Звездный корсар — страница 3 из 3

Грохают литавры неба, в просторах правечных

Слышен боя гром!

Звезды-искры скачут от мечей небесных

В сумраке ночном.

Люди спят в темницах и подвалах,

А под той грозой

Матерь Мировая зарыдала,

Исходя слезой.

Всадники сошлись в стовечном споре.

Кто же победит?

Меч Пылающий или Черный Меч поборет?

Кто кого сразит?

В Твердь Празвездную копыта застучали.

Срок неотменим!

Все Миры сраженья ждать устали -

Бой неумолим!

Глава 1. Суд над богами

Меркурия глубоко взволновала легенда о Звездном Мятежнике. Теперь он более глубоко понял космоисторию Системы Ара, причины упадка, суть мятежа Космократоров Многомерности. Инволюционные зерна, посеянные в далеком прошлом, давали свои ужасный урожай.

Добавочные записи свидетельствовали, что Правитель Ораны Кареос исполнил угрозу — он сумел уничтожить Астероид Свободы. Правда, это произошло после того, как почти все корсары перешли в ноосферу, создав новый виток Суперэволюции в Неведомом. Орана получила покой. О Корсаре постепенно забыли, новые поколения покорно выполняли эволюционную, точнее — инволюционную, программу Кареоса.

Правитель умер, но его идеи воцарились. Принцип силы распространился за пределы Системы Ара. Орана подчинила далекие звездные системы. Космоэнергетика позволяла фундаментально перестраивать планетарную жизнь, мыслящие существа стали жителями пространства. Но ничего не изменилось, кроме масштабов. Не было качественного прыжка, новых горизонтов. Насыщение, насыщение, приобретение, удовлетворение, потребление — в жизни, в чувстве, в мышлении, в стремлении.

Должен был наступить кризис. И он грянул. Победитель Кареос терпел жестокое поражение. Побежденный Гориор восстал из небытия.

Теперь Меркурий понимал, почему Космократоры преисполнены мятежным духом.

Вероятно, они познакомились с идеями Звездного Корсара. А быть может, это телепатический контакт с пространственными вибрациями? Ничто не исчезает, пламя Гориора и Гледис вечно полыхает в незримости.

Как же поступить? Возможно, именно Корсар помог мятежникам уйти? Меркурий уединился в Тартаре, где раньше были заключены Космократоры. Он просмотрел записи контрольных приборов связи, но ничего нового не открыл. На экранах видел…

…Космократоры собрались в центре Тартара, на берегу прозрачного озера, создав живое кольцо. То переглядывались друг с другом, то будто бы обращались к кому-то невидимому. Кто же это? И как они общаются? С помощью телепатического поля? Но ведь контрольные приборы молчат! Никаких сигналов, словно Космократоры избрали какой-то неведомый метод мышления и общения. Вероятно, их психическая волна супериндивидуальна. Такого кода нет в психотеке Системы Ара. Искать наугад — пустое дело. Надо будет перебрать оптильоны вариантов. Ни одна быстродействующая система не управится с таким заданием.

И вдруг Меркурия озарило. Громовица! Он знает ее личный код. Когда-то играя в детстве, они не раз использовали этот юношеский неучтенный код. Через рефлексы ее психики, записанные в поле Тартара, он восстановит беседу Космократоров и увидит незримого собеседника.

Космоследователь не пригласил помощников. Интуиция подсказывала — этого делать не следует. Сам конструировал тончайшие приборы, экспериментировал, записывал.

Наконец свершилось! Он включил воспроизведение и… затрепетал от волнения. В кольце Космократоров появились две фигуры — мужская и женская. Людьми их можно было назвать только условно. Меркурий понял, что видит жителей ноосферы.

«Гориор и Гледис, — мелькнула мысль. — Звездный Мятежник. Вот он какой, легендарный герой Космоса!»

Огромные изумрудные глаза лучились, из оплечий сияли, как два меча, ярко-голубые столбы света. Еще один венчал чело. Вся фигура еле заметно трепетала, будто пламя костра в тихий день. Такою же была и Гледис, но цвета ее тела имели фиолетово-лиловую гамму. Свет и огонь, чистота и вечное движение — больше ничего обычного не было в обновленных человеческих существах.

Меркурий, преодолев восхищение, прислушался. В пространстве звучала мысль Гориора.

— Я предвидел это. Еще тысячи спиралей назад, когда мы разошлись с Кареосом. Мир Ары пришел к самопоеданию. Эксперимент Аримана ускоряет процесс. Главный Координатор замкнул проявленную Мегасистему, породив эмбрион нового Мироздания в трехмерности. Это лишь порочное возвращение к отработанным слоям прошлого.

Старческий маразм психики, жаждущей омоложения за счет духовной силы собственных детей.

Древние создали удивительный символ: змей, кусающий свой хвост. Материя, не имеющая обновления, должна пожирать сама себя, возвращаясь ко все новым и новым циклам самовоссоздания. Ужасное кольцо! Из него нет выхода! Следует круг Змия превратить в спираль Беспредельности.

— Как? — звонко спросила Юлиана.

— Обновить материю. Сублимировать ее в состояние ноосферы, а дальше — духосферы.

Вы уже знаете историю нашего восстания. Есть опыт, создано Братство Беспредельности. Оно готово помочь каждому, кто не побоится огненного полета.

Только так можно разомкнуть мировой коллапс, чтобы спасти Эволюцию Трехмерности от самоуничтожения.

— Но ведь теперь опасность грозит не только Системе Ара? — сурово молвил Горикорень.

— Да. Вы не избавитесь от личной ответственности за судьбу новосозданной трехмерности.

Отозвалась Громовица, и Меркурий ощутил, как у него заныло сердце. В психополе взвихрилась ее мощная, напряженная мысль:

— Друзья! Эксперимент перестал быть индивидуальным замыслом Аримана и даже родной Системы. Он затрагивает судьбу всего Космоса. Узаконить паразитарное творение — кто скажет, какая цепная реакция начнется в Беспредельности?

— Да! — подтвердила Гледис, которая молчаливо слушала беседу. — Наш мир — Мир Синтеза — имеет много моделей катастроф, получавших объективацию в многомерности. И самая страшная катастрофа — замкнутое мироздание. Оно вампиризирует Единое Поле, поглощая энергию для воссоздания деградирующих форм жизни. Чтобы остановить цепной распад такой «жизни», требуется неимоверное напряжение эволюционных сил, нужен героический подвиг мыслящих существ. Такие усилия, которые преодолеют инерцию трехмерного мира!

— Кто способен на это? — прошептал Сократ. — Это невероятно! Не лучше ли оставить порочную эволюцию и подняться в ноосферу, к огненным братьям. Не так ли, Гориор?

Звездный Мятежник молчал. Молчала и Гледис.

— Конечно, — вздохнул Горикорень, — мы способны оставить проявленное бытие и уйти в Объединенный Мир. Но будет ли это решением сердца?

— Нет! — согласился Сократ. — Наш дух не будет знать покоя!

— Мы воины! — добавила Юлиана. — Дух унесет нас снова в Миры Многомерности. Пока здесь кипит бой с хаосом и продолжается поиск, мы не уйдем в Мир Синтеза.

— Но в Системе Ара мы бессильны, — задумчиво отозвался Горикорень. — Много ученых поверило Ариману. Они ждут результатов эксперимента. Все другие — боятся.

Страх стал владыкой…

— Предлагаю альтернативу, — решительно отозвалась Громовица.

— Говори.

— Мы прорвемся в новосозданный Трехмерный Мир. Мы знаем законы трансформации и…

— Что ты говоришь? — ужаснулась Юлиана. — Ведь по закону той сферы…

— Да, — согласилась Громовица. — Мы превратимся в жителей того мира…

— И даже забудем о своей Системе, — добавил Горикорень. — Забудем, кто мы и откуда…

— Не навсегда, — возразила Громовица. — Наша воля, глубинная информация будет жить в прачеловеческих формах. Именно это я имела в виду. Ариман создал рабский мир для эксплуатации. Мы вторгнемся туда и принесем идею восстания. Слышите?

Пусть мы станем катализатором революции, мятежа, поиска, сомнения и стремления к небывалому. Ариманово творение восстанет против Творца. Система Ара не захотела идти с нами в Мир Синтеза — мы уведем туда Новый Мир.

— Когда это будет? — печально отозвалась Инесса, молчавшая до сих пор.

— Весьма не скоро, — согласилась Громовица. — Да, немыслимо долго идти к заветному дню. Пройдут чудовищные циклы исканий, падений, сражений и мук, пока мы снова поймем истину… Но будем откровенны — ты ведаешь иной путь?

— Нет…

— Решено, — сказал Горикорень. — Я согласен.

— Согласна, — твердо молвила Громовица.

— Согласны, — один за другим медленно, словно раздумывая, отозвались Космократоры.

Меркурий слушал ту тревожную речь, и странное чувство рождалось в его груди.

Зависть? Или искреннее одобрение? Одни против целой Системы! Какую волю надо иметь, чтобы решиться на такое?!

— Одно меня беспокоит, — продолжала Громовица. — Мы не знаем точных координат Нового Мира. А добраться до Информационного Центра…

— Это не подходит, — согласился Горикорень. — Вся система контроля в руках Аримана. Предлагаю иной план. Мы трансформируемся на периферию Системы Ара, в двести семнадцатый сектор…

— Музей Древних Культур? — удивился Сократ. — Зачем это нам?

— Там есть старинные космические аппараты. Музей не оборудован контролем. Мы будем в безопасности. Подготовим устройство и проникнем в трехмерность. Придется поработать над алгоритмом и программой, но я уверен, что мы решим задачу. К тому же — в Музее есть быстродействующие машины…

— Прекрасное решение, — сказал Сократ.

— Узнаю древних мятежников! — гордо промолвил Гориор.

— Дух Астероида Свободы жив! — добавила Гледис, нежно улыбнувшись Космократорам.

— Верьте в победу!

— И помните, — отозвался Гориор, — что в тех далеких мирах вы не будете одиноки.

Братство Беспредельности помнит о своих сынах. Над пропастью отчаянья, на грани смерти вспоминайте Отчизну. И еще одно: возьмите мой подарок…

— Что это?

— Универсальный информатор. Создан из первосубстанционального вещества. В Трехмерном Мире он практически неуязвим — ни удары, ни супертемпературы не уничтожат его.

— Но мы ведь станем примитивными существами, — возразил Горикорень. — Как мы сможем пользоваться таким устройством, пока наше сознание не поднимется к космическому уровню?

— Скажу еще раз: с вами будет мощь Беспредельности. Информатор обладает своеобразным психомагнетизмом, он непременно будет притягиваться, стремиться к кому-либо из Космократоров, если даже сначала попадет в чужие руки. Он даст информацию в такой мере, какая будет доступна вам. Но час настанет, вы вспомните, кто вы и откуда. До встречи, братья!

— Встретимся в битве! — пылко воскликнула Гледис, вздымая огнеподобные руки.

Фигуры Корсара и его подруги исчезли, растаяли. Космократоры долго смотрели на то место, где они пребывали. Молча переглядывались. Наконец Горикорень вышел вперед, сурово приказал:

— Кольцо!

Меркурий видел, как Космократоры взялись за руки, образовав психокольцо. И мгновенно исчезли…

Все. Тартар Аримана оказался бессильным. Теперь Меркурий понял, о каких возможностях говорил на Конгрессе Горикорень. Путь сотворчества индивида с Необъятностью. Самотворение, практически соединение с Всебытием! Ариман не понял или не захотел? Зависть, честолюбие, ревность. Даже на таком высоком уровне Миротворения они дают о себе знать!

Но как поступить Меркурию? Остаться здесь, в порочном мире, где дети убегают из школ, чтобы ощутить хотя бы иллюзию свободы? Где девушки и юноши бросаются в пасть смерти, чтобы отыскать благосклонный покой? Где ужас витает над сердцами бессмертных существ? Ха! Бессмертный страх! Бесконечное унижение! Нет, он уйдет за Космократорами, без Громовицы ему не жить! Догонит их… и присоединится…

Он вызвал Главного Координатора и, когда грозное лицо появилось перед ним, сказал:

— Они в Трехмерном Мире, Ариман. Направляются к экспериментальной планете.

— Что? — вспыхнул Ариман. — Ты не бредишь?

— Увы! — ответил Меркурий. — Они там. И ты знаешь — зачем?!

— Проклятие! — вырвалось из уст Координатора. — Как же я не предусмотрел? Теперь понятно, почему Тартар не удержал их. Горикорень предлагал… да, он нашел формулу универсальной трансформации, код перехода из сферы в сферу… А я не поверил! О болван! Меркурий!

— Что?

— Догнать и уничтожить!

— Кого? — ужаснулся Меркурий.

— Всех! Всю группу! Неужели ты не понимаешь? Они нарушат всю программу миротворения. Это катастрофа для нас… для меня… Если там прорастет идея прорыва коллапса, Ара погибнет, ибо мы полностью зависим теперь от них. Бери универсальный космолет, проникай в трехмерность, перейди на орбитальный полет вокруг экспериментальной планеты. Подстереги их в пространстве… или на планете, испепели беспощадно! Даю тебе надежных помощников. И еще: не выключай защитного поля. Иначе ты деградируешь в трехмерность и станешь таким, как аборигены. Я не хочу терять лучшего своего Космоследователя! Слышишь? Я жду!..

