— Может быть, — признался Этто, — хотя мне все же было бы спокойнее, если бы я знал, что вы связаны моральным законом. У нас на Земле был один философ, который так высоко ценил моральные законы, что признавал поступки моральными только тогда, когда они происходили исключительно из уважения к этим законам, и при этом отрицал мораль в поступках, сделанных из одних лишь душевных побуждений. А ведь этот философ был гением. Однако, — добавил Этто, — против этого философа-гения сразу выступил гений-поэт и объяснил, что, если действовать по влечению души — это не морально, то нам ничего не останется, кроме как презирать своих друзей. Ведь только тогда мы сможем делать им добро не по склонности, а единственно подчиняясь долгу. Поэт хотел этим высмеять мнение философа о том, что склонность и мораль исключают друг друга.
— Этим, — возразила женщина, — поэт только показал свое неумение рассуждать. По своей природе склонность и мораль вещи взаимоисключающие, хотя философ поставил их отношения с ног на голову, потому что в действительности склонность выше долга. Там, где недостает склонности и нельзя на нее положиться, можно впасть в ошибку и поставить долг выше склонности.
— Таким образом, — уточнил Этто, — вы расцениваете долг только как заменитель при отсутствии склонности?
— Так и есть, — подтвердила женщина. — Коль скоро люди поступают правильно по своей склонности, принуждать их к этому через моральные законы было бы не только лишним, но и оскорбительным. Однако вместе с моральными законами мы оставили позади последнее проявление уравниловки. Эти законы, если они не хотят выглядеть, как произвол, должны иметь для всех одинаковую силу, а это означает, что всякий подвергается им в равной мере.
— Как видим, — признал Этто, — по ценности для человека склонность на самом деле намного выше долга. Остается только вопрос: на какие внутренние критерии опирается склонность? Без такого критерия у нас ничего, кроме произвола, не вышло бы.
— Склонность, — объяснила женщина, — противоположна долгу, который навязан нам снаружи, она — выражение нашей сути, а существеннейшее качество живущих здесь людей — надежность. Это критерий, присущий всем склонностям. Здесь вы можете положиться на любого, как на самого себя. Например, я могла бы пойти к совершенно чужому человеку посреди ночи, разбудить его и попросить сделать для меня какую-нибудь хлопотную работу; он занялся бы ею немедленно.
— Не спросив, не подождет ли работа до утра?
— Не спросив, потому что и он тоже полагается на меня. Поэтому он оставляет за мной право решать, нужна ли мне вообще его помощь, и в каком виде. Там, где никто не собирается эксплуатировать или обманывать другого, никто не пытается от этого защищаться.
— Надежность — это хорошо, — согласился Этто.
— Мы без нее не представляем себе жизни, — сказала женщина. — Если вы над этим поразмыслите, вы обнаружите, что все разногласия в отношениях между людьми в конечном итоге сводятся к недостатку надежности. Надежность — корень всему, остальное основано на ней, например, готовность помочь, внимательность, сочувствие, честность, аккуратность, добросовестность, порядочность и тому подобное. Прежде всего, надежность дает людям ценить друг друга, что устраняет завышенную оценку посторонних вещей. С ней отношения между людьми обретают подлинное богатство и становятся основным содержанием жизни. Людям есть что сказать друг другу, и им не нужны никакие поверхностные, искусственные средства общения. Однажды превратившись в основу отношений между людьми, надежность поднимает их социальную природу до природы коллективной. Но исток надежности не в моральном долге, а в склонности.
— Устрою проверку ваших слов, — сказал Этто, — прямо завтра с утра выйду на дорогу и проверю на надежность первого встречного. Однако хотел бы уже сегодня узнать еще одну вещь, а именно — как это выходит, что вы рассуждаете о подобных материях, словно ученый. Я бы в вас такого умения не заподозрил.
— Мы тут, в наших краях, ходим в школу всю жизнь, — объяснила женщина, — и таким образом у каждого развивается умение правильно обращаться с теоретическими вопросами.
— А когда же вы работаете, если всю жизнь ходите в школу?
— Тоже всю жизнь.
— То есть — уже детьми?
— Да.
— Но ведь не наравне со взрослыми?
— Мы работаем по три — четыре часа через день, а в промежуточные дни столько же часов занятий в школе; это касается и взрослых, и детей.
— А чему учат в школе?
— У нас всего три предмета, — сообщила женщина, — это искусство жизни, логика и воображение.
— А куда, — воскликнул Этто, — девались математика, физика, грамматика и тому подобное? Ведь без этого же на вашей звезде обойтись невозможно!
Женщина улыбнулась.
— Конечно, нам нужны разные специальные знания, но их не преподают самих по себе, просто на их материале учат логическому мышлению и развивают воображение; а на занятиях по искусству жизни специальные знания обсуждаются с точки зрения их значения для человека, равно как искусство, физические упражнения, любовь. Таким образом, все специальные области представлены под тремя углами зрения, но не сами по себе, а обязательно с целью развития человека, и так на протяжение всей его жизни.
