овать полет и пешую ходьбу, он должен обзавестись легким летателем, чтобы пешком не идти перегруженным.
— Если я могу летать, зачем мне ходить? — осведомился Аз.
— Все станет ясно, когда мы немного полетаем, — сказал дедушка, — но лучше пойдемте на простор.
Трое вышли из здания и двинулись по луговой дорожке, которая началась прямо за воздухолетным заводом, и вскоре привела их в прелестную местность. Здесь сменяли друг друга поросшие деревьями холмы, покрытые лугами тенистые склоны, и петляющие по пологим долинам ручьи.
Дедушка тяжело ступал по тропке, уводящей вверх по склону, и как только начались деревья, остановился и снял рюкзак со спины. Указывая на долину и окружающий ландшафт, он сказал:
— С самого начала начал человек жаждет подняться в воздух, как птица, и летать над горами и долинами, реками и озерами и даже над облаками. Что же, он спроектировал и построил самолеты, с помощью которых может летать быстрее и выше, чем птица. Но стремление его остается неудовлетворенным. Сидящий в одном из этих самолетов чувствует что угодно, кроме ожидаемого наслаждения, потому что он не летает, его везут, он свободен не в воздухе, а лишь внутри аппарата. У него нет чувства, что он управляет полетом движениями своего тела, нет наслаждения от того, чтобы кружиться в высоте ради собственного каприза и удовольствия, как жаворонок, или скользить над кустами и деревьями в бреющем полете, как ласточка. Чтобы по-настоящему удовлетворить стремление человека летать, как птица, следовало построить летательное устройство, с которым мы, не запирая себя в кабине, могли бы направлять полет движением собственного тела, словно птицы.
— И устройство, — Аз указал на свой рюкзак, — справляется с этой задачей?
— Как раз это мы хотим сейчас испытать, — сказал дедушка.
— Это меня успокаивает, — заметил Аз, — я уж думал, ты хочешь проверить функциональную надежность.
— Я профессор воображения, — сказал дед, смеясь, — и, значит, я отвечаю не за техническую, а за идейную сторону работы устройств; меня интересует, отвечают ли они потребностям, рожденным нашим воображением.
— Вот и мне интересно, — сказал Аз, расстегивая рюкзак.
Повторяя действия за дедушкой, оба землянина собрали свои аппараты, и справились с этим в кратчайшие сроки. Собственно летательный аппарат состоял только из своего рода корсета, который простирался от груди до середины бедер, чтобы держать туловище и ноги прямыми, на спинной части которого крепились подъемный винт и двигатель. Еще к тыльной части корсета через шарикоподшипники присоединялись относительно маленькие и узкие крылья, и они, вместе с пристегнутыми к ступням ластами, служили стабилизаторами; нужно было только ухватиться за ручки на нижней стороне крыльев, чтобы как угодно с ними управляться. Сама скорость полета определялась исключительно ритмом дыхания, то есть расширением грудной клетки, которое передавалась корсету, а оттуда — двигателю. Если вдыхать и выдыхать глубже, скорость увеличивалась, при неглубоком дыхании и, наконец, задержке воздуха на мгновение, полет становился медленнее, и можно было приземлиться, причем при приземлении подъемный винт автоматически замирал.
Дедушка проинструктировал землян, как работает устройство, слегка подпрыгнул, отчего заработал подъемный винт, и улетел. Этто с Азом тоже подпрыгнули и полетели следом — если то, как их болтало в воздухе, считалось бы полетом; скорее их можно было принять за двух огромных, вихляющихся друг подле друга бабочек. Чтобы во что-нибудь не врезаться, они поднялись повыше и некоторое время потренировались в обращении с хвостовым оперением. Как только они стали держаться уверенно, подлетел дедушка, похвалил их и предложил слетать к воздухолетному заводу. Аз глубоко вздохнул, стрелой просвистел вперед обоих спутников и за пару минут достиг здания. Он несколько раз облетел стеклянный купол и, естественно, сел на него, как только появились Этто с дедушкой. Двое других сделали то же самое. Они глянули вниз на фонтан и скамейки вокруг, и лукаво усмехнулись при мысли о том, в какое странном месте они забрались.
— Вот сидим мы тут, как галки, — размышлял Аз, — веселимся, как дети, и едва ли способны понять историческое величие момента. Человек наконец смог свободно летать, как птица, и, чего самой птице не дано, наслаждаться этим. Лишь человек может испытывать чувство зависти к птице. Однако отныне ему больше незачем завидовать, и мы можем сказать: мы были при том событии!
— Каждый при чем-нибудь да присутствует, — сказал дедушка, — просто нужно еще осмысливать увиденное.
— А что следует осмысливать в нашем случае? — поинтересовался Аз.
— Чтобы летать, как птица, — объяснил дедушка, — нам пришлось во многом подражать птичьему полету. Но это только частный случай, когда человек подражает способностям животных.
— Итак, выходит, мы вернулись к обезьяне, — рассудил Аз, — потому что о ней говорится, по крайней мере, в баснях, как она горда тем, что подражает другим животным. Однако же ее за эту черту презирают.