…Меркурий заметил корабль Космократоров на большой поляне в буйном первобытном лесу. Он повел космолет на снижение. Нестерпимо заныло сердце — какая она теперь, Громовица?

Включив универсальный экран, он скорректировал видение на трехмерную инверсию.

Космолет кружил над поляной. Меркурий дал приказ автопилотам посадить аппарат на поверхность нового мира.

— Это опасно, — отозвался угрюмо один из спутников Космоследователя.

Меркурий промолчал. В душе нарастал гнев. До каких пор он будет выполнять волю Аримана? Туда, туда, к ней, к друзьям, где будет бой и свобода!

— Что ты делаешь? — заорал кто-то сзади. — Поле! Мы останемся тут навсегда!

Предатель!

Меркурий разомкнул защитное поле, разгерметизировал космолет. Молния инверсии ослепила его, перед глазами поплыли радужные спирали. Законы трехмерности вступали в свои права. Тело уплотнялось, наливалось тяжестью. В раскрытые люки дохнул тяжелый, удушливый воздух чужой планеты, отныне ставшей родной. Сознание уплывало, уходила в небытие память о прошлом.

Меркурий пошатнулся. Где он? Что за диво? Как сюда попал?

Туманные воспоминания всплывали из недостижимых глубин. Он взглянул на свои руки — они были волосатые, мускулистые.

Он устремился к выходу. Что-то извечное, незабываемое, инстинктивное вело его мимо непонятных приборов, оцепеневших спутников, дальше, дальше… Там, возле таинственной серебристой башни, семеро. Семь друзей. Он должен присоединиться к ним. Там разгадка, там защита…

Сзади слышен яростный рев. Тяжелые шаги. И удар! Удар по голове!

Он упал. Еще видел, как те семеро бежали к нему. Отметил угасающим сознанием, что началось сражение. Надвинулась тьма небытия. Кто-то нежно взял его голову в ладони, на чело упали горячие капли. Он открыл тяжелые веки. На него смотрели голубые глаза. Кто это! Кто? Такой родной, такой близкий? Она. Она. Она…

Вечная Возлюбленная. Мы встретились… И снова разлука… Смерть. Мы снова познали смерть… Бессмертные в царстве смерти… Прощай, Громовица! Я догнал тебя. Ариман, ты проиграл! Ты проиграл бой…

Юная первобытная девушка Земли рыдала над умирающим другом. Над ними стояли кольцом угрюмые товарищи, опираясь на толстые палицы. Они прогнали врагов в чащу леса. В будущем тяжелые бои за души здешних существ, бой за память, мысль и любовь, но теперь…

Меркурий усмехнулся обескровленными устами девушке. Хотел дотронуться пальцами до ее щеки. Но не мог даже шевельнуть рукой.

Вот какая ты, пропасть небытия! Тьма, сумрак, царство теней. Ты надолго разлучила меня с родным краем. Прощай, Громовица! Я снова приду. Я приду много раз, ибо куда мне деваться из этой тяжкой сферы? Я нашел тебя… и снова найду…

Над Григором Бовою серел в рассветном сумраке потолок киевской квартиры. Парень невидящими глазами смотрел вверх, а в сознании еще звучали грозные крики нападающих, шумел первобытный лес.

На сердце было тоскливо, тяжело. Зачем ему эта двойная жизнь? Откуда она?

История Звездного Мятежника, бесконечные приключения в Системе Ара. Где корни такой мифической информации? Быть может, некая связь с пространственными архивами веков, с образами ноосферы? Он оказался чувствительным медитатором для приема информационных потоков мира, который где-то существовал или существует и теперь присваивает себе чувства мыслящих существ, принадлежащих сфере фантомов, небывалому…

Удивительны глубины нашего подсознания. Они живут независимо от осмысленного в повседневной жизни. Не рождается ли, таким образом, эмбрион новой эволюции? А наш нынешнее существование — лишь предыстория грядущего космочеловека?

Сказка?

Почему же она такая волнующая и близкая? И образы Космократоров — как родные братья. И Громовица — вылитая Галя. Возможно, в тех видениях есть какое-то рациональное зерно? И он, в самом деле, жил уже в ином подобии в далеком мире. А затем… затем прорыв к миру трехмерности. Жизнь на чуждой, опасной планете.

Вечные поиски истины и вечный бой. Попытки прорваться в сферу свободы и тягостная невозможность свершить это. Где же они, братья с волшебной Системы Ара? В каких сердцах рассеяны их огни? Где им встретиться, как соединиться?

Скажи кому-нибудь из коллег — смеха будет на десять лет. Особливо не дай бог шефу на зубок попасть. Только Гале можно открыться. Она поймет. И возможно, что-то подскажет…

В дверь постучали. Григор поднялся на кровати.

— Кто?

— Я, сынок, — отозвалась баба Мокрина. — Потревожила?

— Разве уже завтрак? Ведь еще рано…

— Телеграмма. Лежи, лежи. Я и думаю — вдруг срочная! Возьми…

Кто бы мог прислать телеграмму? Отец? Нет, только одно слово: «ПОЗВОНИ». И подпись шефа. Что за ерунда? Он же дал два месяца. Неужели что-то переменилось?

Быстренько умылся, оделся, вышел на улицу. Трамваи еще не ходили. Через рельсы осторожно переходил истощенный рыжий кот. Григор, позевывая, двинулся за ним на противоположную сторону улицы, ища взглядом телефон-автомат. Взглянул на алое предрассветное небо. Сегодня будет чудесная погода, можно погулять с Галей.

Зашел в телефонную будку. Порывшись в кармане, нашел двушку. Позвонил шефу домой. Тот сонно отозвался. Голос был недовольный.

— Почему так рано?

— Так ведь телеграмма.

— Ну и что? Не велено же — звонить на рассвете?

— Я считал — важное дело.

— Ой, Григор, Григор, — укоризненно зевнул в трубку шеф. — Шерлок ты задрипанный! Ну хорошо, хорошо! Ладненько, что отозвался. Завтра возвращайся на работу, пошлю тебя в район. Есть одно дельце.

— Как это? — удивился Григор. — Вы ж дали мне два месяца. Я еще ничего не знаю…

— Уже не надо, — успокоил шеф. — Поймали его.

— Кого? — вскинулся Григор.

— Да того же самого, — недовольно буркнул шеф. — Ты словно маленький. Того самого субъекта, ради которого ты получил командировку. Если быть точным, то не поймали его, а… сам явился. Ну — нам лучше. Баба с воза — кобыле легче. Так что радуйся!

— А как же…

— Что?

— Я ведь познакомился…

— С кем? — удивился шеф. — С кем познакомился? А-а, понимаю. Хм… Чудак. Так раззнакомься. У нас такая профессия. Все. Работа. Ага, еще одно дело. Хорошо, что вспомнил. Ты там приглашал меня… кажется, на сегодня?

— Да. Дискуссия, — грустно ответил Григор. — О Космическом Праве.

— Так я не могу. Вы уж там не обижайтесь на старика.

— Хорошо, — тяжело буркнул Григор. — Мы сами…

— Вот и славно. Я жду тебя. Сегодня еще погуляй, а завтра — одна нога там, а вторая — здесь. Вот так… Бывай…

Григор вышел из будки словно обалдевший. Вот это новость. Нашелся ее отец? Знает ли она? Вряд ли. Сказать или нет? Быть может, сначала узнать, где он был, что с ним? Если не виноват — чудесно. А если… если преступник? Что тогда? Молчать?!

А для нее он все равно отец. И что же? Неужто между ними ляжет зловещая тень?

Они встретились, как и договорились, возле памятника князю Владимиру. Галя пришла в темно-фиолетовом платье, плотно облегавшем ее стройную фигуру. Коса была заплетена, сложена венцом, это еще более подчеркивало красоту ее шеи и плеч.

Она смотрела на парня нежно и тревожно. Уста таили легкую усмешку. Григору показалось, что та усмешка могла быстро перемениться в гримасу боли, гнева или иронии. Или ему показалось?

Девушка вопросительно подняла брови.

— Что-то случилось?

— Откуда ты взяла? — несмело возразил парень.

— Вижу.

— Ничего особенного.

— Не обманывай. Я ведь вижу. Не желаешь говорить — не надо.

— Правду молвила, — вздохнул Григор. — Пока что не надо.

— Вот и отлично.

— Я завтра уеду в командировку. Недели на две.

— Так надолго?

— Я буду думать о тебе, — прошептал парень, пожимая ее руку.

— Я буду ждать. Очень, — открыто сказала Галя. — А сегодня? Мы пойдем на дискуссию?

— Да, Галя. Немного позже. А теперь погуляем.

Они шли по аллее, вокруг плыла разноцветная толпа, наливались зеленью деревья, насыщались силою и мощью весны. Григор посматривал на Галю, обеспокоенно размышлял: знает или нет? Наверное, нет. Если бы знала — заметил бы. Как это тяжело: идти рядом с любимой и не сказать ей о главном! Но ведь он и сам еще не знает ничего. Проболтаться — она сразу взорвется, куда-то побежит, чтобы узнать, расспросить. А Григору хочется, чтобы в этот вечер ничто не стояло между ними.

Тоже ведь эгоизм! И черствость…

В квартире по улице Героев Революции их встретили молодые хозяева — брат и сестра, друзья Григора. Родители уехали в санаторий, поэтому и было решено провести дискуссию у них.

— Виктор.

— Сима.

— Это Галя, — отрекомендовал Григор. — Медицина…

— Сегодня суд, ты, наверное, знаешь? — сказала Сима. — Ты, Галя, кем будешь?

Свидетелем, следователем, защитником?

— Еще не знаю, — растерялась Галя. — Я… посмотрю…

— Григор, ты не ввел ее в курс дела?

— Она будет наблюдателем.

— Наблюдателем? Нейтральных не может быть. Ничего, она определит свое отношение во время процесса. Прошу в комнату. Кстати, должно быть очень интересно. Есть священник, пресвитер-баптист, даже Сергей Гореница соблаговолил прийти…

— Гореница? — удивился Бова. — Тот самый? Физик?

— Да. Известный теоретик…

— Ты считаешь, он серьезно воспримет все это?

— Увидим. Обещал сказать слово, если будет интересно…

Григор и Галя вошли в большую комнату. Там уже разместилось около двадцати юношей и девушек, а также несколько пожилых людей. Продолжалась дружеская беседа, слышался смех. Прибывших приветствовали доброжелательным гомоном, парни заинтересованно посматривали на Галю. Она присела на краешек дивана возле Григора.

Сима и Виктор внесли длинный стол, поставили посреди комнаты. Накрыли зеленой бархатной скатертью, пододвинули три стула с высокими спинками. Из соседней комнаты вошло трое судей — в напудренных париках, в длинных плащах из голубого шелка. Парень и две девушки. Они были сосредоточенны, комически-грозные.

— Суд идет! — торжественно провозгласил Виктор. — Прошу встать.

Молодые гости встали, переглядываясь, улыбаясь. Пожилые скептически посмеивались. Судьи заняли свои места за столом.

— Прошу сесть, — сказал Виктор.

Главный судья — парень в огромных очках — ударил деревянным молоточком по столу.

— Введите подсудимых.

Двое парней, на груди которых было начертано огромными черными буквами «ЗАКОН», ввели четырех человек. Галя прыснула — трое из них были разрисованы разноцветными красками, они изображали богов различных народов и рас. Четвертый подсудимый был в обычной одежде.

— А это кто? За что его судят?

— Кроме богов, судим и Человека, — сказал Бова. — Чтобы сохранить справедливость и корректность…

— Понятно, — ответила Галя, хотя пока что ничего не понимала.

— Подсудимые, — торжественно возгласил судья. — Иегова!

— Я, — угрюмо отозвался один из подсудимых в черной маске.

— Зевс-Юпитер?

— Я, — гордо промолвил бородатый атлет и сложил руки на груди.

— Как стоите? — сердито спросил судья. — Это вам не Олимп. Опустите руки.

— Слушаю, ваша честь, — растерянно ответил Зевс.

— Брама?

— Я, — ответил третий, поправляя на голове многоступенчатую пирамиду.

— Человек!

— Я, — лениво промычал парень в современном костюме. — Я человек, и это звучит гордо. Не понимаю только, за что меня в эту компанию? Я ведь не миф, я — реальность?..

— Молчи ты, реальность, — заметил строго судья. — Если виноват, то будешь отвечать — миф ты или не миф. Перед законом все виноваты. Вот так!

Присутствующие приветствовали такое заявление судьи аплодисментами. Он жестом потребовал тишины. Велел подсудимым сесть. Сам поднялся.

— Именем Космического Права — суд начался. Выступать и отвечать лаконично.

Подсудимые! Говорить правду и только правду. Ясно?

— Ясно! — хором ответили подсудимые.

