Он что думает, Клод отравиться решил? Тоже выход, если другого нет. Но это в самом-самом последнем случае. Не сейчас.
– Спать. Это сонное зелье.
Опекун всмотрелся…
– Правда, что ль? Раньше вроде так спал.
– А сейчас не могу… – Клод не пытался быть убедительным, он просто посмотрел в ответ… и Стимий отвел глаза.
– Ладно. Понятно… Пей, дозволяю. Эх, жизнь наша, растудыть ее…
Сонный сбор подействовал быстро, тем более, что Клод ничего не ел ни вечером, ни днем. Но, засыпая, он успел увидеть, как Стимий, покосившись на подопечного, достает из-под лежанки свое собственное успокоительное – тыквенную бутыль…
Дан прождал их день. Потом другой. Потом еще. Он кружил у дороги, жадно вслушиваясь в любой обрывок разговора – вдруг скажут о его семье?
И дождался.
Не на дороге – в кормище при гостевом доме. В кушельной, как говорили рацейцы. Подвыпивший купец горевал, что вот сгорел-де Кошель Дереш в своем доме… нет чтоб сначала товар обещанный поставить.
Дану тогда показалось, что его сердце кто-то ухватил в руки и сжал… больно-больно сжал… а потом в кипяток швырнул. Он пошатнулся, слепо нащупывая дверь в кормище, но оказалось, что это не все.
– Так разве ж это такая уж беда большая, почтенный? С другим сговоритесь.
– Нет, такой товар только у него был.
– Так с вдовой сговоритесь. Али наследниками… Продадут, небось.
И жуткая фраза, от которой стенка расплывается перед глазами…
– Так не осталось никого. Все погорели.
Все. Мать, сестры… братишка… Отец… Все, все… В голове еще кружились отголоски подслушанного разговора.
Все погорели.
Никого не нашли?
Да где там… В том пекле камень и то спекся. И что там такое гореть могло? Прям магия, не иначе.
Магия. Магия!
Судьбиня, за что?!
Что было дальше, Дан не помнил. Шел по роще, обдирая руки о стволы, ничего видя… кажется, рычал… очнулся только на берегу, у какой-то речки, когда из воды поднялась полупрозрачная фигура… несколько фигур. Мать, девочки. Печальные…
Он подумал… нет, ни о чем не думал, просто рванулся вперед, раскрывая руки… и наткнулся на воду.
Они были неживые.
Просто вода, собранная его магией. Трижды проклятой магией.
Дан рухнул на берег где стоял, уткнулся в песок, что-то шептал, что-то выкрикивал. Судьбина, за что? Не их ведь надо было! Не их!
Он так и заснул на песке под плеск речки.
Дан. Дан? Дан…
Голос шептал и шептал, звал, тревожил, и юноша отвернулся. Но там был огонь. Он бросил взгляд в другую сторону – там была вода. Она пошла волнами, словно опять собралась перелиться в фигурки родных… Пришлось повернуться к тому, кто звал. Темнота, как в рацейском погребе.
Кто здесь?
Хвала богам, получилось…
Из темноты протаял чей-то силуэт.
Не говори мне о богах. Подожди… кто ты?
Клод! Клод из Улевы!
Сон…
Пусть сон, только дослушай! У нас мало времени. Если в тебе проснулась магия, ты должен уходить оттуда, где ее увидели. Оттуда, где живешь. Срочно. На магов охотится Орден, и если он до тебя доберется…
Сестры, мать, братик…
Уже добрался.
Уже? Злишево копыто, опоздал… Подожди, но я же тебя слышу… На тебе есть ошейник?
Что?
Опекун, поводырь, ошейник – есть?
Сон был каким-то очень уж настойчивым, и поневоле к сумасшедшему разговору стали подключаться мозги Дана-торговца.
О чем ты, приятель? Может и глупо звать приятелем парня из сна, который растает с рассветом, но что-то тут не так.
Дан, мне надо предупредить и остальных. Слушай…
Быстро, коротко, чуть сбивчиво Клод из Улевы рассказывает, что узнал и понял. Орден. Орден… Отче Лисий. Ошейник. Скорченная у столба фигура… неужели это тот самый Тир? Неужели это все – правда? И снова невольно всплыло то, подслушанное:
В том пекле камень и то спекся. И что там такое гореть могло? Прям магия, не иначе.
Магия…
Кроме них, магические силы есть только у…
Орден! Кажется, у меня есть чем заняться…
Клод, где вы?
Зачем тебе?
Помогу выбраться, если смогу. Мы должны держаться вместе. Где вы?
Крепость Лицита. У излучины Интильи. Удачи, Дан.
Сгорают на огне времени пушинки. Зажигается нить за нитью, истаивает свеча, потом вторая, все затихает в крепости Лицита.
Клод спит, крепко спит.
Но на песке у безымянной лесной речушки просыпается юноша в лохматой рацейской куртке.
Вздрогнув, открывает глаза Син. Как раз вовремя – от огня начинает тлеть кончик его одеяла.
Спускает с постели босые ноги Латка.
Всем им теперь надо понять, что и как делать дальше.
– Тир.
Тишина. Темнота за колючими прутьями.
– Тир, эй!
– Пошел вон, орденская крыса, – голос лиддийца еле слышен. Хриплый голос, сорванный. Этого он не лечил…
– Прости, я не хотел. Я тебе помогал, не им.
Цепь еле слышно брякает о камень.
– Убирайся. Завтра и поможешь, – зло цедит темнота. – А сейчас пошел вон.
