Бег многоножек был ровным и плавным, как если бы они скользили по льду. Отряд все время придерживался почти невидимой тропы, которая то опускалась, то поднималась, то огибала огромные валуны, то петляла среди расщелин, то ныряла в узкие проходы между скалами. Стены ущелья иногда почти смыкались над головой, и тогда небо Фамбера становилось лишь узкой темносиней полоской. Попадавшиеся горные речушки с шумом проносились мимо и исчезали где-то за скалами. Кавалькада продолжала карабкаться по карнизам крутых утесов. Воины хранили мертвое молчание, столь же беззвучно передвигались оседланные многоножки. Горную тишину нарушали только вздохи ветра и журчание ручьев. В такой обстановке Джерсен еще острее ощущал тепло прижавшейся к нему девушки. Однако он не переставал помнить, что ему нельзя поддаваться такого рода слабостям, что уделом его жизни может быть только печаль и роковой исход... Однако все его естество на клеточном уровне, на уровне нервов и инстинктов, противилось разуму, и руки его еще крепче обнимали Алюз Ифигению. Она оборачивалась, лицо ее выражало лишь отрешенную грусть, а в глазах блестели слезы.
«Почему она такая подавленная? — не переставал удивляться Джерсен. — Что угнетает ее?»
Обстоятельства пока складывались не очень-то благоприятно и не могли не вызывать досады, однако положение казалось далеко не безнадежным. Как бы то ни было, но тадоуски обращались с ними учтиво...
Внезапная остановка прервала мысли Джерсена. Вождь совещался со своими помощниками. Внимание их было приковано к вздымавшейся высоко вверх отвесной стене, к едва различимым прилепившимся к ней зернышкам, которые, как догадался Джерсен, составляли селение горцев.
Алюз Ифигения пошевелилась в его руках.
— Это селение противников, — пояснила она. — Отдельные кланы тадоусков испокон веков враждуют между собой.
Вождь подал знак. Трое разведчиков спешились и побежали вперед, чтобы проверить безопасность тропы. В сотне метров от отряда они издали гортанные сигналы тревоги и быстро отпрянули назад, чудом не попав под массивную каменную глыбу, обрушившуюся на тропу сверху.
У воинов не шевельнулся ни одйн мускул. Разведчики двинулись дальше по тропе и исчезли из виду. Через полчаса они вернулись.
Вождь просигналил всем, и многоножки одна за другой ринулись вперед. Высоко над головой появились какие-то предметы, похожие на серые горошины. Они падали вниз невообразимо медленно, почти плыли по воздуху. Но их размеры и скорость полета оказались обманчивыми. Горошины превратились в каменные глыбы, которые, падая, высекали огромные осколки из расположенных вдоль тропы скал. Невозмутимые воины ловко уклонялись от каменных лавин, то ускоряя, то замедляя бег своих многоножек, временами пуская их вперед стрелой, а иногда и останавливая на полном ходу. Как только мимо опасного места пронеслась многоножка с Джерсеном и Алюз Ифигенией, камнепад тотчас же прекратился.
Тропа вскоре вышла на вытянутое полумесяцем пастбище, окаймленное рекой с небольшим пойменным лесом. Здесь переднее животное вдруг остановилось, и по цепи наездников пронеслось: «Дназд».
Но дназд так и не показался. Отряд робко двинулся через луговину дальше, воины на всякий случай припали к спинам животных.
Наступал вечер. Лучи заходящего солнца выкрасили пучки перистых облаков, висевших высоко над головой, в темно-бронзовый цвет. Вскоре отряд вошел в скальное ущелье, точнее расщелину, в которую животные могли протиснуться, лишь совсем поджав под себя ноги. Кое-где Джерсен мог прикоснуться сразу к обеим стенам расщелины. Затем трещина расширилась и вывела отряд на круглую площадку, засыпанную песком. В стороне синел небольшой водоем. Все спешились. Многоножек отвели в сторону и привязали друг к другу веревками. Несколько воинов, набрав воды в кожаные ведра, напоили животных, а затем стали кормить чем-то напоминающим высохшую и измельченную в порошок кровь. Другие воины, разведя несколько небольших костров и повесив на треноги котелки, начали готовить какое-то отвратительно пахнущее варево.
Вождь со своими помощниками расположился чуть в стороне от остальных. Судя по всему, ему требовалось посовещаться. Затем, бросив взгляд в сторону Джерсена и Алюз Ифигении, вождь подал знак. Тотчас же двое воинов разбили нечто вроде палатки из черной кожи. Алюз Ифигения издала еле слышный вздох и потупила взор.
Как только закончилось приготовление еды, каждый воин достал из-под затылочной части шлема железную миску и погрузил ее прямо в котел, не обращая внимания ни на горячий пар, ни на кипящее варево. Не имея никакой посуды, Джерсен и Алюз Ифигения терпеливо наблюдали за тем, как воины расправлялись с едой непосредственно пальцами, помогая лишь широкими ломтями черствого хлеба. Воин, закончивший есть первым, вычистил миску песком и учтиво протянул ее Джерсену, который, поблагодарив, окунул ее в варево и передал Алюз Ифигении. Среди воинов разнесся удивленный ропот. Тут же появилась еще одна миска, и теперь за еду принялся Джерсен. Похлебка оказалась не такой уж противной, хотя и приправленной какой-то весьма необычной, очень острой специей. В придачу, на взгляд Джерсена, ее явно пересолили. Хлеб был черствым и отдавал жженым бурьяном. Воины сидели на корточках вокруг костров, не проявляя никаких чувств.