— Чудесно. Присяги не надо. Вы всегда нарушали клятвы. Так или нет? А что сверх того — то от лукавого. Так завещано издревле. Прокурор!

Поднялся высокий худой парень, кашлянул.

— Никаких личных эмоций. Факты, только факты.

— Будет сделано.

— Защитник!

— Я, — отозвалась хорошенькая белобрысая девчонка, сидевшая рядом с Галей.

— Сантименты отбросить. Защита должна быть гуманной, но без слюнтяйства, — Ваша честь, — заметила защитница. — Что за терминология?

— Я тут хозяин! — рявкнул судья. — Слушать и подчиняться! Иначе выведу!

Защитница развела руками и села.

— Несколько слов по сути обвинения, — сказал судья. — Слушайте внимательно.

Подсудимый Иегова обвиняется в том, что: создал антагонистический, противоречивый мир; несколько раз уничтожал его; многажды использовал свое могущество вопреки интересам подчиненных существ; утвердил культ богоизбранности, а таким образом посеял семя вражды между народами и племенами.

Подсудимый Зевс-Юпитер обвиняется в том, что: поднял руку на Отца — Крона, низверг его в Тартар и лишил власти; воспользовался доброжелательностью Прометея, победил с его помощью титанов и гигантов, а затем предал, приковав к скале; пользовался небесными молниями не для блага мира, а во имя честолюбивых намерений, мести или устрашения; насиловал чужих жен и девственниц, воспользовавшись прерогативами царя богов.

Подсудимый Брама обвиняется в том, что: создал изолированный от Единства мир, чем лишил его возможности познать истину; будучи всемогущим, оставлял неоднократно в беде великих героев и даже дарил бессмертие демонам и узурпаторам; обманывал двух других членов Тримурти — Шиву и Вишну, не говоря уж о меньших существах — это предательство сохраняет доныне мировой лабиринт безвыходности.

Подсудимый Человек, так называемый Хомо Сапиенс, обвиняется в том, что: имея свободу воли, на протяжении тысячелетий созидал деспотии и тирании, прислуживая никчемным узурпаторам и садистам; сеял раздоры в собственном обществе, чем задержал Эволюцию Разума на тысячелетия; использовал могучие силы Разума, подаренные Матерью-Природой, не на благо братьев — подобных себе и пребывающих в телах животных, — а для самоуничтожения, для разрушения Планеты. Все знают о грядущей экологической катастрофе, об ужасах ядерной угрозы, о демографическом кризисе. Все это позволяет усомниться в разумности Человека, признав его преступником.

Начнем с Иеговы. Подсудимый Иегова!

— Слушаю.

— Кто вы такой?

— Бог Единственный и неповторимый. Творец неба и земли.

— Кто родители? Отец, мать?

— Нет таких. Я сам себе отец и мать. От века сущий. Еще ничего не было, а я уже был.

— Где? — поинтересовался судья.

— Что за вопросы? — возмутился Иегова. — Так могли спрашивать только невежественные безбожники, а вы ведь современники Космической Эры. Надо знать, что время и пространство появляются одновременно с творением Мироздания. Поэтому нелепо спрашивать, где был я «до творения». Пребывал вне времени и пространства, покоился сам в себе. В современных категориях мышления этого объяснить невозможно, — гордо заметил Иегова, поправляя черную маску.

— А потом? Что случилось потом?

— Я устал от одиночества. И создал мир. Небесный и земной. На небе я сотворил ангелов, на земле — людей.

— Дальше?

— Ангелы восстали. Некоторые. Я их швырнул с неба. Люди начали грешить с падшими ангелами. Я их утопил.

— Вы действовали преступно, Иегова. Вы нарушили закон.

— Я сам себе закон, — пренебрежительно ответил Иегова. — Разве позволительно моему творению указывать мне же, что правильно, а что неправильно? Я вас вылепил из праха, так что же — персть земная станет мне указывать на какое-то Космическое Право?

— Странная логика, — хмыкнул судья, апеллируя к присутствующим. — Значит, отец и мать имеют право убивать, топить или мучить, наказывать своих детей.

— Разумеется, — согласился Иегова.

— Мораль юрского периода, — отозвался кто-то из присутствующих. — Этика рептилий!

— Тихо! — предупредил судья. — Выведу! Иегова! Вы признаете себя виновным в нарушении Космического Права?

— Что вы, что вы! Такого права нет и не может быть. Есть только моя воля. Я владыка сущего и не позволю…

— Хорошо, хорошо, мы разберемся, — прервал Иегову судья. — Садитесь. Подсудимый Зевс-Юпитер!

Поднялся бородатый гигант.

— Зевс-Юпитер, сын Крона.

— Ага, теперь «сын Крона». А что ты сделал со своим родителем?

— Ну что… сбросил его с престола. А перед тем заставил вырыгнуть братьев своих и сестер.

— Ай-я-яй! — укоризненно покачал головою судья, иронически поглядывая на улыбчивые лица присутствующих. — Как же так, уважаемый Зевс? Унижать отца, поднимать руку на владыку Вечности?

— Да ведь он же каннибал! — угрюмо заметил Зевс. — Пожирал детей своих. И меня сожрал бы, если бы я не того…

— Погоди! Оправдываться будешь потом. Как ты поступил с Прометеем?

— Как? Приковал его к скале. Весьма хорошее местечко. На Кавказе. Почти субтропики. Я же не приковал его, скажем, на хребте Черского, где вечная мерзлота, а в полосе курортов Гагра — Сочи. Что ему еще надо?

— Да ты, я вижу, еще и острослов? — удивился судья. — Гм, придется за неуважение к суду… Да, это фрукт, я вижу! За что же ты его приковал? Ведь он помогал тебе, он твой дядя и наставник. Помог утихомирить стихии, победить титанов…

— А зачем он дал огонь тем букашкам, нечисти земной?

— То есть кому? — поразился судья.

— Смертным — кому же еще? Людям. Спер на небе, унес его на землю. И тем нарушил закон Олимпа. Я царь богов, а он меня не спросил.

— Да ведь знал, что не позволишь.

— Тем более. Значит, не я преступник, а он. Я захватил власть, значит, я законодатель. А кто стоит у руля правления, тот не подлежит суду. Вот!

— Прометей поступил по велению сердца. Он любил людей. А Любовь — высочайший закон.

— Глупости! Абстракция. Талдычат веками — любовь, любовь! И во имя любви свершают самые чудовищные злодеяния. Я не использовал это ублюдочное понятие.

Нравилась девушка, например, Европа, — превратился в быка и унес ее. Понравилась Ио или там Даная, — кто может мне возразить, если я владыка?! Приятно и полезно для эволюции! А то — любовь! Да за что их любить — людей-то? Никчемные, сварливые, воинственные, непоследовательные. Заварили кашу из-за бабы, какой-то вертихвостки Елены, а перекладывают вину на богов! И вот дать такой мизерии огонь? О Кронос! Такого безумия я не мог ожидать от Прометея, мудрого титана!

— Зачем же ты сотворил людей?

— Я? — пожал плечами Зевс. — Что я — идиот? Ваша честь, я их не творил. Они сами возникли.

— Из чего?

— Из глины. Из грязи. Может быть, из амебы. Короче, из материи путем естественной эволюции…

— Ты мне лапшу на уши не вешай, — грозно перебил судья. — Нечего тут повторять азы диамата. Ты не выкручивайся, олимпийский владыка! Говори откровенно, признаешь свою вину? Да или нет?

— Ни за какие коврижки! — покачал головою Зевс. — Людей не творил. Прометея не приковывал к скале. Он сам себя приковал, чтобы им полюбовались потомки. Как же — герой!

Слушатели засмеялись. Судья постучал молотком.

— Кстати, ваша честь, — жалобно отозвался Зевс, — можно закурить? А то антитела требуют своего!..

— Кури, Горгона с тобою! — буркнул судья. — Я тоже закурю, а то пока с вами, богами, управишься… Откройте окна, а то угорим! Садись, лоботряс олимпийский, жди своего часа!

В комнате поплыл сигаретный дымок, Галя закашлялась.

— Брама, — провозгласил судья, пуская дымные кольца к потолку, — подсудимый Брама!

— Я, — поднялся Брама, поддерживая пирамиду на голове. — Можно я сниму этот древний торт? А то неудобно!

— Валяй! — махнул рукою судья. — Нам не форма твоя, а суть нужна. Так… Кто ты и что ты?

— Брама, член Тримурти, то есть божественной триады. Туда еще входят мои братья — Шива и Вишну. А отец — Махадева, Великий Дух.

— Ты сотворил мир для себя, только для себя? Отвечай?

— Так точно, сотворил. Впрочем, только идеи мои, а творили мои помощники, слуги.

— Но ведь ты велел им?

— Велел.

— Тогда не имеет значения. Идея твоя. Значит, и преступление твое. Ты сообщил братьям своим Вишну и Шиве о намерении создать замкнутый мир?

— Нет, разумеется. Зачем сообщать?

— Как это зачем? Коллегиальность! Вы же все — одно целое, триада! А то пренебрег коллективностью, сотворил мировую сферу, замкнул ее, чтобы никто не знал, как там идут дела. Мало чего ты натворишь! Сам Махадева не разберется потом, не управится. Попробуй перестроить то, что ты наворотил! Дальше. Когда Шива спросил тебя о новосозданном мире, что ты ему ответил? Ты признался?

— Нет. Я ответил, что никакого мира не творил. Но он сам подсмотрел. И требовал, чтобы я ликвидировал свое творение. Его надо судить. Потому что я — творец, а он — разрушитель! А даже несовершенное творение лучше, нежели великолепное разрушение!

— Как сказать! Иногда разрушитель прекраснее творца. Если он рушит темницы, деспотии, кровавые культы и так далее. И наоборот, можно создать именем самых божественных идеалов такой мучительный ад, из которого попробуй потом выбраться!

Признаешь себя виновным, Брама?

— Ищите дураков, ваша честь! — оскорбление ответил Брама. — Протестую против неправомочных обвинений и требую занести это в протокол. На санскритском языке.

— Садись, садись! Я тебе покажу санскрит! Вот лоботрясы божьи! Никто не признает себя виновным! Амбиция! Кто дальше? Человек? Хомо Сапиенс! Встань. Кто ты?

— Ваша честь, вы сами назвали меня: Хомо Сапиенс! Мыслящее существо. Это отражено почти во всех языках: Ман, Ману — Мыслитель.

— Если сам себе присваиваешь качество, это еще не доказательство. Докажи, что ты — Мыслитель.

— Гм. Что же тут доказывать? Я существую — значит, я мыслю. Я мыслю — значит, существую.

— Железная логика, — усмехнулся судья. — Хорошо, примем на веру. Пока что. Кто отец, мать?

— Мать — Природа. Отец — Случай.

— Случай? — удивился судья. — Какой же может быть случай в мире, подчиняющемся Закону Меры, Числа и Веса?

— Не знаю, — растерялся подсудимый. — Так говорила мне Мать.

— А ты с нею говорил?

— Пытался. Я разнимал живое вещество, я проникал в сокровенные глубины клеток и нейронов, я активизировал их электродами и химическими веществами, я моделировал процессы мышления, я разъял на составные части атомы и ядра атомов…

— Знаю, знаю, что всем этим ты занимался, — прервал судья. — И что же ты узнал?

Кто конкретно зачал тебя? Как имя Отца?

— Гм, гм. Еще неизвестно. Есть разные предположения. Кто говорит, что я от электрических разрядов в атмосфере, иные утверждают, что от вулканического тепла, есть сторонники такой версии, что я зачат от космической пыли…

— Да-а… По таким данным метрического свидетельства не выпишет ни один загс.

Короче говоря, ты еще не ведаешь, кто твой Отец. Какой-нибудь залетный прощелыга. Хорошо! Возраст?

— Точно неизвестно. Сначала говорили — около семи тысяч лет. Затем — перешли на миллионы. Теперь — подождем новых научных изысканий.

— Ясно. Жулик ты, а не Хомо Сапиенс. Бродяга космический. Чем занимаешься?

— Сколько себя помню — ищу истину.

— Истину? — удивился судья. — А что это такое?

— Это — ответ на все вопросы.

— И ты нашел ее?

— Нет!

— А когда найдешь?

— Буду расспрашивать ее обо всем. Создам себе бессмертное тело. Сотворю искусственный фотосинтез, чтобы избавиться от зависимости у природы. Завоюю Вселенную, проложу пути к далеким галактикам и… как их там… метагалактикам!

Короче говоря — дела найдутся!

— Да, уж найдутся! — вздохнул судья. — История показала, что получается, когда ты овладеваешь новыми силами. Ведешь неустанно войны, возводишь темницы для своих братьев, выдумываешь чудовищное оружие, разрушающее города и храмы, испепеляющее поля, сады и самое жизнь. Познание и технология не возвысили тебя, не облагородили. Ты загадил атмосферу, испохабил чистые реки и озера, ты превратил океан в сточную яму планеты, ты расхищаешь богатства природы для мизерных удовольствий, ты уничтожил сотни тысяч видов живых существ и растений, ты испаряешь целые моря и отравляешь животворящий гумус всякими «цидами».

