перед ней, он надел наушники и принялся крутить ручки верньеров, а найдя нужную волну, с неожиданной сноровкой заработал ключом. Лиза следила за ним со смутной надеждой на какое-то наитие, которое бы позволило уловить смысл в этой мозаике точек и тире, улетавших с длинного уса антенны. Никто бы не догадался, что она нужна не только для обычного приемника на приборной панели, – и по колдовским законам природы разносившихся точек и тире над морем и над горами, поверх границ и фронтов, достигая ушей тех, кому были предназначены. Но сколько Лиза ни вникала в едва слышный писк морзянки, та хранила замыслы Бондаренко надежнее, чем звуки незнакомой речи. С кем связывался шпион – с сообщниками, оставшимися в Крыму, или с начальством в Германии, докладывая, что операция сорвалась по вине некоей киноартистки, усвоившей дурную привычку лезть туда, где ее совсем не ждут, – было неизвестно.
Закончив передачу, Бондаренко не уходил с волны, жестом велев всем хранить молчание. Через минуту-другую у него в наушниках вновь раздался писк – с той стороны пришел ответ. Бондаренко выслушал его, видимо расшифровывая на лету, и опять отстучал что-то. Наконец сеанс связи завершился. Бондаренко снял наушники, убрав их в специальную нишу, затем вернул на место спинку сиденья и сказал:
– Отъедем немного, пока нас тут не запеленговали.
На этот раз они ехали недолго. Руководствуясь точным знанием местности либо интуицией, Бондаренко свернул с каменистой колеи. «Паккард», огромный, как грузовик, перся напролом сквозь заросли шибляка, приминая траву, раздвигая кусты, с хрустом ложившиеся под колеса. Силуэты перекрученных деревьев, отделенные светом фар от ночного хаоса, вставали на пути машины застывшим хороводом фигур, грозных причудливостью изгибов и неподвижностью, но автомобиль протискивался между ними, объезжая их то слева, то справа, и наконец выбрался на небольшую полянку. Негромко фырчавший мотор умолк.
Шпион не стал объявлять о своих планах, однако он явно собирался пробыть здесь долго. Павла он оставил впереди, сам же устроился на откидном сиденье напротив Лизы. Та моргала и даже терла глаза, стараясь, чтобы они поскорее приспособились к темноте, в которой она чувствовала себя совершенно беспомощной. Она надеялась на то, что Бондаренко в конце концов заснет, и тогда можно будет взять верх над этим жутким человеком, отобрав у него трость.
«Как бы найти способ, – размышляла Лиза, – безмолвно договориться с Павлом и вместе с ним скрутить их похитителя, когда тот окажется беззащитен перед ними?»
Но время шло, а темный контур головы Бондаренко, еле различимый на фоне лобового стекла, не изменял положения, словно вместе со шпионскими навыками его обучили искусству круглосуточного бодрствования. Мир спал, укутанный одеялом тревожных снов, и некому было прийти ей на помощь…
Глава 22
Стояла такая тьма, что хоть глаз выколи. Убедившись, что вокруг тихо, Лиза протянула руку в сторону двери, отыскала ручку и медленно надавила на нее. Дверь бесшумно приоткрылась, впустив в салон бодрящую ночную прохладу. Лиза осторожно сползла по сиденью к его краю, а затем перенесла ноги через подножку и нащупала босыми ступнями острые камни. Заранее прикусив губу, она уперлась ногами в землю и потихоньку поднялась с сиденья, стараясь не допустить, чтобы предательски заскрипели пружины. Наконец, перестав чувствовать голой кожей шершавую поверхность сиденья, она подалась вперед, прочно встала на ноги и, не медля ни секунды, устремилась прочь, по крутой тропинке, которая когда-нибудь должна была вывести ее к морю.
Ночь морочила ее, обращаясь то в скрюченные пальцы держидерева, лезшие в лицо, то в ветви дубов, нависавшие над головой растопыренными клешнями, а мельтешение пятен перед глазами вдруг складывалось в фигуру человека или чудища, готового к прыжку. Лиза обмирала и, лишь приглядевшись, понимала, что темнота сыграла с ней злую шутку. Тогда она снова осторожно шла вперед, чтобы через пару шагов вновь испугаться очередного фантома, порожденного мраком. В душном воздухе между деревьями было полным-полно какой-то невидимой паутины, и Лиза не раз и не два тщетно проводила по лицу рукой, пытаясь смахнуть ее несуществующие нити.
Поначалу она не слышала ничего, кроме собственного дыхания и шороха больно впивавшихся в пятки камней на тропинке, но когда в очередной раз приостановилась и прислушалась, то поняла, что уши ее не обманывают: позади явственно раздавался треск сучьев. Кто-то шел за ней следом, ломясь напрямик через лес. Преодолев испуг, заставивший на миг замереть, Лиза ускорила шаги. Она бежала, расшибая ноги, колючие кусты в кровь раздирали ее голое тело, груди не хватало воздуха, но погоня с каждым мигом была все ближе и ближе.