– Я помогу тебе сбежать, – выдыхает Клод. – Завтра.
За шипастой решеткой прорезается белое пятно – лицо. Запавшие глаза смотрят недоверчиво:
– Повтори.
– Мы сбежим завтра, – хотел бы Клод чувствовать сам ту уверенность, с которой говорил. – Пока на тебе нет ошейника. Ты продержишься день?
Пауза. Лиддиец хочет верить, хочет. Но боится.
– Почему не сегодня? – наконец спрашивает он…
– Мне надо подготовиться. Ты продержишься день? Вот, возьми… в этой бутылочке зелье, которое боль снимает. Глотни утром…
Разобраны смешанные семена, постиран передник, зашита оторванная пуговица… Все дела кончились, а рассвета нет и нет.
Заснуть после страшного сна Латка так и не смогла. Сидела на скамье, глядя на огонек лучины, хваталась за работу, прилечь пыталась. Подходила к окошку, силясь рассмотреть крохотный дворик у лесной хатки. Ей то казалось, что это просто сон, наваждение, то мучило ощущение, что все правда. То мерещился шум за окном – едут, ищут, хотят ошейник нацепить.
Шум…
И правда шум, Судьбина! Сильный ветер, разом утихший, треск и шорох. Что это?
Латка метнулась к двери, потом к лестнице на чердак… Спохватилась, задула лучину, поднялась "на гарище", как звали чердачную комнатку. Выглянула в окошко – и села на ломкие стебли прошлогоднего гороха.
Рассвет уже занимался, над лесом вызолотились первые вершинки и посветлело небо. Свет был, хоть и слабый, и в этом свете…
Судьбиня, да что ж это?
Двор заполнило золотое чешуйчатое тело. Крылья, голова на длинной шее. Дракон?!
Латка зажмурилась и потрясла головой. Нет-нет, упаси, Судьбиня. Драконы – живая смерть, страх огневой, сгинь-пропади… ведь огородик только посадила, цветки вот-вот ростки выбросят…
Мысль об огороде заставила приоткрыть глаза…и потом и вовсе широко раскрыть – двор был пустой. Никаких драконов.
Примерещилось, что ли? Латка на всякий случай сотворила охранительный знак: щепоти пальцев поочередно быстро коснулись лба (чтоб напасть не тронула ум), груди (сохранить здоровье) и живота (чтоб скверна Злиша не задела будущих детей). Нет их пока, но когда-то ж будут?
Попросив благословения богов, девушка уже смелей выглянула в окошко. Никого. Туман слабый по дворику стелется, кутает редкий тын в серую ряднину. И никого. Ни дракона, ни кота, что братик вчера опять притащил. Опять удрал коток? Дымчатый Пушок хозяйку любил, мышей исправно таскал… только чуть что, в селище удирал. Там кошки…
Нет, во дворе правда никого. Примерещилось…
Латка глотнула водицы – уже степлившейся за ночь, но еще вкусной – умылась над кадкой, накинула на рубаху рабочее платье и повязала косынку. Когда на душе смутно, а мысли не дают покоя, то лучше занять руки работой. За делом и мысли другие притекут.
Она толкнула легкую дверь (к зиме надо будет обшить войлоком)… но та почему-то открылась лишь на две ладошки, а дальше застряла. Будто подпер кто с той стороны. Удивленная девушка выглянула за створку… Пусто. Ступила на утоптанный дворик (песком надо бы посыпать), огляделась… и обмерла. Пушок нашелся. Словно скатанное из тумана тельце кота было совсем недалеко, у плетня. Только он почему-то пятился от хозяйки. Выгибал спину, шипел… и пятился, пятился… будто чудище увидал.
Девушка стиснула в ладони кончик косы.
– Дымок, – позвала она отчего-то шепотом. – Дымочка…
Но кот отозвался диким, дурным мявом и одним духом взлетел на дерево. Через секунду он, будто белка, перелетел на второе, потом третье, и все это – не переставая орать.
Не на хозяйку. Куда-то в сторону. Словно видел что-то над ее головой. Или правда видел?
Похолодев, Лата подняла голову.
И увидела глаза.
Темно-золотые, будто златни старые, потемневшие. Такие у котов иногда бывают, у черных – вот такие желтые с чернющими щелками… Только вот каждая щелка-зрачок была размером чуть побольше кота.
Латка не закричала только потому, что голос пропал. От дикости и непонятности – как так, глаза есть, а остальное?
Глаза мигнули. Пропали и появились.
– Не бойся, деяница.
Голос вернулся.
– А? – пискнула Латка.
– Не бойся. Я не злой.
– Да? – плохо соображая, девушка отступила к двери, но та уже успела закрыться. Не успеть. И это, с глазами… оно большое. Очень большое. В домике не спрячешься. А куда? в подпол? Но у нее тут нет подпола. Мысли метались, будто вспугнутые мыши…
– Я не повредил твой дом. И твои цветы… Я прилетел помочь, деяница.
– Кто?
Вряд ли Латка сейчас смогла бы точно сказать, что именно спрашивает: кто такая эта деяница, которой ее обозвали золотые глаза, или кто такие они сами? Но ранний и незваный гость понял ее по-своему. Воздух помутнел. Сначала. Потом в нем затанцевали серебристо-синие искорки, и вылепились в зубчатую горку с орех высотой. "Горка" шевельнула крыльями, убрала свой хвост от латкиных лапотков и склонила к девушке переливчато поблескивающую шею.