Короче, ты восстал против собственной Матери, которая дала тебе все — тело, жизненную сферу, многочисленных братьев — мотыльков, птиц, оленей, растений. Ты получил в наследство чистый благоухающий мир, а превратил его в чудовищную выгребную яму…

— Ваша честь, это не совсем так! — возразил подсудимый. — Я ведь не только разрушал! Я сеял цветы, взращивал сады, леса, возводил прекрасные храмы и дворцы, писал гениальные картины и пел возвышающие песни. Я подымал мятежи во имя свободы и разрывал оковы рабства. Я стремился к Звездной Вселенной и искал возможностей преодолеть цепи тяготения. Я исповедовал Любовь и хотел объединить род людской в братскую общину…

— Хотел, но не объединил! — возразил судья. — Благими намерениями вымощена дорога… знаешь куда? В ад! Вот куда ты ведешь Планету и Вселенную! Признаешь себя виновным в узурпации и нарушении Космического Права?

— Нет, не признаю. Я еще в процессе роста и поиска. Еще все возможно. А вдруг…

— Вдруг не бывает. Садись, Хомо… Слово прокурору…

Худой юноша поднялся за своим столиком, солидно кашлянул. Бородатый священник хитровато улыбнулся, внимательно рассматривая участников странной инсценировки.

А бледный, с лихорадочным блеском в черных очах баптист, насупив густые брови, смотрел под ноги. И Сергей Гореница был сосредоточен и серьезен.

— Уважаемые судьи! — сказал прокурор. — Уважаемые друзья! Для кого-то боги — фикция, призраки человеческого сознания или подсознания. И суд над этими призраками им может показаться профанацией, детскою забавой. Но для кого-то боги — трансцендентная реальность, и тогда наш суд — вызов верховному могуществу, карикатура на восстание ангелов…

— Именно так, — взволнованно отозвался баптист хриплым голосом. — Именно так, уважаемый юноша! Кощунство и невежество! Вы пользуетесь неисчерпаемым милосердием и великодушием бога, чтобы плевать в него. Но помните, что плевки в небо возвращаются к вам!

— Прошу гостей успокоиться, — уважительно вмешался судья. — Им будет дана возможность высказать свою точку зрения. Прокурор, продолжайте.

— Уважаемый гость, — поклонился в сторону баптиста прокурор, — ошибается, когда говорит о кощунстве. Мы пользуемся правом мыслящих существ размышлять, сравнивать, анализировать и принимать решения. Если творец дал нам свободу, то разве для того, чтобы мы были марионетками? Ведь для автомата достаточно самой примитивной программы. Если же свобода воли есть дар космической беспредельности и эволюции, тогда тем более она нужна для свободного выбора пути.

Не будем искать доказательств или антидоказательств существования или несуществования тех или иных богов. Достаточно того, что они существовали и существуют в человеческом сознании, в ноосфере, реальность которой утверждает наука. Достаточно того, что они вели и ведут миллионные толпы людей к химеричной цели, направляя динамику психоэнергии, океаны воли, ураганы лучших чувств, совершенные творческие силы, научную мысль на прислуживание гигантской жреческой иерархии. Эти объединения, ложи и кланы, утверждая реальность сверхъестественных сил, никогда еще не манифестировали наличие властителей, коим они будто бы служат! Тем более мы обязаны рассмотреть с точки зрения Космического Права, то есть Права, которому подчинено все в Беспредельности, — Права Единства, — ту цель, что проповедуют для людей боги всех религий…

— Недопустимо! — резко воскликнул баптист.

— Что? — не понял прокурор.

— Вот так смешивать политеистические религии, или даже пантеизм, с верою в Единого Бога — Творца Сущего!

— Какая разница? — поинтересовался прокурор.

— Абсолютная, — поучающе ответил баптист. — Следует изучить историю религий.

Языческие религии Востока и Запада, идолопоклонство, шаманизм и прочее — более грубый или менее грубый фетишизм, обоготворение стихийных сил. То — фальшивые боги! И только Ветхий Завет открывает людям впервые в истории Дух Живого Бога — Творца и Вождя людей.

— Читали, знаем, — мягко молвил прокурор. — Позвольте вести процесс дальше.

Пусть будет по-вашему, начнем с Иеговы — ветхозаветного бога. Библия начинает рассказ с творения Земли — нашей планеты, солнца, звезд, а затем — человека. Но церковная традиция передает нам легенду о создании перед тем небесного царства и ангелов. Что же случилось потом?

— Падение Сатаны, — ответил баптист.

— Верно, — подхватил прокурор. — Вот вам первое недоразумение. Кто же этот противник ветхозаветного бога? Прекраснейший архангел, Люцифер-Светоносец.

Почему он восстает против Иеговы? Церковь утверждает: гордыня! Откуда, почему?

Зачем могучему космическому духу объединять мириады ангелов для битвы с творцом?

Как удалось их объединить? С какою целью? Ведь цель должна быть прекрасной, иначе непорочные ангелы никогда не посмели бы выступить на прю с хозяином неба!

Но оставим эти вопросы. К нам пришли только легенды, а легенды — символы определенных идей, за которыми стоит некая историческая или космоисторическая реальность. Дальше. Демиург Иегова творит человека, лепит его из праха, затем, не найдя для него пары в животном мире, создает из «ребра» женщину, Еву.

Принимаем такую версию — возможно, в правечности наши предшественники были андрогинами, мужеженами, а затем — дивергенция, разделение. Это все понятно, наука может согласиться с таким предположением. Бог помещает людей в гармоничном мире, в Эдеме, дает возможность жить спокойно и счастливо. Вместе с тем перед безвольным человеком возникает искушение — знаменитое Древо Зла и Добра. Вы все ведаете, чем это окончилось: проклятием Иеговы и появлением смерти. Короче говоря, началась кровавая, мятежная, хаотическая эволюция человечества, продолжающаяся до сих пор…

— Позвольте мне, — вдруг отозвался священник, ласково улыбаясь. — Я слушал, слушал… Интересно, весьма интересно… Что ж, можно и так интерпретировать высшие символы. Бог — милостивый Отец, Он прощает все детям. Впрочем — должен дружески предостеречь — Святое Писание не беллетристика, тем более — не научный трактат. Это — символическое изложение духовной истории мира. Любой образ или фраза — сокровенны, таинственны…

— Криптограммы, что ли? — серьезно спросил прокурор.

— Хотя бы, — согласился священник. — Чтобы понять таинственную суть этих символов, надо поверить в Творца Сущего, надо звучать на его неслышимый голос.

Иначе — вместо Божьего Лика увидите грубого идола или пустоту…

— Спасибо, — кивнул прокурор. — Я понял. Приходилось читать о таких идеях. Что ж, согласимся, что там — и символы. Но символы тоже свидетельствуют о сущности творца. Милосердный творец, преисполненный любви, никогда не воспользуется грубыми символами. Вы же знаете о силе слова, логоса. Духовное, интеллигентное существо всегда пользуется изысканным, культурным языком, совершенной речью, тонкой образной системой, приятными метафорами, чудесными притчами. Вот, к примеру, как в Новом Завете. Там Учитель изъясняется с народом с помощью тонких, великолепных, сердечных притч. А ветхозаветный демиург — клубок ревности и злобы. Нет, не согласен. Даже за библейскими символами ощущается преступная психика и бешенство, сумасшествие, доведенное до глобальных или даже космических масштабов. Ветхозаветный творец не имеет права вести людей. Он должен ответить перед судом космоистории, перед судом Космического Права. Я сказал!

Прокурор сел. Судья постучал молотком по столу.

— Кто хочет что-либо добавить, сказать?

Усмешка исчезла с уст священника, прозрачные глаза оледенели. Он разгладил бороду, горько промолвил:

— Мне жаль вас, друзья. Вы весьма умны, начитанны, вы — интеллектуалы, как сейчас модно говорить. Вы переполнены информацией. Знаете все — от истории религий до квантовой механики, от генетики до оккультизма, от кибернетики до новейших гипотез о происхождении Вселенной. С вами тяжело спорить. Иногда просто невозможно. Но Истина не познается в споре, хотя это расхожая фраза. То — выдумка софистов. Истина вне слов. Иисус молчал, когда Пилат спросил его, что есть Истина. Но я хочу кое-что спросить. Вот вы разрушаете религиозное мировоззрение. Изгоняете из своей психики творца. Бога. Жаждете утвердить мораль, этику на человеческих законах, на общественной договоренности.

Утверждаете цель и смысл бытия, как вечное стремление к раскрытию тайн природы, к самораскрытию. Отрицаете бессмертие души, выводя ее из рефлекторной способности материй к отражению, а дальше — к самопознанию. Отлично! А что дальше? Человек — букашка среди необъятности. Перед неизмеримыми океанами времени и пространства все наши усилия — эфемерны, обманчивы. Не только египетские пирамиды, но и современные синхрофазотроны и термоядерные реакторы, звездолеты или суперкомпьютеры в сравнении с вечностью — ничто. Неужели вам не страшно смотреть в небо — в звездную пропасть — или размышлять о смерти, о безликом ужасе, который поглотит ваш прах, ваши мечты, даже не заметив этого?

Неужели вы не понимаете, что без Творца, без Великого Поручителя вы остаетесь перед бездной наедине, без малейшей надежды одолеть ее?!

— Да что вы стращаете нас? — воскликнула какая-то восторженная девушка, встряхнув белою, гривой. — Человечество начало такой поражающий штурм Космоса, а вы… Вот люди уже на Луне побывали, а там — другие миры, иные звездные системы!

Встретим мыслящих существ, подружим, побратаемся! Затем — Великое Кольцо цивилизаций, о котором писал Иван Ефремов…

— Сны, — грустно покачал головой священник. — Напрасные упования. Даже ученые пишут, что расширение информации об окружающем мире расширяет вместе с тем и кольцо неведомого. Страшный парадокс! Выход в Космос еще четче подчеркивает одиночество человека. Любой шаг в бездну открывает неизмеримые горизонты. И вы не овладеваете ими, а видите, как океан разливается и увлекает вас в чудовищное ничто. О нет! Без помощи Высших Сил человек неспособен достичь брега Истины!

— Ерунда! Нигилизм! Обскурантизм! Старые сказки! — послышались голоса.

— Погодите, — внезапно вмешался в беседу Сергей Гореница. — Наш гость прав, незачем называть то, что он высказал, ерундой!

— Как так? — удивилась белявая девушка. — И вы?

— Погодите, — махнул рукою ученый. — В том, что он поведал, есть горькое зерно правды. Умножение информации, усиление энергомощностей, овладение иными мирами не приближают нас к Истине…

— Как так не приближают? А куда же мы движемся? Каждый шаг — все ближе к Истине, мы так всегда верили?

— Верить мало. Что значит — «ближе» в Беспредельности? Это пустой звук.

— Так вы тоже ратуете за веру в Творца, в Высшие Силы?

— Зачем же? — улыбнулся Гореница. — Альтернатив множество. Нельзя мыслить черно-белыми категориями. И еще… Или мы всегда находимся в Истине, или ее вообще нет, это — словесная фикция. Мы ежемгновенно «врастаем» в Истину, раскрываем ее, становимся ее сутью. Поиск Истины — это проблема сознания. Ведь можно быть среди сада и умирать от голода, если не видишь плодов. И еще… Что касается «овладения» Космосом. Гость наш прав, что волюнтарные устремления тщетны, «завоеванием» нельзя овладеть тем, что так огромно и таинственно. Пока мы телесны, пока мы передвигаемся в коробках ракет и скафандров, успеха ждать нечего. Но есть — во всяком случае, должны быть иные пути познания Вселенной.

Устремление в пространство с помощью приборов — это первые, детские шаги. Даже Циолковский, отец космонавтики, утверждал это. Он пророчествовал о сублимации, утончении материи, о трансформации тел, о расширении наших чувств и разума в многомерность Мироздания, овладении пространством и временем, о прорастании человека из ограниченной трехмерной телесной темницы — смертной и слабой — в Новый Мир. Человек должен воссоздать в себе всемогущего Титана, который способен будет овладеть Беспредельностью, станет ее жителем, синтезирует в себе всю глубинность Макрокосма. Тогда осуществится мечта древних мудрецов и философов, атом будет равен Космосу, Человек отождествится с Целым. Друзья! Боги человеческой истории — только небесный негатив нашего хаотического земного бытия. Хомо Космикус, Человек Звездный станет Сыном Вселенной, даст жизнь и мысль всему сущему, выведет всех существ из лабиринта необходимости и смерти в царство свободы.

— Невообразимо, — вздохнул священник, задумчиво глядя на Гореницу.

— Философская фантазия, — пожал плечами баптист.

— Объясните, — попросил кто-то из ребят. — А то слишком все абстрактно…

— Хороши, — согласился ученый. — Кратко скажу. Остальное — размышляйте сами.

