Если она и заметила, что он впервые назвал ее по имени, то виду не подала.
— Конечно, есть правые и неправые стороны. Лудильщики, которые напали без предупреждения, автоматически оказались неправой стороной. Если не произойдет кардинальных перемен, то к тому времени, когда подоспеют силы с базы, они поддержат вас и накажут Лудильщиков.
Она внимательно следила за выражением его лица.
— Но я не могу отрицать того факта, что, если к тому времени, когда сюда доберется военный флот, вас одолеют, покорят или уничтожат, и Лудильщики станут хозяевами планеты, естественной процедурой будет начать переговоры с правительством, то есть, с Лудильщиками. Еще никто не сумел повернуть время вспять. Военный флот сражался бы вместе с вами, если бы они были сейчас здесь, но какой прок сражаться, когда битва уже проиграна.
— Я все это понимаю. Но речь о другом. Сейчас я хочу знать о вас, а не о военном флоте, который прибудет через год. Что может заставить вас перейти на сторону противника?
— Я не собираюсь переходить на сторону противника.
Это было правдой. Он не мог так поступить — он должен был сражаться против ведьм.
Ответ не убедил ее. Все же она колебалась, и Коттрел вспомнил старую истину: женщина, которая колеблется, побеждена.
— Давайте выйдем отсюда.
Коттрел ничего не ответил, он вдруг заметил неожиданное отвращение девушки к лаборатории, ее содержимому и холоду. Поэтому он не удивился, что Линн вывела его наружу и скинула свой белый халат.
Они оказались в крошечной комнатке, примыкавшей к лаборатории. Комната была выбита в скале, чтобы не расходовать потенциально хорошую почву, а для освещения в скале прорубили окно. Теплое солнце сияло сквозь него, нагревая камни. Коттрел почувствовал себя лучше.
Линн, скинув халат, бесформенный свитер и толстую юбку, оказалась в простой белой тунике. Настроение Коттрела поднялось. Линн была так хорошо сложена, что даже простая туника (уж проще некуда) не скрывала этого. Он поцеловал ее легко, так быстро и нежно, что все уже кончилось прежде, чем она успела отреагировать.
— Зачем? — спросила она, не рассердившись, но готовая разозлиться, если ей не понравится ответ.
— Это была лишь дань красоте, — ответил он. — Ни больше, ни меньше.
Она не разозлилась, не удивилась, не растерялась. С другой стороны, Коттрел не заметил, чтобы ей это понравилось.
— Будем считать, что так.
— Конечно. Ну, что же вы собирались мне рассказать?
Возможно, поцелуй помог ей решиться. Она спросила резко:
— Что вы знаете об андроидах?
— Ага, — протянул он. — Меня, конечно, поражало, но я думал…
Снова рассердившись, она сказала:
— Не надо преувеличивать. Я не говорила, что Лудильщики, которые на нас напали, были андроидами, а они ими не были. Я хочу знать, что вам известно по этому вопросу.
— Я знаю, что можно сделать превосходное человеческое существо, гораздо более изящное, чем творение Франкенштейна, но что его невозможно оживить. Мы пока не можем изготовить или вырастить искусственный мозг. Мы даже не можем пересадить мозг смертельно раненного человека в превосходное тело андроида.
— А Лудильщики могут.
Он онемел, понимая, насколько важным было то, что он сейчас услышал. И он знал, что, если она права, то и он прав.
Здесь что-то было нечисто. Не обошлось без волшебства. Когда наука и волшебство сотрудничают, в тех редких случаях, когда их интересы совпадают, результаты получаются просто поразительные.
Однако, поскольку он не знал, какова здесь роль волшебства, он решил пока разобраться с научной стороной вопроса.
Трансплантация существовала уже давно. Глаза, почки, печень, сердце, заменялись с неизменным успехом. Сначала сложность заключалась в том, чтобы достать недостающие органы. Проблема была решена, когда научились выращивать различные органы. Применялись и пластические заменители, которым не грозило отторжение.
Он вспомнил о синтетической хирургии, которую все стали называть «СХ». Если вы теряли пальцы ног, вы обращались к СХ. Это было несложно, пальцы ног обычно не слишком-то хорошо контролируются, и, хотя желательно было иметь некоторую чувствительность, она не должна была быть очень высокой. Заменить палец на руке оказалось сложнее: считалось, что операция прошла удачно, если новый орган был так же чувствителен, выполнял те же функции, что и оригинал.
Но замена мозга была вершиной, которой СХ еще не достигла, хотя и предприняла несколько попыток.
Во-первых, невозможно было создать настоящий человеческий мозг. Было несложно найти материал, придать ему нужную форму и развить его. И все же, чего-то не хватало, чего-то, что можно было назвать душой.
Искусственный мозг не жил. А без него андроиды, всецело искусственные человеческие существа, также не хотели жить. Их можно было удерживать в состоянии, похожем на жизнь, в течение многих лет, подключив к машинам, но стоило их отключить, они функционировали еще несколько секунд, как сломанные часы, — и все.