— На самом деле, — возразил дедушка, — она и в этом тоже наш предок. Как и она, люди подражают другим, играя свою роль, например, на сцене. Но человек не только подражает себе подобным, он еще подражает животным и природе в целом, исследуя их устройство и действия, и применяет их себе на пользу. Таким образом он овладевает всей природой и делает универсальной собственную природу; или даже обретает естественную универсальность. Одно это делает человека тем, в чем состоит его сущность: быть универсальным, осознавать это и, следовательно, наслаждаться своей собственной природой.
С этими словами дедушка подпрыгнул и взлетел; земляне присоединились к нему. Они пролетели над лесистым холмом, скользнули в долину и, паря всего в двух — трех метрах от земли, понеслись вдоль ручья, извивающегося по лугу. И когда ручей влился в озеро, они вывернули в голубое небо, чтобы оттуда, подобно орлам, упасть вниз и выровнять полет только над поверхностью воды. Они метнулись вперед над зеркалом озера, глубоко вдыхая и выдыхая, затем снова замедлили полет, покричали что-то озорное и шутливое нескольким любопытно уставившимся на них пловцам, покувыркались и, наконец, повернули к берегу.
— С каждой минутой, пока летал, — прокричал Аз другим, — я становился на год моложе. Я уже почти превратился в ребенка.
— Это совершенно естественно, — закричал в ответ дедушка. — Уметь летать вот так — детская мечта. Поэтому на ее исполнение обязательно должна была откликнуться наша оставшаяся с детства впечатлительность.
— Которую мы иначе потеряли бы, — вставил Этто.
— Именно, — подтвердил дедушка. — А мы у себя вообще делаем все, чтобы не терять ничего, и оттого разработали этот аппарат.
— И то, что мы радовались, как дети, доказывает, что он выдержал испытание, — решил Аз.
Дедушка и это подтвердил, и теперь повернул к склону, где они оставили пустые рюкзаки. Оказавшись там, все трое изящно приземлились, расстегнули устройства и убрали их в рюкзаки.
— Отчего-то, — сказал Аз, — мне теперь срочно понадобилось размять ноги.
— Мы и это тоже так планировали, — пояснил дедушка. — При такой конструкции устройства в основном напрягаются руки. Поэтому через некоторое время возникает потребность снова поработать ногами.
— А раз летательный аппарат небывало легкий, он не мешает нам при пеших прогулках, — отметил Аз, вскинул на плечи рюкзак и затянул веселую походную песенку.
Дедушка и даже Этто присоединились, спустились по склону и, дойдя до низа, свернули на луговую дорожку, которая привела их обратно на фабрику.
— Я думаю, — сказал Этто, — о принципиальной важности этого предприятия; я имею в виду связь людей и технологий. Это устройство кажется мне примером очеловечивания техники.
— Это несомненно, — подтвердил дедушка. — Предыдущие общественные условия разобщали не только людей, но и технику с человеческой природой. И после их отмены должно было прекратиться и это разобщение. Однако, когда техника приспосабливается к природе человека, она тем самым эту природу пробуждает и воспитывает.
— И там, где раньше без такой техники эта природа могла только сниться, теперь она превращается в реальность, — добавил Аз.
За этими рассуждениями троица добралась до воздухолетного завода, сложила рюкзаки на полки, и Этто с Азом попрощались с дедушкой, который собрался безотлагательно сообщить конструкторам выводы после испытания.
Земляне двинулись дорогой, указанной им Первым Мастером воображения и советником Совета Трех, правда, теперь в обратном направлении. Однако, в то время как Аз вышагивал в приподнятом расположении духа, настроение Этто, похоже, все более омрачалось, и наконец великий магистр Галактических Наук вымолвил:
— Эта звезда стала для меня несчастливой.
Аз поначалу не понял, воспринимать ли это всерьез или как шутку, но все равно встревожился.
— Только поймите меня правильно! — вскричал он, схватившись за голову и убедившись, что от побоев с предыдущей звезды не осталось следа. — До сих пор, в отличие от меня, ваша ученость вечно уходила небитой. Случись на этот раз все наоборот, и побили бы вас, так, по-моему, это было бы только по справедливости. Но когда я вас вижу вот таким, мне хочется, чтобы лучше было по-прежнему.
— Мы пустились в путь, — произнес Этто трагически, — чтобы обустроить мир в соответствии с эстетическими принципами. На этой звезде я понял, что мы все время гонялись за ошибочной целью.
— Ну ладно, вы взялись за дело немного самонадеянно, — рассудил Аз, — но принцип-то был верным.
— Я хотел воплотить свои собственные прихоти, — признался Этто, — но это величайшая из ошибок, которые может совершить человек. Поэтому меня не поняли на Земле, и не дали возможности развернуться. И по той же причине из всей нашей поездки мы не вынесли ничего, кроме одной не вписавшейся звезды.
— Уже не говоря о колотушках, — добавил Аз.
— Принципы, даже если они эстетические, — продолжал Этто, — нельзя применять ради них самих, привносить извне, а можно употреблять лишь при естественном развитии реальной жизни, такой жизни, с какой мы познакомились здесь.