он должен был заработать признательность сам, что привело его к мысли еще раз запустить машину. Раз теперь румяные, кажется, набрались решимости отказаться от теперешней жизни, Аз не хотел бы отпускать их навстречу будущему, не подсказав таящихся там опасностей. Если они узнают, что именно им грозит, размышлял Аз, то легко избегнут ошибок. Машина снова безумно загудела, и разродилась грудой бумаг с перечислением всевозможных опасностей, такими, как несоразмерное развитие ума и чувств, неустойчивое настроение, ухудшение памяти, отсутствие концентрации внимания, потеря общительности, заикание, сердечная недостаточность, наследственный идиотизм и тому подобное, и, наконец, гора опасностей, которые угрожали румяным, если они расстанутся со своим прежним образом жизни, поравнялась высотой с горой опасностей, которые угрожали им, если они продолжат свой прежний образ жизни. Аз гордо посмотрел на свою работу и счел, что достоин всяческих похвал за то, что вовремя выявил все предстоящие румяным напасти. Но, отвернувшись от горки, он не увидел ни единого румяного человека, ибо все они совершенно побелели. Они переводили взгляд с одной горки на другую, и, поскольку обе были одинаковой величины, к их боязни настоящего добавился столь же сильный ужас перед будущим, поэтому они встали меж горок как парализованные, и даже не помышляли благодарить Аза.
— Нет, так нет, — сердито пробурчал Аз, засунул свой счетный автомат в рюкзак и, горбясь, потащил его прочь.
Но едва он сделал пару шагов, как получил сильный удар сзади по голове. Аз удивленно обернулся, что избавило его от следующего удара в затылок, потому что теперь ему прилетело в лоб. Остолбенение румяных внезапно превратилось в неистовую ярость из-за дилеммы, перед которой их поставили земляне, а поскольку Этто был вне досягаемости, пришлось Азу сносить неблагодарность за обоих, причем полной чашей. Неблагодарность эта настигла его в виде гигантских орехов, которые были сорваны румяными в неистовом гневе с веток, и теперь градом обрушились на Аза. Он бежал, спасая свою жизнь, и наверняка ее лишился бы, кабы румяные не обессилели от этого непривычного ввиду своей неэстетичности занятия. Азу же передышки как раз хватило, чтобы добраться до ракеты. Он быстро закрыл за собой дверь и бросился на койку, где мгновенно заснул. Орехи, которыми восстановившие силы румяные бросались в ракету, были ему не помехой. Напротив, треск отскакивающих от корпуса ракеты орехов говорил Азу, что румяным больше до него не дотянуться, одарял его сладким чувством безопасности и навевал еще более приятные сны, чем прекрасное пение накануне вечером.
Когда Аз проснулся, то нашел, что выспался неплохо, но вся голова у него в шишках размером с куриное яйцо, что заставило Этто подпереть рукой подбородок и задуматься.
— Кажется, — наконец сказал Этто, — мы расстаемся с этой звездой не по-доброму.
Аз пощупал свою бугристую голову.
— Как будто мы когда-нибудь с любой другой звездой расставались иначе.
— Прощаться всегда больно, — утешил Этто своего товарища, — а дружеское прощание — самое болезненное, потому что разлучает друг с другом близких людей. Потому его следует делать кратким. С другой стороны, враждебное прощание разделяет людей, которые и без того чужды друг другу, поэтому оно донельзя естественно и даже в худшем случае оставляет после себя только поверхностную боль.
— Да мы сущие счастливчики, — заключил Аз, — и я уверен, что расставание с предстоящими звездами не оставит нам ничего, кроме поверхностной боли. Я просто хочу знать, как так получается, что она всегда перепадает мне одному.
— Это вопрос закона распределения вероятностей, — объяснил Этто.
— Чем еще ему быть, — сказал Аз, — но из этого не следует, чтобы все колотушки, ни с кем не делясь, вечно собирал я один.
— Каждому, — невозмутимо продолжал Этто, — в жизни выпадает играть некую роль, и эстетика требует, чтобы он сыграл ее полностью либо вовсе не играл.
— В случае колотушек, — возразил Аз, — это «полностью» совершенно несправедливо, откуда ясно, почему некоторые предпочитают вообще не играть никакой роли.
— Во всяком случае, теперь ты знаешь, — сказал Этто, — что распределение колотушек можно рассматривать только как вопрос эстетики. Правда, я до сих пор не знаю, за что они тебе достались.
— Сам хотел бы понять, — задумался Аз. — Я для общества румяных посчитал, вдобавок к рискам их теперешней жизни, заодно риски будущей жизни, чтобы не дать им напороться на неприятности, как слепым цыплятам. И тех, и других набрались одинаково высокие кучи.
— Так тебя правильно поколотили, — сказал Этто. — Кто выставляет будущее в виде кучи неприятностей, тот заслуживает колотушек.
— Но это ведь все опасности, которых, в отличие от их нынешней жизни, можно избежать! — воскликнул Аз. — По крайней мере, если их распознать вовремя. Так что румяные, какой бы высоты ни была куча, должны быть мне благодарны.
— Но не сразу же, — сказал Этто.
— Тогда когда?