Пересадка человеческого мозга тоже не получалась. Прежде всего потому, что операция была невероятно сложной. Но не это было главной причиной неудач.
В области синтетической хирургии хирург мог быть виртуозом и совершать настоящие чудеса, но это решало только часть проблемы. Другую часть мог решить только сам пациент после операции. Получить новый палец на ноге было совсем несложно. Пациент даже не замечал, как этот палец приживается. Пальцы, половые органы, лицевые мускулы, и даже руки и ноги требовали времени, чтобы начать функционировать. Когда у пациента уже устанавливалась нормальная температура, и раны заживали, его участие в борьбе за успех операции только начиналось.
Редко пианист или скрипач, получивший новую руку, добивался того, чтобы снова выступать. Они могли научиться писать, работать инструментами, или даже прекрасно резать по дереву, но специальные навыки, навыки владения музыкальным инструментом, редко возвращались даже после многолетних упражнений.
Пересаженный мозг никогда не приживался. Он с самого начала был обречен на гибель. Мозг мог жить ВНЕ тела, мог даже иметь голос. В чужом теле он мгновенно погибал.
— Лудильщики могут пересадить человеческий мозг в тело андроида?
— Да, я сказала именно это, но имела в виду совсем другое. Возможно, это они тоже умеют. Почти наверняка умеют. Но, насколько я знаю, они делают нечто, совершенно противоположное.
— Искусственный мозг в настоящих человеческих телах?
— Они могут достать мозг, разделить его пополам и вернуть половину обратно. А поскольку они могут это делать в широком масштабе, шесть тысяч сразу, то вряд ли эту операцию делают люди. Скорее всего, машины, подключенные к компьютерам. Может, я ошибаюсь, говоря, что они возвращают половину мозга. Может, они и не вынимают весь мозг, а только вырезают половину, тут же заменяя ее искусственным мозгом. И у них это получается.
Коттрел собрался было сказать ей, что эта идея совершенно фантастична, но она и сама это понимала.
— Линн, а вы уверены?
На этот раз она не возмутилась его сомнением по поводу ее профессиональных качеств.
— Я уверена, что тела были настоящими, человеческими. Живые клетки регулярно заменяются. Существует четкое различие в микроскопическом рисунке между клетками, которые перерождались в организме в течение длительного времени, и клетками, сравнительно новыми для организма. Проявляется не искусственная клетка, а клетка, которая не жила в организме долго.
— Понятно, и что же вы обнаружили?
— Ни у одного из Лудильщиков не было полностью искусственного тела. У некоторых были искусственные сердца, легкие, руки, ноги — так же, как и у нас. У вас, наверное, тоже есть какой-нибудь искусственный орган?
— Только ступня. Однажды я встал на бомбу. И, все же, у меня с ней иногда возникают трудности. Она приживалась два года, и сейчас иногда дает знать о себе, когда я о ней забываю. А вы уверены, что часть мозга была заменена?
— Да.
— И вы знаете, что это значит?
— Это очевидно. Лудильщики, которые умирают здесь, не умирают. Они умирают здесь, но продолжают жить где-то еще. Замечательно, не так ли? Достаточно, чтобы заставить вас перейти на их сторону?
Коттрел был совершенно спокоен. Он раздумывал, можно ли полностью положиться на ее заключения.
Она странным образом сочетала в себе ребенка и специалиста. Шан был добр к ней в некоторых вопросах и равнодушно жесток в других. Очевидно, движимая патриотизмом, она жила жизнью, в которой была только работа, и не было места развлечениям.
Шан не был древним, медленно развивающимся миром, где были время и возможность дать докторам сначала получить традиционное образование до восемнадцати лет, а затем в течение семи лет изучать медицину (то есть до двадцати пяти лет, попрактиковаться еще пару лет до двадцати семи, а затем только дать им возможность специализироваться после еще нескольких лет занятий — до тридцати одного года). Линн Бакстер, очевидно, должна быть отличным специалистом, но только в своей области. Коттрел догадался, что ее образование было поверхностным, кроме медицины, конечно, опыта у нее не было никакого, опять же, кроме медицины, и что она так часто ложилась спать с книгой в руках, что ей не приходило в голову, что книгу можно кем-то заменить. Нельзя было сказать, правильно ли это, но это было неизбежно в новых мирах, которые нуждались в хороших специалистах, и, по возможности, скорее.
Он решил, что, если даже она и не знала ничего другого, в своем предмете она разбиралась. Он повернулся.
— Вы уходите? — спросила она.
— Пойдемте со мной. Мне надо послать сообщение в Сектор Контроля 1444, и вы мне посоветуете, что я должен им сказать.
Переговоры велись на специальной волне, так, чтобы Лудильщики не могли их подслушать.
Джойс слушала мягкий, приятный, очень молодой голос девушки-патологоанатома с неожиданной болью в сердце: она должна была бы знать, что Рэй Коттрел сможет найти привлекательную помощницу даже за то короткое время, что он находился на Шане. Джойс нисколько не сомневалась, что доктор Линн Бакстер привлекательна: Коттрел привлек ее к разговору так, как привлек бы мужчину или женщину, которые его не интересовали.