Последние достижения науки привели нас к пониманию Вселенной как Целого. Но Целое может быть лишь как импульс, квант, мгновенность, а не интеграция систем или частиц. Тут противоречие с теорией относительности, ограничивающей распространение причинности скоростью света. Считается, что квантовый барьер — 300000 километров в секунду — не будет преодолен. Таким образом, Космос останется непознанным, ибо ограниченная скорость в Беспредельности создает перед исследователем стену. Позже возникла идея мгновенного взаимодействия вне времени и пространства. Некоторые эксперименты с фазовыми кванторезонаторами подтвердили, что Вселенная имеет, кроме известных нам пространственно-временных связей, более глубокое родство…

— Как это возможно? — не сдержался прокурор. — Ведь существуют мириады звезд, туманностей, планет, частиц, существ. Каким образом между ними может быть мгновенное, сверхвременное взаимодействие? Ведь сигнал должен передаваться в некоей среде, хотя бы в вакууме, преодолевая миллиарды световых лет?!

— Вот-вот! Ветхая логика, обременяющая нас даже на уровне космического мышления.

Все это — механистические представления средневековых ученых, передавших нам в наследство первобытный логический аппарат мышления. Не буду углубляться в чащу софистики. Приведу пример: изображение на экране телевизора ткет луч за какую-то часть секунды. Мы видим изображение как целое. Представьте себе, что на электроне, сканирующем изображение, живут мыслящие существа. Для них телевизионная картинка, воспринимаемая нами в одно мгновение, будет целой космоисторией, продолжающейся, возможно, миллионолетия. Ученые допускают, что и Вселенная соткана единственным Праатомом. Жизнь этого Праатома и есть мозаика Вселенской Эволюции. Мыслящие существа постепенно, во времени и пространстве, «рассматривают» то, что Всегда Есмь. Таким образом, все сущее — тождественно, ибо несет в себе импульс Единственного Праатома. А время, пространство — лишь ритмика, проявление, волны эволюции. Мыслящее существо должно овладеть секретом этой динамической творящей нити. И если преуспеем в этом, тогда сможем сознательно сливаться с Космосом, расширять свои чувства и разум — до Беспредельности…

— Какая-то научная религия, — скептически вздохнул баптист. — Но без любви, без веры, без надежды. У нас есть Отец, Творец. Значит, есть упование, что где-то можно отдохнуть от абсурда бытия.

— Это правда, — согласился Гореница. — Нам негде почить, преклонить голову. Мы — вечные птицы. Бытие — вечный полет. Но — все же — вы заблуждаетесь. Задание, о котором я намекнул, нельзя осуществить без любви. Надо очень любить людей, мир, каждый цветок, чтобы идти на такой сумасшедший шаг — познание Целого!

Сумасшедший с точки зрения «нормального» смысла. Но надо идти! И мы пойдем.

Новый Человек должен родиться от нас, как мы родились в лоне животного мира. Вы знаете, что бывает, когда в лоне матери задерживается плод?

— Мертворожденное дитя, — подсказал Григор.

— Да! — остро взглянул на него Гореница. — Преждевременное рождение — тоже катастрофа. Кесарево сечение — это исключение, которое не всегда бывает удачным.

Нужно трепетное ожидание, чтобы человечество своевременно родилось в новое бытие…

…Григор с Галей вышли на улицу, направились к днепровским склонам. Над Левобережьем плыли туманы, фиолетовой мглой наливалось небо.

— Тебе понравилось? — помолчав, спросил Григор.

— Гореница хорошо сказал. Мне он чем-то близок… будто я с ним знакома давным-давно… вот как с тобой…

— Мне тоже он близок.

— А судьи не понравились. Умные ребята, но все это — наивно. Сами же люди навыдумывали богов, а затем принялись их судить…

— Ну не совсем навыдумывали. Все это — сложнее. Тут тянется ниточка к праистории, к космоистории… А наши ребята? Ведь это лишь шуточный прием…

— А мне грустно. Во всех этих ка-вэ-энах, различных дискуссиях есть некая гротескная искусственность. Нет органичности, естественности. Там, где есть природность, — не может быть дискуссий. О чем дискутировать цветам? Или орлам, аистам? Летим, брат, вот единственное слово. А то — соревнуются, кто умнее скажет, острее, кто больше знает, помнит. Разве мудрость в памяти? Или в острословии, юморе?

— А в чем же, Галя?

— В простоте, в искренности. Я это ощущаю, но… доказать? Нужно ли? То, что можно «доказать», — неправда.

— Парадоксально, но — верно. Интересно весьма. Правда, как солнце, не требует доказательства. Греет, сияет и жжет! Галя, я что-то захотел есть. Зайдем-ка в кафе. Недалеко от фуникулера. Посидим, а то ведь завтра я еду…

— На две недели? — заволновалась Галя. — Так надолго?

— Командировка, — вздохнул Григор.

И снова молчание. Надо обманывать. А она говорит об искренности. Как же уйти от недостойной комедии?

Им принесли бутылку сухого вина, конфеты, яблоки и яичницу. Григор наполнил бокалы. Галя взяла свой, посмотрела на свет, улыбнулась.

— Традиция. Но приятная. А вообще-то — я всегда с тобою как в хмелю. За твое возвращение. За успех.

— За любовь, — сказал Григор.

Она возражающе покачала головой.

— За любовь — нельзя — Почему?

— Потому что она — вне всего утилитарного. Можно желать богатства, успеха, здоровья, но любви… нет! Она приходит сама. И уходит тоже сама. Она есть или ее нет. И ничто не вернет ее.

— Тогда, — молвил Григор, — выпьем за то, чтобы она не ушла. Она тут… Со мною… Правда, Галя?

— Правда, — ответила просто и спокойно. — Она здесь… невидима. Как мне хочется сохранить ее, оберечь…

Прошло две недели. Григор вернулся в Киев. Шеф встретил его приветливо, но сдержанно. Сразу же сказал:

— Придется тебе снова взяться за то дело, голубчик.

— За какое? — не понял Григор.

— Предыдущее.

— Но ведь Куренной явился?

— И затерялся. Дело чрезвычайно осложнилось. Его убили…

— Как? — подскочил Григор.

— Не ори, — сердито прервал шеф. — Не барышня дореволюционная, а криминалист.

Держи себя в руках!

— Но он же был в тюрьме?

— Его выпустили. Оказалось, и весьма быстро, что он не виноват. Главбух там поработал после его исчезновения. Когда его спросили, где он был, Куренной заявил, что на том свете…

— Как?

— Что слыхал — то передаю. Ну, его сюда-туда, зачем, мол, врешь? Ведь ты чист перед законом? Он свое: был на том свете. Еще захватил с собою сувенирчик. Чаша или бокал. Прозрачный, очень тонкой работы. Почти невидим. Чашу взяли, начали анализировать. Снова к нему — где взял? Кто тебе дал эту штуковину? Не за границей ли был? Он свое — на том свете. Короче — какая-то буча поднялась по поводу волшебной чаши. Точно не знаю. Его — в психиатрическую. В Павловскую. Там обсервировали. Говорят — здоров, нормален. И внезапно — известие. Из Института физики звонят: пропала чаша. Я туда. Говорят — невероятная ценность. Надо найти, вернуть. Станьте колдунами, магами, но разыщите. Весьма мудрые они! Потеряли, а нам искать? А где ее искать? Возвращаюсь — еще сюрприз: из дурдома сообщили, что герой этой истории исчез!..

— Куда?

— Погоди. Исчез неизвестно куда, но через два часа милиция сообщила, что на шоссе около Святошино нашли два трупа…

У Григора защемило под сердцем.

— Почему два? Кто другой?

— Вот это и есть самое странное, — сурово сказал шеф. — И страшное. Убили отца… и дочь…

— Галю? — не своим голосом закричал Григор.

— Ее, — скупо ответил шеф. — Без истерики. Впервые слышишь о смерти, что ли?

— Галю убили, — тупо повторил Григор. — Как же… Как же так?

Он заплакал и не вытирал слез.

— Эге, хлопец! Да ты, я вижу, не только выполнял задание, но и…

— Да, я полюбил ее! — в отчаянии воскликнул парень. — По-настоящему! Разве это преступление? Неужели не имел права?

— Голубчик, — замахал руками шеф. — Имеешь право, имеешь! Гм… Только странно все это. Ну хорошо… Возьми себя в руки. Едем…

— Куда?

— В морг. Посмотришь. Надо, чтобы и ты подписал акт. Бабусю позвали… как ее — Григорук? А она заливается слезами и не может слова вымолвить. Глянула и заголосила: «Ой, сиротка моя, что ж они с тобою сделали?» А потом потеряла сознание. Посмотришь ты. Для точности.

Шеф взял обалдевшего Бову за руку, повел к машине. Парень сидел возле начальника, равнодушно глядя на многолюдные улицы. Что ему теперь работа, дискуссии о богах, сны о далеких мирах? Свет погас. Вокруг — только тьма. Она была целая Вселенная!

В морге их встретил дежурный в белом халате. Григор в ужасе смотрел на окоченевшие тела, прикрытые простынями. Синие ноги, словно у магазинных цыплят, раскроенные черепа. Это то, что было жизнью? Какая бессмыслица. Неужели и она?

Неужели и ОНА?..

— Смотри, — сердито прошептал шеф.

На мраморной плите лежало девичье тело. Даже смерть не убила красоты. Судорожно вытянутые вдоль тела руки, на яйце следы мук. Григор склонился над нею, еще не веря очам. Не она! Не Галя! Весьма похожа, но не ОНА! Вот маникюр. Лиловый. А Галя не делала. И ногти длинные, модные. Медикам таких нельзя. Немного подкрашенные глаза, а Галя не красилась. Нет, нет, это не ОНА!

— Не она, — хрипло сказал Бова, взволнованно поглядывая на шефа.

— Как не она? — растерялся шеф. — Ты это… точно?

— Да. Абсолютно. Не она!

— Тогда это усложняет дело. Документы при ней были на имя Куренной Гали.

Документы настоящие, не подделка. Кто же это? И где Куренная? Ее выкрали? С какой целью? Тут действовал не простой преступник. Отца убили, дочь выкрали.

Вместо нее подсунули труп другой девушки. И все это — ради чаши? Что ж она значит, откуда она?

— Тысяча узлов, — прошептал Григор.

— Придется тебе их развязывать…

— Буду, — ответил Григор, ощущая, как в его сердце возрождается неясная надежда.

— Я ее найду и под землей…

— Вероятно, это сложнее, голубчик, нежели под землей, — задумчиво промолвил шеф.

Они попрощались с дежурным и вышли из морга. Остановились возле машины.

— Вот что, — сказал шеф. — Садись и кати в Павловскую больницу. Иди к главному психиатру. Расспроси о Куренном. О том свете, о чертях, демонах, о чем угодно.

Ты понял? Нас интересует все, что связано с ним. Ученые пренебрегли его рассказом, а мы не имеем права. Кумекаешь?

— Я понял!

— Бывай. Я жду, голубчик. Вот дело, о котором ты мечтал. Я доберусь трамваем…

Глава 2. Встреча с предками

Главврач психиатрической больницы, толстенький, веселый человечек, заинтересованно осматривал с ног до головы Бову, подозрительно покачивал головою.

— Ну дался он вам! Носитесь с ним, как дурень с писаною торбой! Элементарная шизофрения, депрессивный психоз, яркие галлюцинации. Не забывайте, что он работал директором водочного завода. А возле чего ходишь — то непременно понюхаешь. А это такая штучка, что… Следствия не требуют объяснений. Ха-ха!

Бова не поддержал шуточный тон врача, хмуро смотрел на его багровый нос, думал:

«Не знаю, как покойный, а ты ее, голубушку сорокаградусную, уважаешь, весьма уважаешь». А вслух произнес:

— Да ведь сначала определили, что он здоров?

— Сначала. А потом — началось. Чудеса, да и только!

— Может быть, с точки зрения медицины все именно так, как вы говорите. Но дело непростое. Криминал. Его убили.

— Неудивительно. Человек удрал из психбольницы в таком состоянии. Если бы вы видели, что он тут вытворял. Натягивал на себя лохмотья, напялил шапку из газеты, смастерил булаву из арбуза; а потом объявил себя гетманом запорожским.

Начал воевать. С бурьяном в саду… Рубил репейники, бился головою в стену.

Кричал, что всех казаков надо поднимать против татар, турков и всяких прочих басурманов…

— Почему же такая несовременная шизофрения? — поинтересовался Бова.

— Какая-то генетическая струя, — пожав плечами, объяснил врач. — Фамилия — Куренной. Вероятно, его предки были казаками. Что-то в генах затаилось, оттеснилось в глубь подсознания. В результате психического потрясения гипертрофированные накопления прошлого прорвались в сферу актуального сознания и разрушили, психику…

— Пусть так, как вы говорите, — согласился Бова, чтобы скорее прекратить этот разговор. — Но странно, что человека в таком состоянии убили… Зачем?

— Вероятно, на кого-то напал. Представляете? Выскакивает человек из кустов, размахивает булавой или какой-нибудь палицею, кричит: «Бей татарву!»

Набрасывается на кого-то. Тот, безусловно, защищается. Нет времени разобраться — больной или бандит. Случайное убийство!..

— Не случайное, — решительно возразил Григор. — В мою компетенцию не входит разглашение всех подробностей. Я бы хотел познакомиться с тем, что он рассказывал. Вы записывали его рассказы?

