Они прошли в рентгеновский кабинет, и Дмитрий Дмитриевич, наложив пленку на ярко освещенное матовое стекло, взял из рук рентгенолога лупу.
— Смотрите, смотрите, вы физик и сразу все поймете. Я, вообще говоря, думал, что вам все известно, а Борис Федорович и сейчас так думает. «Подшутил надо мной Дмитрий Дмитриевич, говорит, а я еще консилиумы устраивал…»
Дмитрий Дмитриевич всмотрелся в поверхность пленки. В трех ее местах были крупные черные звезды с бледными пятнами посередине, а между ними — сеть тонких темных линий с какими-то шарообразными узелками… Через лупу было видно, что от каждого такого узелка отходят всё новые и новые, еще более тонкие нити.
— Фотография в его собственном излучении, — сказал Дмитрий Дмитриевич.
— И излучении, обладающем большой проникающей способностью, что-нибудь вроде гамма-лучей.
— Вот почему он вызывал ионизацию вокруг рентгеновской трубки… Но позвольте! — вскричал Дмитрий Дмитриевич. — Ведь это радиомонтаж!..
— Теперь вам понятна реакция Бориса Федоровича? Он лечит, ищет, волнуется, беспокоит очень занятых людей, а это нечеловек, это НЕ ЧЕЛОВЕК…
— Я не знал… Так это нечеловек!!! — Дмитрий Дмитриевич выбежал из кабинета, побежал через вестибюль. — Все ложь! — повторял он. — Нет бессмертия, и нет Человека! Есть кукла, манекен, робот!!!
АНТИХРИСТ СЕРАФИМА ЯКОВЛЕВИЧА
— Ну и ругался же, Борис Федорович, — говорил Серафим Яковлевич, — ну и ругался же… Одно, говорит, спасение, что ни имени, ни фамилии, ни самой болезни у них не значится… Ну и задаст же он Дмитрию Дмитриевичу…
Чем ближе они подходили к дому, тем больше отставал Коля от Человека и Серафима Яковлевича. Еще с тех пор, когда Человек был в клинике, Коля не виделся с Леной, и сейчас он и хотел и боялся встречи.
— Пришли, — сказал Серафим Яковлевич. — Вот он, мой дом.
Две большие сосны росли у калитки, сам дом был в глубине участка. Серафим Яковлевич перекинул, через забор руку, сдернул щеколду и, не открывая калитки, громко крикнул:
— Лена! Леночка! Как Ласточка, привязана? — Странное имя для собаки, — сказал Коля. — Ласточка…
— Собака… — усмехнулся Серафим Яковлевич. — Это у меня не собака, а универсальная тварь… Лена, как Ласточка? — снова закричал он.
— Ласточка привязана, — донесся голос Лены. — Иди, бойся!
— Гости, гости какие у нас, Леночка! — говорил Серафим Яковлевич, осторожно пробираясь по посыпанной золой дорожке. — Да ты привязала ее, Леночка? На террасе зажегся свет, и Коля с замирающим сердцем поднялся по ступенькам и, протягивая руку, сказал:
— Здравствуй, Лена. Ты меня не забыла?
— Что ты? Как я могла забыть светило науки?!
— Ленка, перестань, — строго сказал Серафим Яковлевич. Он явно осмелел, когда очутился на террасе. — Чаю давай нам, готовь нам чай…
— Сейчас, — ответила Лена и ушла на кухню. Коля увязался за ней. Лена достала стаканы, включила электрический чайник, а Коля все еще не решался заговорить.
— Помой руки и нарежь хлеб, — сказала Лена. Коля покорно пошел к умывальнику.
— Понимаешь, Лена, мне осталась одна «пятерка»… Я, понимаешь, сдаю экзамены в самый интересный институт. Я буду физиком, теперь я совершенно уверен в этом. Остался последний экзамен — физика, а по физике я никогда меньше «пяти» не имел. И все!