— В будущем, — сказал Этто. — Надвигающаяся опасность, можно ее избежать или нет, всегда так или иначе огорчает. И тем, кто о ней говорят, люди не рады, как и вестникам с неприятными новостями. Только когда опасности удалось избежать, мы с благодарностью вспоминаем тех, кто о ней предупредил.
— Ну, возле кучи предупреждений, которых я представил румяным, мне придется ожидать долговато.
— И что там были за опасности? — спросил Этто.
— Это во всей истории самое странное. Они были точь-в-точь теми же, что угрожают румяным при продолжении теперешней жизни.
— Странно было бы, случись наоборот, — сказал Этто. — Крайности в чем-то да сходятся, даже в опасностях, которыми угрожают. Разница, однако, в том, что нынешняя жизнь румяных уже сама по себе крайность, а будущая жизнь только таит в себе возможность выродиться в крайность. Но об этом ты предупредил их заранее.
— Видимо, так, — сказал Аз, снова притрагиваясь к побитой голове. — Но народы следующих звезд я бы предпочел не предупреждать.
— Прежде всего мы должны позаботиться о своей собственной звезде, — заметил Этто, — мы не можем таскать ее с собой вечно.
С этим Аз охотно согласился. Итак, земляне взлетели с предупрежденной звезды и подцепили к себе позади звезду собственную, чтобы пристроить ее в подходящем районе неба. И когда решили, что нашли подходящее место, то остановили ракету, и Аз открыл свой левый глаз, чтобы убедиться, что нигде поблизости нет ни древневерцев, ни иной человеческой души, кто бы мог возмутиться переделкой их неба.
— Ну что? — спросил Этто, уже нетерпеливо расхаживающий по крыше ракеты.
— Никого не видать, — сказал Аз.
— В сущности, досадно, — заметил Этто. — Если у меня выйдет, как я надеюсь, красивая розетка, то любоваться будет некому, раз никого нет.
— Лучше ни для кого, чем для всяких неблагодарных, — сказал Аз, вытаскивая шезлонг и устраиваясь поудобнее, прикрыв левый глаз и щурясь на ближайшее солнце правым.
Этто тем временем прислонился к антенне, подпер подбородок рукой и стал представлять себе розетку, для которой звездой больше или звездой меньше было бы несущественно. А поскольку на этот раз он хотел исключить любые ошибки, то, прежде чем гроссмейстер успел додумать мысли до конца, Аз успел заснуть. И теперь он не давал Этто их додумывать, потому что, лежа на спине, храпел, точно отбойный молоток.
— Это невыносимо! — наконец вскричал Этто.
Аз очнулся ото сна. А оттого, что ему никогда не приходилось слышать, чтобы шеф говорил так громко, он решил, что плохо вставлена затычка в правом ухе, и вынул ее, чтобы приладить правильно.
— Черт побери! — тут же закричал он.
— Не ругайся, — сказал Этто.
— Прямо колдовство! — Аз вытаращил левый глаз и свирепо глянул во все стороны неба. — Тут кто-то есть! Я слышу это очень четко, только увидеть не могу никого.
— Какое же тут колдовство? — спросил Этто. — Я частенько слышу что-нибудь, чего не вижу.
— Но если тут есть кто-нибудь, — сказал Аз, — мы опять не сможем избавиться от звезды, и вот это уже похоже на колдовство. Мы никогда не сбросим этой злосчастной звезды со своей шеи!
— Все может статься, — сказал Этто. — Например, может статься, что люди, если ты действительно их услышал, вполне не против заиметь в своем небе розетку. В любом случае, мы должны сначала спросить их. Так где они?
Аз указал на одну из ближайших планет.
— Голоса идут оттуда. Но раз я до сих пор никого не вижу, хозяева либо невидимы, либо на обратной стороне планеты.
— Посмотрим, — сказал Этто, спускаясь в кабину.
Аз сложил шезлонг и последовал за шефом.
Осушение песков
Выглянув из окна севшей ракеты, двое землян не увидели вокруг ничего, кроме холмов. Аз решил, что эта планета роковым образом схожа с его головой, которая по-прежнему была вся в желваках. Полный недобрых подозрений, он взгромоздил на себя рюкзак и вышел из ракеты следом за вертящим своей магистерской тросточкой шефом.
— Что бы это могло быть? — спросил Этто, показывая тросточкой на торчащий в отдалении гигантский кол.
— Похоже на гигантский кол, — сказал Аз.
— Это и я вижу, — сказал Этто.
— Тогда зачем вы спрашиваете, ваша ученость?
— Я хочу знать, что из себя представляет выглядящий так предмет.
— Я полагаю, мы туда сходим, — сказал Аз, — и, раз он стоит не слишком далеко, мы вскоре разберемся в подробностях.
Им пришлось взбираться по холмам то вверх, то вниз, отчего Аз снова сильно вспотел, поэтому он вздохнул с облегчением, когда они вскарабкались на последний из холмов. Перед ними раскинулась глубокая долина более километра в поперечнике, в середине которой стоял столб, достигающий самое меньшее шести тысяч метров в высоту. Его окружала благоговейно молчащая толпа людей, опустившихся на колени и простирающих к столбу руки.
— Видимо, нас занесло к набожным людям, — сказал Аз, — а столб у них, вероятно, высшее святилище.