— Вы что? — захохотал врач. — Разве я спятил? Если бы мы записывали весь бред больных, то не хватило бы бумаги. Ха-ха-ха! Впрочем, некоторая бредятина параноиков может быть интересной. Ручаюсь! Просто есть великолепный бред!

— Жаль! — сказал Бова. — Я считал, что вы что-нибудь записали.

— А он сам записал, — сказал врач.

— Что? — не понял Григор.

— Да свою же бредятину. «Приключения». Я начал их читать, а потом плюнул и оставил. Накрутил такого, что сам черт ногу сломит.

— Вы дадите мне? — взволнованно спросил Бова.

— Пожалуйста, уважьте! — хохотнул врач. — У нас такого творчества — мешками можно таскать. Быть может, еще что-нибудь прихватите заодно? Ха-ха! Почитать вашим детективам? А?

— Не надо, — сдерживая раздражение, ответил Бова. — Дайте мне то, что писал Куренной.

— Хорошо, хорошо, возьмите. Ничего не понимаю, хоть убейте. Зачем вам вся эта история?

Он принес Григору толстую тетрадь в коленкоровом переплете, а сам, взглянув на часы, начал снимать халат.

— Мне пора, голубчик. Мое время истекло. Больные больными, а дома тоже следует бывать. Иногда. Ха-ха-ха!

Григор попрощался с врачом, доехал до Красной площади. Потом пешком двинулся к Днепру. Сел в уютном местечке за кустами. Внизу мальчишки удили рыбу, весело перекликались теплоходы. Но Григор уже не слыхал ничего. Он раскрыл тетрадь. На первой странице размашистым, спешащим почерком было начертано:

«В Президиум Академии наук».

А немного ниже:

«От гражданина Куренного Андрея-Филипповича».

Затем огромными буквами вразрядку:

«З А Я В Л Е Н И Е»

Дальше текст заявления:

«Хотя меня и считают сумасшедшим, но я таким себя не считаю. Все, что со мной произошло, было в самом деле, а не в воображении. Доказательством этого является мое многолетнее отсутствие на земле и чаша (бокал), прихваченная мною на том свете, куда я внезапно попал. Чашу компетентные органы передали в научные учреждения, а там люди всякие бывают, могут меня оболгать. Чтобы избегнуть лишних разговоров, я пишу вам эти воспоминания. Искренне желаю, чтобы наука воспользовалась ими. Клянусь, что все от начала до конца — правда, то, что я здесь описываю, в чем и расписываюсь».

Андрей Куренной.

…Как сегодня помню, была осень, бабье лето. В ясном небе плыла паутина. Ни облачка. В такие дни хорошо собраться с товарищами, выпить, закусить, покалякать.

Мы и собрались. Мы — это я и мои друзья. Председатель промкомбината Гутя, директор ресторана Вырвикорень, нарсудья Капшук и Кравчина — начальник милиции, мой ближайший друг, замечательный охотник и веселый балагур.

Выпили по одной, по второй, по третьей… Разогрелись. Захорошело. А потом Кравчине клюнула в голову мысль — поохотиться на вепря, то есть дикую свинью.

Позвонили в милицию, оттуда пригнали машину, мы нырнули в нее, рванули на Псел.

Там густые леса и кабаньего отродья навалом. Их запрещали в то время бить, но тут речь шла не о законе, а о престиже Кравчины. По пути, еще будучи под алкогольным паром, мы консультировались у судьи Капшука — не большое ли преступление свершаем, готовясь укокошить вепря?

Он не долго думая ответил, что по букве закона — это, конечно, гм, гм, нарушение, но если подойти к этому с другой стороны, то…

— То что? — хором пропели мы.

— То окажется, что это — весьма полезное дело…

— Да уж это наверняка? — заорал восторженно Кравчина. — В этом мы будем иметь возможность убедиться нынче вечерком! Ха-ха!

— Не говори гоп, пока не перескочишь! — едко заметил Вырвикорень.

— А еще это полезно для торжества истины, — завершил свои раздумья Капшук, подняв указательный палец.

— Философ! Цицерон! — кричал Кравчина, обнимая Капшука. — Тебе — самую вкусную часть вепря!

— А какая она — самая вкусная? — поинтересовался Вырвикорень.

— Директор ресторана — и не знаешь? — возмутился Кравчина. — Кто же тебя держит на таком месте? Рыло, братцы, мои! Ры-ы-ыло!

— Рыло? Что же там есть? На один заглот!

— Подавишься за один заглот! — засмеялся Кравчина. — У взрослого, матерого секача рыло — ого-го! Тушеное рыло — амброзия, божественная пища! У всякой твари есть свое вкуснейшее место. У слона — хобот, у медведя — лапа…

— Лапа? — удивился Капшук.

— Лапа. Ты не ел медвежатины?

— Не довелось…

— Тогда ты напрасно жил на свете! — авторитетно заявил Кравчина. — Эй, сержант, гони прытче! Чтобы как спутник на орбите машина летела!

— Перевернемся!

— Не имеем права перевернуться! — орал Кравчина. — Мы не завершили дискуссию, а значит — должны удержаться на четырех колесах! На чем мы остановились? Ага, на вкуснейших местах! У верблюда самое вкусное — горб!

— Ты и верблюда едал? — поразился Вырвикорень.

— Ты спроси лучше, кого я не едал! — гордо ответил Кравчина. — Моржа ел, тюленя, акулу, каракатицу, гадюку…

— Гадюку?! — ужаснулся Капшук.

— Именно! Вкуснятина невероятная, братцы вы мои! Огрубишь голову, раздербанишь змею пополам, посыплешь сольцой, заворачиваешь в лавровый лист, затем в капустный лист, после этого — в ямку, где только что прогорел костер. Забросать горящим углем, а позже… Стой! Приехали!

Мы остановились на опушке над Псёлом. Внизу плескались спокойные воды реки, вокруг шумел лес. Между зелеными кронами сосен праздничными нарядами выделялись березы, осины, дубы; на землю падали золотые, червонные, оранжевые листья, ткали под ногами цветистый ковер. Пахло мхом и грибами.

Ребята разобрали оружие, с возгласами вывалились из машины. Кравчина командовал.

— Вы с криками и песнями идите вот так! — давал он указания. — Цепочкой, цепочкой! Да перекликайтесь, чтобы разрыва не было! А я объеду вокруг, перехвачу вас. Буду ждать около Чертовой Вербы. Знаете Чертову Вербу? Там всегда кабаны бродят!

— Знаем! — весело орали охотники, вымахивая ружьями. — Давай шуруй!

Кравчина рванул на машине дальше, а мы двинулись между деревьями, как он и приказал, выкрикивая кто как умел. По правую руку от меня шел Капшук, иногда я видел его фигуру между темными стволами дубов. По левую руку — Гутя. Затем я опустился в глубокую долинку, а когда выбрался, уже никого не видел. Вероятно, ребята обогнали меня.

Я покричал, покричал, поаукал, но никто не отозвался. Где-то далеко эхом катился шум машины. Я замолчал. Стало печально, одиноко. Зачем было ехать в лес на ночь глядя? Мало Кравчине полкабана домашнего, захотелось еще в Петровку снега! Вот что с людьми делает алкоголь! И вкусная штука, а все же — вреднейшая! Если бы ученые поработали над водярой, усовершенствовали. Чтоб и весело было, как выпьешь, и на здоровье не отражалось! Вот это достижение! Я бы для такого дела академию открыл, не пожалел бы денег, сотни ученых посадил за работу!

Так размышляя, я еще немного прошел, затем решил отдохнуть. Ну его к лешему, кабана! Найдем его иль нет, а умаешься до чертиков! Кому охота — пусть бегает! А я — посижу.

Оседлав огромный дубовый пень, я оперся на ружье я задумался. Клонило в сон.

Каюсь, всегда любил в свободную минутку пойти в лесок, полежать вверх лицом под небом, подремать. Убаюкивает природа.

Хоть я и был под хмельком, но все же на землю не лег. Иначе каюк, если ляжешь на сырую землю осенью. Парализует руки-ноги, это точно. Поэтому я решил секундочку вздремнуть сидя, а затем поковылять к Чертовой Вербе.

Мою дрему разогнали тихие звуки. Зашуршали сухие ветки, кто-то остановился возле меня, положил руку на плечо.

— А? Что? — кинулся я со сна. — Это ты, Кравчина?

— Это я, сынок, — послышался тихий ответ.

Я протер глаза, взглянув перед собою. Подскочил как ужаленный. Возле меня стоял живой отец, которого я видел только на фотографии. В гражданскую он был партизаном и погиб в бою с немцами.

Я сразу узнал его. Та же папаха, что и на карточке, жупан, только сабли нет.

Длинные казацкие усы, черные бархатные брови, острый орлиный взгляд. Во рту у меня пересохло. Начал снова и снова протирать глаза.

— Напрасно стараешься, — усмехнулся он. — Я не призрак.

— А как же ты?.. — пробормотал я.

— Что?

— Откуда? Почему тут?

— Я за тобою…

— Как… за мною?

— Все уже собрались. Ждем тебя…

— Кто собрался? — ужаснулся я.

— Родня. Кто же еще? Пойдем.

Он двинулся в лесную чащу. Я несмело шагал рядом. Яростно щипал себя за руки, за уши. Но фигура отца не исчезала, я слышал его дыхание, видел широкую спину, высокую смушковую шапку.

— Тату!

— Что? — не оборачиваясь, отозвался он.

— А как же…

— Что?

— Ты же умер…

— Ну?

— А теперь — живой?

— Так. ты не рад?

— Что ты? Я рад. Только ведь это неправда?

— Что неправда?

— То, что я тебя вижу?

— А разве не видишь? — удивился отец.

— Вижу… Но ведь это мара?

— Ты уж глазам своим не веришь, — укоризненно покачал головой отец. — До чего ты дожился, сынку?

— Я верю, чего там… Но ведь наука…

— Что?

— Утверждает, что того света нет.

— Того нет, — согласился он. — А этот — есть.

— Какой — этот?

— Где мы с тобой.

— Почему же я раньше тебя не видел? Ты же погиб?

— Погиб. Для тебя, для матери. Для тех, кто рядом с вами. А для тех, кто шел со мной в бой, — нет. Мы живы. И никогда не умрем.

— Почему же вас не видно?

— Мы не хотим мешать вам. У нас своя жизнь. У вас своя. Когда сын женится, отец отделяет его, строит светлицу, сам живет в старой. Понял, сынку?

— Нне… совсем… Тебя же зарыли… закопали…

— Пса можно зарыть, — гневно отозвался отец. — Падаль… А человека — не закопаешь. Он — бессмертен.

— Бред какой-то, — пробормотал я.

— А — сказка? — со странным выражением спросил отец.

— Что сказка?

— Сказка вечно живет. И дети ей верят. И взрослые которые мудрые. Ты думаешь, напрасно сказка переживает века? В ней, сынку, великая правда. То, что я пришел к тебе, — тоже сказка. Не бред, а правда. Помолчи. Нам уже недалеко…

Пока я беседовал с ним, вокруг все изменилось. Исчезли осенние деревья, на ветвях появились нежно-зеленые и ярко-голубые листья, алые и золотистые огромные цветы. К ногам ластилась высокая шелковистая трава, в лучах лазоревого рассвета играла самоцветная роса.

Я удивлялся. Ведь должна быть вечерняя пора, а тут вдруг — рассвет! Неужели я проспал целую ночь? Так ведь нет! И лес какой-то невиданный, и отец покойный.

Впрочем, первое потрясение прошло. Я успокоился. Мало чего наука возражает! Они там о звездных мирах спорят, копья ломают, а не ведают, что в земле деется, под ногами. Гм… Как он сказал? «Пса можно зарыть, а человека — нет». Очень хорошо сказал. Впрочем, это лишь фраза. А тут — факт. Уже шагает около получаса, а видение не исчезает.

Лес поредел. Начались цветущие поля. На опушке высился исполинский дворец. Он достигал сферическим куполом облаков и казался сотканным из радужных нитей… или, возможно, из лучей? Волшебное зрелище!

Отец не дал мне полюбоваться сказочным сооружением. Указал на огромную, украшенную дивными узорами дверь.

— Входи. Все уже за столом.

За столом? Что он говорит? Неужто и здесь, в мифическом мире, пьют и едят? Вот так штука!..

Мы очутились в огромном зале. От двери, сколько видел глаз, рядами стояли столы, покрытые вышитыми скатертями. За ними — по обе стороны — на скамейках сидели мужчины и женщины. Все в праздничных, веселых одеждах. Радовали глаз девичьи венки, мерцали густые, нежные вышивки, белело чистое, как снег, полотно сорочек, синели, алели казацкие шаровары и кунтуши. А еще дальше — разнообразие таких удивительных убранств, что и во сне не увидать такого! Люди в халатах, в тюрбанах, в белых покрывалах, с многоцветными украшениями. Господи боже ты мой!

Куда это я попал?

Все взгляды устремились на меня. Жуткая тишина. Я посмотрел на себя и смутился.