— Итак, — решил удостовериться Этто, — рассматривается ли, к примеру, биология один раз для упражнения в логическом мышлении, второй раз для упражнения воображения, и в третий раз применительно к искусству жизни?
— Так и есть. И на следующем, более высоком уровне этих трех дисциплин, биология, как и все другие специальные предметы, рассматривается снова, и так далее.
— С логикой и воображением это может сработать, — решил Этто, — но я не представляю, что может из биологии извлечь или дать ей искусство жизни.
— Человек — дитя природы, и если он хочет, чтобы так и оставалось, и не терять родства с ней, он должен изучать природу, она — великий и неистощимый учитель. Для этого и нужна биология. Но она еще и помогает нам преобразовывать природу в наших целях. По дороге к нам вы наверняка заметили, что животные у нас не пугливы и не злобны, а чрезвычайно доверчивы. Гармоничные отношения между людьми и животными — это часть искусства жизни, потому что они обогащают нашу жизнь. Поэтому биологии было доверено провести генетическое вмешательство, чтобы характер окружающих нас зверей позволил нам жить с ними в гармонии.
— Значит, задачи биологии в здешних краях определяются искусством жизни?
— Исключительно им.
— И всех прочих наук тоже?
— Искусство жизни всему ставит цели, — сказала женщина, — а логика и воображение позволяют нам эти цели осмыслить и достичь.
Этто поблагодарил ее за разъяснения и встал, чтобы пойти куда-нибудь отдохнуть. Женщина отвела обоих землян из общего дома к небольшим строениям, стоящим между деревьями. По ее словам, эти маленькие домики находились в распоряжении отдельных членов семьи.
— Каждый может, если захочет, — объяснила она, — или находиться с другими в большом доме, или укрыться в своих четырех стенах. А некоторые дома зарезервированы для наших гостей.
Женщина проводила Этто и Аза в один из гостевых домов, пожелала спокойной ночи и оставила обоих в покое.
Аз поставил свой рюкзак, осмотрел уютный домик и нашел, что он устроен наилучшим образом.
— Кажется, — сказал он, — нам тут хоть раз повезло.
— Посмотрим, — сказал Этто.
— На что посмотрим?
— Действительно ли все ведут себя так, как описывала та женщина.
— А если действительно так и ведут?
— Тогда мы здесь долее не останемся.
— Как, — воскликнул Аз, — только-только мы наконец встретили звезду, где все в порядке, и нам нельзя здесь остаться?
— Именно в этом дело, — пояснил Этто. — Там, где все в порядке, нам нечего делать. Для чего нам здесь оставаться?
Аз почесал за ухом.
— Если я правильно понимаю, мы путешествуем, чтобы останавливаться в таких местах, где мне достаются колотушки.
— Таков Закон поступка, — сказал Этто, — тому, кто что-то делает, тоже что-нибудь сделают.
— Тогда я, действительно, могу только пожелать, чтобы нам здесь нечего было делать, — решил Аз. — Я тогда наконец разок избежал бы того, чтобы со мной кто-то что-то делал.
— Все может статься, — сказал Этто.
— Мне это теперь как понимать, — спросил Аз, — с надеждой или с тревогой?
— С обеими, — сказал Этто, — потому что статься может и то, что здесь не все ведут себя так, как мы слышали.
— Тогда спокойной ночи, — сказал Аз, ложась и натягивая одеяло до ушей.
Проверить на слово
Этто и Аз проснулись под приветствовавшие их голоса зверей, поджидающих под окружающими деревьями и в их кронах. Поскольку Аз, ложась в постель, бросил метаться между надеждой и тревогами, то встал он хорошо выспавшимся и бодрым, подошел к двери, повернулся да потянулся, понаслаждался прекрасным утренним настроением. Небольшой прудик манил освежиться. Аз прыгнул в прохладную утреннюю воду, подняв мелкие брызги, затем лег на спину и, легко пошевеливая ногами, заскользил по поверхности воды, любуясь плавающими неподалеку от него зверями.
Этто воздержался от того, чтобы составить Азу компанию в воде, а просто стоял и смаковал зрелище дивной идиллии.
Увидев шефа, Аз покричал ему доброго утра, сплавал еще кружок и потом, отфыркиваясь, вылез из воды.
— Теперь бы еще плотный завтрак, — сказал он, — и лучшего начала дня я себе не представляю.
— Я тоже не представляю, — сказал Этто, — и если, как говорится, «как день начнешь, так его и закончишь», нам следует ожидать, что и вечер будет неплох.
С этими предвкушениями оба отправились в общинный дом, где застали старшую из женщин, уже накрывающую завтрак на стол. Кроме нее и детей, кое-кто из которых резвился в ванне, никого не было видно.
— Остальные, — объяснила женщина, — уже ушли из дома.
— И дедушка тоже? — осведомился Аз.
— Он отправился на воздухолетную фабрику, чтобы опробовать новый летательный аппарат.