— Не брызгайся, вот возьми полотенце… Хлеб в кастрюле…
— Лена! Ты знаешь?… У нас в классе было восемнадцать девочек, а в соседнем еще больше…
— Ровней, ровней режь хлеб. И что же?
— Из них никто, ни одна так не нравилась, как ты… — Ты мне тоже очень нравишься, Коля.
— Лена!
— Что, Коля?
Коля проглотил комок в горле, зажмурился и сказал:
— Лена, я… я тебя люблю…
— Я тоже очень тебя люблю… Вот ключ, открой, пожалуйста, банку.
Коля озадаченно посмотрел на нее:
— Лена?!
— Да, да, я тебя тоже очень люблю…
— Так нам нужно пожениться!
— Ну конечно, а как же иначе…
— Ты смеешься надо мной!
— Совершенно не смеюсь. — Лена вручила Коле поднос и, подперев щеку рукой, грустно сказала: — Я ведь тоже много думала… И кто меня замуж возьмет, кому я нужна? Может, иной раз думаю, найдется какой-нибудь дурачок, а тут, гляди, физик!..
— Лена!!!
— Иди, иди вперед. Смотри-ка, уже покрикивает.
— Ты мне не веришь?
— Ты сам себе не веришь. Разве может такой солидный человек, специалист… Осторожней — поднос! — Лена быстро подхватила поднос и отобрала его у Коли.
— Тогда вот что, пойдем в кино, — предложил Коля.
— Хоть на край света! Но в кино… не знаю… поздно уже…
Они вышли на террасу. По всему было видно, что летом жизнь дома переносилась сюда. Сюда был вынесен обеденный стол, здесь же в углу стояли сложенные раскладушки. Серафима Яковлевича не было.
— Входи, входи, уважаемый, — донесся из сада его голос.
По ступеням террасы поднялся мужчина со страшными шрамами на лице. За ним поднимался Серафим Яковлевич.
— Вот он, охотничек-то, — говорил он, словно хвастаясь. — Вот все и собрались, — вся палата, и все живы и здоровы.
Охотник поправил своей единственной рукой пиджак, сползавший с правого плеча, и молча сел за стол. Серафим Яковлевич повозился у шкафчика красного дерева, покряхтел, поставил на стол графин с какой-то зеленоватой жидкостью.
— А мне этого нельзя, — сказал Коля, показывая на графин. — У меня завтра экзамен…
— Одна рюмочка не помешает, смелей будешь… Да, дорогие мои гости, унесли мы, можно сказать, ноги. С выздоровлением!
Все выпили. Охотник — с наслаждением, смакуя; Коля — с гримасой отвращения; Человек, как и обычно за столом, попросту плеснул в рот содержимое рюмки и с какой-то недоброй усмешкой посмотрел на жадно закусывающего Серафима Яковлевича.
— Позвольте за вами поухаживать, — сказала Лена и положила Коле на тарелку кусок холодца.
— Вот, пожалуйста, — заговорил Серафим Яковлевич, вытирая рот бумажной салфеткой, — пожалуйста. Девушка за парнем ухаживает. Да когда это было такое?! В наше время вокруг иной барышни хвост кавалеров был. По шесть, семь лет за ней ухаживали, да все тонко, обходительно так, а теперь? Раз — в кино, два — в загс, и, глядишь, — семья! «Обеспечьте нас, пожалуйста, площадью, мы семья»… Да что говорить, давайте еще по одной…
— Мне не нужно наливать, — быстро сказал Коля, прикрывая рюмку рукой.
— Неволить не буду, — ответил Серафим Яковлевич, чокаясь с охотником и Человеком.
— Чтоб была не последней, — глуховато и не совсем разборчиво сказал охотник.
— Последняя, не последняя, а конец близок, как ни взгляни. Раньше как? Бог видит, бог все видит, от него не спрячешься! А сейчас? Ничего не боятся… Вот, к примеру, ты, Коля. Ты чего-нибудь боишься?