На мне была зеленая фуфайка, резиновые сапоги для охоты, какой-то черный свитер.

Словно грязное пятно на фоне того праздничного великолепия, которое здесь царило.

— Это сын твой, Пылыпку? — сурово спросил красивый широкоплечий человечище.

— Он самый, — ответил отец.

— Как звать?

— Андрей, — прошептал я окоченевшими устами. Глядеть в глаза тому человеку было невыносимо.

— Хорошее имя, — кивнул козарлюга. — Святое. А ты ведаешь — кто я?

— Не… знаю…

— Неудивительно. Я — твой дед Гордей.

— Тато мой, — объяснил отец, поглядывая на меня.

— А это, — положив на плечо своей соседке руку, похвалился дед, — твоя баба Соломия.

Я взглянул на бабу. Она улыбнулась мне ласково, приветливо кивнула. Вот так бабуся! Это же восемнадцатилетняя краля! Уста как маков цвет, звездные глаза, лебединая шея. На кого она похожа? Ба, да на мою же Галю! Словно списана с нее.

А я все гадал — от кого дочка красоту свою переняла? И я не такой, и жена белявая. А теперь ясно, откуда черно-синяя коса, атласные брови!

— А я — твой прадед, — отозвался парубок в сизом жупане, с цветистою лентою на груди. — Семен Гром.

— А я — прапрадед, — воскликнул другой. — Казак Иван Огонь.

И пошло, и пошло. Гул покатился от края до края. Какая же у меня многочисленная родня! Она разрасталась, проникала корнями в иные племена и народы, выплеснулась к древним кочевникам, перебросила мосты в Индию, а там затерялась где-то в нескончаемости легендарных атлантических рас. Я был оглушен, потрясен. Не помню, сколько продолжалось знакомство, сколько клокотал дворец от гомона родни. Затем отозвался дед Гордей.

— Радуйся, сынку. Славный корень имеешь. А из доброго корня и дерево должно хорошее расти. Нет в твоем роду поганцев, отступников. Нет насильников, нет лентяев и никчем. Боевая, работящая и честная родня. Вот я, к примеру. Замучили меня царские жандармы. А за что? За то, что не склонил головы, вспомнил Кармелюка, ушел в лес, чтобы пускать петуха панам несытым!..

— А я, — отозвался прадед Семен Гром, — под Уманью пал от сабли лядской. Славно мы тогда погуляли с Гонтою и Максимом. Можешь гордо называть имя прадеда Семена.

— А я — кобзарь, — воскликнул прапрадед Иван. — Сначала казаковал, потом попал в полон к ляхам. Выжгли они мне глаза, содрали пасов десять кожи на спине, а затем пустили на муки, на глумление. Но я не погиб. Добрался в Украину, научился играть на кобзе. Бродил волями, дорогами, радовал людей несчастных песнею вольною, старинною. Любили меня трепаки, ибо в рабстве страшном я им давал надежду на будущее. Так я состарился да и окоченел где-то в яру от голода и холода. Не беда! Можешь добрым словом вспомнить прапрадеда Ивана! Взгляни — я теперь снова зрячий и молодой! Как и наша бессмертная песня!

Родичи рассказывали о своих подвигах, о героических сражениях, о великих творческих делах, а я стоял перед ними потрясенный, смущенный, уничиженный. Что я им скажу, чем похвалюсь?

И вот умолкло многолюдное собрание. Дед Гордей спросил:

— А ты? Что поведаешь о себе? Родня желает знать.

— О себе? А что мне говорить?..

— Тебе виднее. Какие подвиги вершил? Кем стал?

— Подвиги? Гм… Не знаю. Никогда не думал…

— А о чем же ты думал? — нахмурился дед. — Ну кто ты? Казак? Иль гречкосей? Или, быть может, кобзарь? А то кузнец славный?

— Директор водочного завода, — похвалился я.

Родня переглянулась. Отец сокрушенно покачал головою.

— Директор? — Дед споткнулся на том слове. — А что это такое?

— Ну… старший, что ли…

— А водочный завод? Это… где оковитую гонят? Винокурня?

— Ну да!

— Странно, — укоризненно молвил дед. — Мой внук стал винокуром. Таким богомерзким делом занялся…

— Целый завод? — вздохнула баба Соломия. — Это же можно весь край споить!

— Потерял казацкий дух! — воскликнул Иван Огонь. — Откуда это у тебя корчмарская жилка?

— Неужели мы для того пали в боях, — прогремел дед Гордей, — чтобы наш внук так низко пал? А?

— Я… Меня назначили… Приказали…

— Кто?

— Начальство. Старшие. Поручили. Надо, говорят…

— Как это «назначили»? Если бы не хотел, то не согласился. Иное дело, если бы тебя назначили гетманом или, скажем, куренным атаманом! Тем более что прозвище твое — Куренной. А то винокуром — казацкого сына?! Негоже, негоже!

— А почему на тебе эти лохмотья? — поинтересовался Огонь. — Неужто у тебя нет праздничных одежд? Вышитой сорочки?

— Их теперь больше в самодеятельности надевают. На сцене…

— Как это? Где?

— Ну — когда выступают перед людьми, поют, танцуют. Артисты…

— Петь надо везде. Всегда. Дома и в поле. И танцевать. Значит, ежедневно надо носить праздничные одежды, — сурово заметил прапрадед. — Взгляни на природу, она всегда детям своим — растениям — дарит праздничные украшения. Понял? А ты напялил на себя нищенские тряпки, словно прокаженный какой-то! Стыдно смотреть на тебя!

— Достаточно ему, — примирительно отозвался отец. — Он уже понял. Не для того мы позвали его. Начнем праздник, любимые отцы и матери. Праздник единства.

Наполните чашу вином бессмертия!

Где-то далеко-далеко замерцала хрустальная чаша. В ней искрилась кроваво-багряная жидкость. Ее поднимали сотни рук, прикасались устами, отпивали несколько капель. От края до края полилась нежная песня. Никогда я не слыхал такого торжественного хорала, такой дивной мелодии, таинственных слов. Не передать этого, не запомнить. Не способен я на то. Только ощущение великолепия запомнилось мне. И поразительной уверенности, мощи.

Чаша передавалась из рук в руки, будто летела в воздухе. Вот уже из нее пьет отец, вытирает ладонью усы, передает мне. Я взял чашу, заглянул в нее. Там было пусто. Ни капельки. Как же это? Насмешка? Глумление? Сами пили, а мне — кукиш?

Я взглянул на отца. Он укоризненно покачал головою.

— Видишь? Не досталось тебе вина бессмертия. Не удивляйся. Чаша наполняется вином, как только ее возьмет в руки тот, кто достоин бессмертия…

— А я?

— Суди сам.

— Почему же? — горько прошептал я. — Разве я не хотел бы? Разве я виноват, что… Вот если бы жил во времена дедов и прадедов…

— То что? — насмешливо спросил отец.

— Я бы показал…

Но меня уже никто не слушал. Родня дружно пела, эхо катилось под сводами дворца.

На меня не обращали внимания. Я вертел в руках прозрачную чашу, помимо воли любуясь ее тонкими гранями, чудесною работой. В сознании мелькнула мысль: «Вот показать друзьям — никто не поверил бы…»

А почему бы и не показать? Спрятать в карман. Кстати, это будет и доказательством, что все происходившее здесь не снилось. Если сон — чаша исчезнет. А если не сон…

Я быстренько запихнул чашу в карман фуфайки. Взглянув на отца, заметил, что он все знает.

— Бери, — шепнул отец. — Передай чашу наследникам. В ней — большая тайна.

— Какая? — смущенно спросил я.

— Не время о том говорить. Делай, что велел. Издалека идет эта чаша, передается нашим родом все дальше и дальше, в грядущее. А зачем? Даже мудрейшие деды не все знают. А кто ведает — тому велено молчать. И я промолчу. Пойдем, сынку…

Он решительно повел меня к выходу. Над дворцом пылало оранжевое небо. Лес встречал нас вишнево-фиолетовой мглой. Мы шли быстро, молча. Отец летел, словно на крыльях. Я задыхался от такой ходьбы.

— Не могу. Погоди хоть минутку…

Отец не ответил. Еще мгновение — и он исчез за деревьями. Я изнеможенно сел на пенек. Закрыл глаза. Голова кружилась. Клонило к земле. Что это со мною? Руки и ноги будто налиты свинцом.

Я снова поднялся. Закричал:

— Тату! Погоди!

«Ату!» — откликнулась чаша.

Где это я? Снова вокруг лес, но не осенний, а весенний, радостный, переполненный пеньем птиц и ласковым шумом деревьев. В руках ружье. То самое, с которым я вышел на охоту Что же это? Приснился мне отец или как? Почему вокруг весна? Не иначе галлюцинация. Перебрал, хмельного, вот и допился до горячки…

На груди мне что-то мешало. Я пощупал — всклокоченные волосы. Борода, Длиннющая, седеющая борода, аж до пупа. Что за диво? Когда это я успел обрасти? Будто Робинзон. Я взглянул на рукава фуфайки — она истлела, в дыры пробивалась свалянная вата, сквозь лохмотья штанов светились колени.

Я испугался. Бог мой! Что это случилось? Еще один сон? У кого расспросить? Где люди?

Я оглянулся, узнал знакомые места. Вот Лисьи Норы, известное всем охотникам урочище. Недалеко отсюда дорога, по ней можно доковылять до городка.

Вероятно, следует обратиться к психиатру, решил я. Безусловно, это болезнь. Что ж выходит? Ехали на охоту осенью. Затем я путешествовал где-то в нездешнем мире, видел покойных дедов и прадедов. А теперь весна. Тут сам черт ногу сломит. Быть может, я видел несколько сновидений подряд? Не удивлюсь, если и этот весенний лес окажется призрачным. А где же реальный мир? Возможно, то, что я был когда-то директором водочного завода, тоже мара, сновидение?

Так размышляя, волнуясь, я выбрался на дорогу. Иногда из лесу и в лес шли грузовые машины. Водители подозрительно поглядывали на меня. Не останавливались.

Наконец, какой-то бензовоз резко затормозил, и мордатый здоровяк басом загудел:

— Эй, бродяга, садись, подвезу! Что это ты в таком затрапезном виде? — поинтересовался он.

— В каком?

— Да будто тебя волки терзали. И с ружьем. Ведь не сезон? Не браконьерствуешь ли, брат?

— Да где там, — неохотно отозвался я. — Был в гостях. У лесника одного, дружка своего. Заболел. Провалялся всю зиму. А ружье забрал, еще с осени там было…

— А, — подозрительно буркнул шофер. — Тогда ясно…

Не знаю, что ему было ясно, да только он не промолвил более ни слова. Когда въехали в райцентр, спросил, где я буду сходить. Я попросил остановить возле парикмахерской. В кармане нашёл мелочь. Шофер решительно замахал руками и газанул дальше.

Я зашел в парикмахерскую. Не идти же домой в таком виде! Жена перепугается.

Кресло было свободно. Сел. Девушка скептически оглядела меня.

— Вам что — подстричь бороду?

Ее коллега — пижонистый парнишка — прыснул со смеха. И откуда они тут такие?

Раньше что-то подобных не было. Помню — работали всегда здесь важные люди, пожилые, опытные, культурные. Я разгладил бороду, взглянул в зеркало. Ужаснулся.

На меня смотрел старый-престарый дед, седой, морщинистый, грязный. Сам себя испугался. Мой взгляд остановился на листке календаря. Там чернела цифра 2!

Немного выше — надпись: май. Боже мой! Где же я провалялся целую зиму? Посмотрел на год! Ужас! Оказывается, не полгода, а три с половиною года прошло!

Девушка сердито спросила:

— Так что будем делать?

— Побрить. И подстричь.

— Как? По-человечески?

— Да-да, — не стал я спорить. — Пусть будет по-человечески…

И вот в зеркале я вижу нормального человека.

— Вот, — подобрела девушка, — красивый же дядька, можно еще и за девушками поухаживать…

Я оставил ей рубль и поскорее рванул на улицу. Когда подходил к своему дому, еле держался на ногах. Что скажет жена, как встретит?

Дверь открыла незнакомая женщина. Она подозрительно взглянула на меня, недовольно спросила:

— Вам кого?

— Как? — удивился я. — Я пришел к себе домой.

— Домой? — побледнела женщина, отступая назад. Увидев у меня руках ружье, она вскрикнула и хряпнула дверью прямо перед моим носом. — Что вам угодно? — завопила из-за дверей. — Я позвоню в милицию!

— Успокойтесь! — как можно вежливее отозвался я. — Не разбойник я. Позовите Килину Макаровну.

— Какую Килину Макаровну? — притихла женщина. Насторожилась.

— Да какую же? Куренную, хозяйку квартиры.

— Такое скажете! — ответила она. — Ее уже два года нет…

— Как это нет? — воскликнул я, и сердце мое замерло от ужасного предчувствия.

— А так. Померла она.

— Померла?..

— Муж ее куда-то исчез. Ворюга был и пьяница. У нее забрали квартиру, конфисковали имущество. Она с горя и померла.