Вождь поднялся и пошел в палатку. Джерсен стал искать место для себя и Алюз Ифигении. Ночью будет холодно, а укрыться они могли только плащами. Тадоуски, у которых вообще ничего не было, очевидно, намеревались лечь прямо возле костров... Воины время от времени загадочно посматривали на Алюз Ифигению. Джерсен тоже посмотрел на нее. Она сидела, обвив руками колени, и глядела на огонь. Из палатки вышел вождь, хмурое лицо его выражало недовольство, будто пришел конец его терпению. Кивком головы он позвал Алюз Ифигению.
Джерсен медленно выпрямился. Алюз Ифигения, не отрывая глаз от костра, тихо произнесла:
— Для тадоусков женщины — существа низшего порядка... Они считаются общественной собственностью, и воин, занимающий высшее положение, спит с понравившейся женщиной первым.
Джерсен сказал ей:
— Объясните ему, что это не в наших обычаях.
Алюз Ифигения медленно подняла голову и пристально поглядела на Джерсена:
— Мы ничего не можем сделать. Мы...
— Скажите ему!
Алюз Ифигения повернулась к вождю и передала слова Джерсена. Сидевшие вокруг костра воины превратились в каменные изваяния. Потрясенный вождь сделал два шага вперед.
— На своей родине можете соблюдать собственные обычаи, — ответил он. — Но здесь Скар Сакау, и у нас свои правила. Разве этот бледнолицый — самый выдающийся воин из всех присутствующих? Нет, конечно же нет. Следовательно, ты, бледнолицая женщина, должна уйти в мою палатку. Так заведено в Скар Сакау.
Джерсен не стал дожидаться перевода:
— Скажите ему, что у себя на родине я — особо выдающийся воин. Если вы и будете спать с кем-нибудь, то только со мной.
На что вождь не без раздражения ответил:
— Повторяю, здесь Скар Сакау. Я здесь вождь, никто не смеет мне перечить. И не стоит тратить попусту слов. Всем видно, бледнолицый мне не пара. Так что ступай сюда, женщина, и на этом закончим недостойные меня переговоры.
— Скажите ему, — упорствовал Джерсен, — что мое положение воина куда выше, чем его, что я адмирал космического флота, верховный правитель, сам Господь Бог, кто угодно, лишь бы это стало ему понятно.
Она покачала головой и поднялась:
— Мне лучше повиноваться.
— Скажите ему.
— Вас убьют!
— Скажите ему.
Алюз Ифигения перевела слова Джерсена. Вождь сделал еще два шага и подозвал крепкого молодого воина:
— Ну-ка, покажи этому бледнолицему, что он из себя представляет. Задай ему взбучку, чтобы он всегда помнил о том жалком месте, которое занимает.
Воин сбросил доспехи с верхней части туловища.
— Бледнолицый вооружен, как самый настоящий трус, — произнес вождь. — Передай ему, женщина, что он должен биться по-мужски, только с кинжалом в руке. Пусть снимет с себя всё мечущее молнии оружие.
Дрожащей рукой Джерсен потянулся к лучемету. Но тут же понял, что другие воины сразу обезоружат его. Он не спеша отдал оружие Алюз Ифигении, снял с себя куртку и рубаху. Его противник был вооружен тяжелым кинжалом с обоюдоострым лезвием. Джерсен извлек свой нож с узким и длинным лезвием.
Воины-тадоуски расчистили пространство между тремя кострами и, присев на корточки, образовали круг. Темно-коричневые лица их оставались бесстрастными, и они походили на гигантских насекомых.
Джерсен вышел вперед и прикинул в уме возможности своего противника: высок, мышцы могучие, движения быстрые. Пальцы тадоуска поигрывали тяжелым кинжалом, будто перышком. Джерсен чуть приподнял свой нож. Молодой воин описал кинжалом в воздухе круг — своеобразный психологический прием воздействия на противника. Сталь клинка, отражая языки костров, образовала в воздухе устрашающее огненное кольцо.
Резким движением Джерсен метнул свой нож в противника. Острое лезвие проткнуло запястье тадоуска. Мгновенно ослабевшие пальцы выпустили кинжал. В немом изумлении парень взирал на беспомощную руку. Джерсен подошел к нему, поднял оброненное им оружие, низко пригнулся, чтобы увернуться от выпада ногой, и концом ручки ударил парня в голову, чуть повыше уха. Воин пошатнулся, Джерсен ударил его еще раз. Парень рухнул наземь.
Джерсен учтиво вернул кинжал молодому воину, вложив его в кожаные ножны, прикрепленные к поясу тадоуска, после чего вернулся к Ифигении и стал спокойно одеваться.
Только сейчас, впервые за все это время, в зрительских рядах появилось оживление. Однако не было ни аплодисментов, ни осуждающих возгласов — только тихий ропот, выразивший некоторое удивление и недовольство результатом схватки.
С торжественным видом на площадку вышел вождь — все уставились на него. Вождь громким гортанным голосом патетично пропел свою длинную речь:
— Бледнолицый, ты одержал верх над нашим молодым воином. Я не вправе упрекать тебя за необычный способ, с помощью которого ты этого добился. Однако мы, тадоуски, считаем, что только тот, кто не очень-то надеется на свою силу и умение, захочет решать судьбу поединка одним-единственным броском. Ты не можешь успокоиться на том, что тебе удалось одолеть молодого и не очень опытного воина. Придется, бледнолицый, сразиться еще раз.