— Я? — удивился Коля. — А чего мне бояться?
— А бога?
— Я в него не верю…
— Так, а милицию ты боишься?
— Нет, совсем нет, а что?
— Погоди — Бога не боишься, милицию тоже не боишься; так тебе море по колено: что левая пята захочет, то и будешь делать?! Понравилась тебе вещь какая, что тебя остановит? Или убить кого захочешь…
— Я милицию не боюсь, потому что я делать ничего такого не собираюсь. Ни воровать, ни убивать. И пример ваш неудачный. Ради вещи? Да нет такой вещи, ради которой я на воровство пошел бы.
— Как так? Ну, если там золото или камни драгоценные, мануфактура какая… Ну, раньше тот, кто в бога не верит, — возьмет, а тот, в котором страх божий имеется, — не возьмет.
— А я не возьму. Нет, Серафим Яковлевич, не возьму. Ну скажите, зачем мне это золото? Другое дело, если оно ничейное, так его нужно государству отдать, оно на него завод построит, или школу, или институт. Да и раньше страх этот ваш божий побеждали. И грабили, и убивали, и все было.
— Ты это брось, это неправда!
— Да, неправда, а Ленский расстрел? А Девятое января? Сколько там царь народу убил? Что же он был, неверующий? Да сколько других кровопийц было… Легко что-то и часто страх божий забывался… Да весь наш класс возьмите — никому ваше золото не нужно! Мануфактура…
— Дед, — вмешалась Лена. — Тебя послушать, так религия все на свете изобрела. И любовь, и верность, и честность…
— Правильно, правильно! — обрадовался Коля. — Так и выходит.
— Страшные вещи вы говорите, страшные. И будет, будет за это наказание… Придет на землю Антихрист; близко время — не за горами…
— Дед, постой, это же глупости, как же ты веришь?
— Верю я, верю! Да когда же это было, чтоб чужой удаче радовались? Чтобы чужому помогали? Сами не везде концы с концами сводим, а где у кого заболит, там мы со своей кашей: нате, возьмите, не жалко… Наводнение, голод, мор, пожар — всюду мы тут как тут…
— Вот вам и справедливость, а я тут слушал вас, — сказал Коля. — Только себе, да за пазуху…
— Кто такой Антихрист? — спросил Человек.
— Антихрист? Трудно сказать… Человек он, это доподлинно известно, и будет чудеса творить, в общем, к концу света он и появится. Бог его за грехи наши на нас пошлет, и никто ничего с ним сделать не сможет. Еще по рюмочке, мужички, давайте. Так ты, значит, охотничек, к своим возвращаешься? И чем же заниматься надумал?
Охотник молча положил к себе на колени ружье, с которым пришел Серафим Яковлевич, и, упираясь в ствол локтем, а в приклад культей, спрятанной в рукаве пиджака, переломил его.
— Дай патрон, — сказал он.
Лена вытащила из патронташа новенький с блестящей шляпкой патрон и протянула его охотнику. Тот тщательно вогнал его в ствол.
— Пойдем, посмотришь, — усмехнулся он. Они вошли во двор. Прозвенел трамвай, осветив две высокие сосны возле калитки. За трамвайной линией домов не было. Сонная ворона сидела на сосне; она была хорошо видна на фоне освещенного городом неба. Охотник вскинул левую руку с ружьем и выстрелил. Ворона, роняя перья, рухнула вниз.
— Вот так будешь стрелять, тебе внучка спасибо скажет, много дичи набьешь, — сказал охотник.
— Ах, чтоб тебя разорвало! — Серафим Яковлевич, смеясь, толкнул охотника в грудь. — Так вот для чего ты табуретку левой рукой по часу на весу держал! Так знаешь что? Так я тебе это самое ружьишко… подарю, вот что! Бери, вчера только купил.