Море, готовое защитить ее, было совсем рядом – волнующее, манящее, дышащее свежестью и свободой. Лиза уже ступила на влажные камни, омытые его волнами, но отшатнулась, охваченная внезапным ужасом, сдавившим горло, – над фосфоресцирующей гладью из черной воды ей навстречу поднималась Варвара Горобец: с бельмами мертвых глаз на зеленом лице, в облепившей тело одежде, с клочьями мохнатых водорослей, застрявших в лохмах слипшихся волос. Спасаясь от страшного видения, Лиза бросилась обратно на сушу – но там ее уже ждал вылезший из-под прибрежных камней Жорж, сжимая в вытянутой руке окровавленные ножницы. Бежать было некуда. Слева на нее наступал Харуки, сияющий во тьме рыжиной в волосах и оскалом зубов, справа надвигался Ковбасюк, лыбясь так, словно готов был взорваться, распираемый сиплым смехом.
Не зная, как вырваться из их круга, Лиза застыла на месте, беспомощно прижимая руки к груди. Страшные фигуры медленно приближались, двигаясь в ритме беззвучного танца, а затем мрак, из которого они вышли, еще больше сгустился и принял форму их повелителя. Все было при нем: и корявый шрам на щеке, и пиджак с оторванной пуговицей, и ледяное мерцание глаз, и трость с блестящим клыком, готовым пронзить ее и насадить на себя, словно жучка на булавку. Он шагнул к ней, подхватил на руки, и тотчас же вновь налетел тот самый бешеный вальс, невыносимый в своей жуткой красоте, и понес ее вверх, по головокружительной спирали, все выше и выше, безвольную и на все готовую, туда, где не осталось уже ничего, навстречу сладкой гибели в объятиях этого человека.
И когда уже не было никаких сил вытерпеть эти муки блаженства и покорности, Лиза очнулась, сбросив с себя тяжесть душившего ее кошмара. Спросонья ей никак не удавалось понять, где она находится. Когда глаза чуть-чуть привыкли к темноте, она разглядела слабо поблескивавшие колбы на стеллаже и наконец догадалась: это же дядина лаборатория! В мозгу еще кружились, понемногу рассеиваясь, образы, привидевшиеся во сне: бегство по ночному лесу, мертвый Жорж, страшная полуночная заря над морем… От облегчения Лиза даже всхлипнула: какое счастье, что все это ей только приснилось! Она лежала, блаженно улыбаясь этой мысли, но затем дернулась, будто ужаленная – что же она тут прохлаждается? Ведь дядя ничего не знает! Скорее найти его и предупредить!
Вскочив с дивана, вспомнила о своей наготе, но тут же поняла, что не имеет ни малейшего представления, где оставила одежду. Лиза заколебалась было, но чувство долга взяло верх. Стоит ли думать об условностях, когда счет идет на минуты? В конце концов, найдется для нее какой-нибудь халат. Ежась при мысли о том, как нелепо получилось – угораздило же в такой важный момент оказаться голой, – она поспешила к двери, положение которой выдавала полоска призрачного света, пробивавшегося из коридора.
Но это была не дверь. Перед Лизой предстало начало едва освещенного узкого лаза, уходившего в недра не то цеха, не то какого-то гигантского механизма. По обе его стороны теснились непонятные массивные установки, дышавшие нагретой смазкой и жженой резиной, тянулись шланги в блестящих гофрированных кожухах и хитросплетения разноцветных проводов, выпирали толстые ребра трансформаторов, и все это жило какой-то своей машинной жизнью: тускло перемигивались сигнальные лампы, что-то щелкало, угрожающе гудело, урчало, булькало или разражалось сухим стрекотом. Чувствуя себя совсем чужой в этом царстве железа и электричества, Лиза с опаской двинулась по проходу, отшатываясь, когда ей чуть ли не в лицо вдруг с шипением била струя пара или за решетками, преграждавшими доступ к внутренностям агрегатов, с громким треском начинало что-то искрить. Как она ни старалась, локтям и бедрам не удавалось избежать чувствительных столкновений с твердыми выступами, а под ноги то и дело попадались покрывавшие неровный цементный пол какие-то липкие пятна, вызывавшие брезгливое желание поскорее отмыться от этой гадости. Порой, по недосмотру дотронувшись пальцами до металла, она отдергивала руку, получив ощутимый удар током. Кое-где приходилось подниматься по шатким лесенкам или перебираться над толстыми трубами по мосткам из стальных листов, гремевших даже под ее легкими шагами, а лабиринт все тянулся и тянулся, и казалось, ему не будет ни конца ни краю.
Решив, что заблудилась окончательно, далеко перед собой Лиза неожиданно увидела смутно знакомую фигуру. Когда пригляделась получше, никаких сомнений не осталось: она точно знала, кому принадлежат эта фуражка и белый китель.
– Евгений! – закричала она во всю силу легких, и ее голос загремел среди лабиринта раскатистым эхом.