— А дочка? — упавшим голосом спросил я.

— Галя?

— Да… Галя…

— Забрали куда-то… в интернат. А позже еще куда-то. В Киеве она или в другом месте — не знаю. А кто вы? Зачем вам о том знать?

Я не ответил. Убитый горем, вышел на улицу. Килина померла. Галя где-то бродит по миру без отца-матери. Что же это? Куда мне теперь?

Кравчина! Надо к нему, к начальнику милиции. Он ведь организовал ту проклятую охоту. Верно, он и распутает тот проклятый клубок…

— Вам кого? — спросил дежурный милиционер, поднимаясь из-за стола.

— Начальника. Товарища Кравчину.

— Можно. Только зачем с ружьем?

— А мне оно ни к чему, — растерялся я. — Это… случайно. Купил.

— Оставьте, — строго сказал дежурный. — Идите. У начальника никого нет.

Я несмело переступил порог. Кравчина поднял голову, отшатнулся.

— Ты?

— Я, друг, — убитым голосом ответил я. — Спаси меня!

— Спаси? — переспросил Кравчина зловеще. — Три года где-то пропадал, а теперь — спаси?

— Я ничего не могу понять. Я схожу с ума…

— Зато прокурор давно понял. На тебя объявлен всесоюзный розыск. Хищение на сотни тысяч рублей. Вот так!

— Какое хищение?

— Какое бывает хищение? Я и не думал, брат, что ты такой хват! Пусть там бутылку-две… для дегустации, для друзей, а то… миллионер нашелся! Так государство в трубу вылетит с такими работничками! Садись, рассказывай, где был, с какими шлюхами спустил денежки?

Я сел, обалдело глядя на него.

— Поверь, я ни копейки не брал' — Ревизия была. Все раскрыли.

— Главбух постарался, — вспыхнул я. — Еще тогда я знал, что он на руку нечист…

— Ну-ну! На человека не вали. Потом разберемся. Меня интересует одно: где ты шлялся? Почему такой вид? Лохмотья. Пропился? Все до копейки?

— Посмотри на меня. Я ведь в той самой фуфайке, что тогда надел.

— Когда «тогда»?

— Да как ехали мы на охоту. Когда ты заварил кашу с дурацким кабаном, будь он трижды проклят!

— Кабан не виноват! Кстати, я все же подстрелил поросенка, — похвалился Кравчина. — Тебя не нашли. Решили — уснул где-то в кустах. На следующий день охотники обшарили весь лес. Как в воду канул. Посчитали — вепрь сожрал. А тут главбух хай поднял. Говорит, Куренной ловкую операцию провел. Хищение. А сам, мол, исчез. Ну — ревизия. Эге, сказали мы, теперь ясно, куда он подался. Рванул куда-то в Гагры или на Дальний Восток, гуляет с девками!

— Ни словечка правды нет в том, что ты сказал!

— Вот я и хочу услышать от тебя правду. Давай начинай Я рассказал ему все. Как на духу.

Кравчина не прерывал. Только кивал головою и поддакивал. Иногда поглядывал на меня, рисуя карандашом на бумаге узоры, галочки, чертиков. В глазах у него поблескивали иронические искорки. Когда я кончил, он спросил:

— Все?

— Все.

— А при чем тут я?

Как это при чем?

— А так. Эту историю можешь рассказывать психиатрам. Если они поверят. А мне нужна правда.

— Но ведь это все правда! — горячился я.

— Это такая правда, как кошачье сало, — сердито возразил Кравчина. — Вижу, что ты за три года ничего путного не придумал. Три года на то, чтобы придумать дешевый мистический детектив. Нет, братцы мои, со мною такое не пройдет. Не пролезет такая липа! Придется тебя отправить на казенный харч!

— Как же так?

— А так. Стервец ты, Андрей Филиппович! Килину Макаровну жаль. Хорошая, добрая женщина была. А из-за такого поганца пропала.

— Не вы ли всё у нее забрали? — гневно крикнул я.

— Закон. Суд. Все законно. Если бы от меня зависело, а то Капшук.

— Все хороши! Есть, пить — хорош был Куренной. А несчастье — в кусты!

— Дружба дружбой, а закон, братец мой, закон — нерушим! Да что я с тобою болтаю?

Не знаю, зачем ты пришел ко мне. Разжалобить?

— Выяснить правду.

— Я уже тебе сказал. А теперь хочу видеть твое раскаяние. Будем считать, что ты пришел с повинной. Облегчение выйдет. Подумай. Не горячись. Вспомни, где был. С кем? Где деньги?

— Я все тебе рассказал.

— Угу! — захлебнулся от смеха Кравчина. — Значит, на том свете был?

— Был. На том или на каком-то другом — не ведаю. А что видел отца и всю родню — это святая правда.

— Угу. И чашу захватил с собою?

— Захватил. Стой, стой! А где же она?

Я пошарил в кармане. Там что-то было. Дрожащей рукою я вытянул чашу. Положив на ладонь, рассматривал ее, словно чудо. Она! Значит, правда? Правда!!!

— Что это? — спросил Кравчина.

— Как что? Да ведь чаша же!

— Та самая?

— Та самая!

— Ну-ка дай сюда!

Начальник милиции взял в руки волшебную вещь, залюбовался ее легкостью, прозрачностью, радужными переливами почти невидимых граней. Взвесил на ладони.

— Как пушинка! — удивился он. — Умеют делать мастера. Молодцы ученые. Синтетика пошла вверх. Где спер?

— Как?

— Где свистнул? В ресторане? Кисель на воде разводишь? Про тот свет толкуешь?

Артистом стал. Я же сказал: для психиатра — байка годится, а мне… Я стреляный воробей!

Он швырнул чашу в угол. Она беззвучно ударилась в стенку, отскочила, как мячик, и мягко упала на пол. Кравчина удивился, поднял ее. Еще раз сильно шмякнул о пол. Чаша не разбилась.

— Добрая работа! — похвалил Кравчина. — Наверное, импортная. Все же — где достал?

— Я сказал тебе…

— Упрямый ишак! — вздохнул Кравчина. — Я хочу как лучше, а ты гнешь свое. Сам лезешь в петлю.

— Врать не стану.

— Так и запишем. Пошлю докладную выше. Пусть они решают. Чашу — при деле. Как вещественное доказательство. Ха-ха! А тебя — в капэзэ. Посидишь, поразмышляешь, поглодаешь казенную корочку. Ничего, не оставлю старого друга, передам что-нибудь. Только еще раз прошу — искреннее признание облегчит участь…

Проходили дни. В камере со мною сидели семидесятилетний дед и парень. За хулиганство. Парень подрался с товарищем. После получки пошли к знакомой самогонщице, взяли пару бутылок. Присели в кустах, врезали. Слово за слово, пошло, поехало. Один в рыло, тот — бутылкой по голове. Парню обещали год. А старик отдубасил свою жену на храмовом празднике. Деды-ровесники вспомнили, как она скакала в гречку, будучи девкою. И закипела у старика кровь, он сбил на бабе очипок, выдернул пучок волос, начал молотить.

Всем нам было грустно. Парень и старик все приставали ко мне, чтобы я рассказал что-нибудь интересное. Я отмалчивался. Но как-то не выдержал, рассказал им свою историю. Парень восторженно вопил:

— Здорово! Фантастика! Писателя бы сюда — это же целую книгу можно написать. Я знаете как люблю фантастику? И ночь и день читал бы! Там вы были несколько часов, а здесь прошло три года с гаком. Парадокс времени! Слыхали? Теория Эйнштейна. Разная ритмика времени. Об этом уже фантасты пишут. Параллельный мир.

Какое-то завихрение времени и пространства.

У меня было завихрение от его слов. Впрочем, от него я услышал первое теоретическое обоснование моих приключений, и поэтому я ощутил к нему приязнь за искреннее доверие к моим рассказам.

Старик задумчиво тряс бородкой, мычал удивленно.

— Гм. А говорят — бога нет!

— Какого бога? — растерялся я.

— А того, что на небе…

— Да ведь я его не видал?

— Все равно, — вздыхал дед. — Тот свет видал.

— Ну и что? Такой, как и этот. Только деревья другие. Дворец неземной, величественный. Люди веселые.

— Покойники, — не сдавался дед. — Значит, тот свет. Ты мне не заливай. Бог есть!

Так и знай!

— А коли есть, зачем бабе своей косы вырываешь? — ехидно спросил я.

— Это к делу не шьется, — огрызнулся старик. — Бог одно, а баба — другое!

Так мы дискутировали несколько дней. Потом меня вызвал Кравчина. Он был смущен.

— Знаешь, чаша… это… как ее… странная…

— А я что тебе говорил?

— Ты не горячись, не горячись. Гм… И дело твое с хищением… как это… проясняется. Кажется, ты не виновен. Я рад. Весьма рад. Поедешь в Киев, братец ты мой. Вот так. Там ученые заинтересовались твоим сувенирчиком. Пока дело не завершено — поедешь под конвоем. Не обижайся, закон — дело святое. Бывай. Если что — не будь на меня в обиде. Я что… Я только страж закона…

В мае меня привезли в Киев. В Лукьяновскую тюрьму ко мне приехал какой-то седой ученый. Он привез в шкатулке чашу. Попросил инспектора, чтобы оставил нас наедине. Дружески улыбаясь, сказал:

— Голубчик, вашей чаше цены нет. Это — уникум.

— Я очень рад.

— Надо, чтобы вы нам рассказали об этой вещи все-все. Где, что, как? Понимаете — странные вещи. Мы ее сверлили, нагревали, анализировали. Не берет! Сверла ломаются. Даже знака нет. Не боится плазмы в несколько тысяч градусов, не плавится. Положили под пресс, пресс сломался. Вы поняли? Спектроскоп не дает результатов, словно в чаше абсолютно неведомые, неземные элементы. И вес… Она ничего не весит…

— Как так?

— А так. И не вытесняет воду. Это — чудо. Кто сотворил? Где? Объясните нам.

Только вы можете это сделать.

— Да ведь я рассказывал органам.

— Знаю, знаю, — с досадой замахал руками ученый. — Какие-то сказки. Меня не интересует ваше алиби, ваша легенда. Я не работник органов и, клянусь вам, ни единого слова…

— Но ведь я правду говорю, — рассердился я. — Зачем бы мне врать? Отец мне ее дал. Покойный отец. И велел, чтобы я ее берег, передал наследникам. Верните чашу мне. Тем более что я не виновен ни в чем, меня вскоре отпустят.

— То, что вы не виноваты — прекрасно, — сухо ответил ученый. — Но чашу я вам не отдам. Это чрезвычайная ценность для науки. Жаль, что вы не понимаете этого.

Прощайте. Вы просто больной человек. Быть может, вспомните, откуда у вас чаша, тогда поговорим. А теперь — вам следует подлечиться…

Еще было несколько разговоров. Я гнул свое, они — свое. Мне надоело все это.

Какие упрямые люди. Я просил следователя, чтобы он узнал, где моя Галя. Он принес адрес. Я счастлив, что доченька моя жива. Родное дитя! Что она пережила!

А все-таки не сломила ее злая судьбина! Победила. Казацкий корень. Ей бы чашу.

Чтобы она выпила вино бессмертия! Я знаю — для нее чаша была бы полной…

Меня осматривали врачи. Расспрашивали. Потом увезли в больницу.

Над Киевом плыла ночь. Григор сидел с тетрадью на берегу.

Что же это? Безумие? Сказка? А что такое реальность? Разве для современных ученых безумство теории не есть критерий ее истинности? Какого еще большего безумия надо? Сплетение колдовства и реальности! Как найти связь между столь разорванными частями? Где тот Шерлок, что разгадает страшную загадку?

Чаша? Откуда она? Разумеется, потусторонний мир — рефлекс больного мозга Куренного, голос подсознания человека, осудившего самого себя за никчемную, напрасно прожитую жизнь. И все же… быть может, он в самом деле очутился в каком-то вихре иного измерения. А сознание оформило странный случай в такую вот сказку о встрече с предками. Тогда кто же вручил ему чашу?

Холодок пробежал по спине Григора. Странная история. И страшная смерть.

Похищение Гали. Значит, кто-то знает о чаше? И о ее важном значении. Что это?

Проводник космических энергий? Катализатор необычных явлений?

Надо действовать! Ничто не остановит Григора. Началась Космическая Эра. В жизнь будут входить новые явления, аномальные события. Он попробует ухватиться за одну из сказочных нитей. И непременно развяжет узлы. А их много. Тысячи. Спокойствие, выдержка и любовь помогут…

Григор шел по улицам Подола, никого не замечая. Сосредоточился, словно держал где-то в сердце чашу с огненной жидкостью. Всколыхнешься — плеснут брызги на живое тело, причинят неимоверную, боль.

Что ожидает впереди?

Бездна. Туман. Ни пути, ни окоема. Только какие-то неясные очертания. Идти почти вслепую. Только вера, упование на удачу, интуицию, любовь. Быть может, она спасет, выведет, как нить Ариадны? Увы! Детектив и любовь!

Кто он — Меркурий с далекой системы Ара или Григор — сын Земли? Почему блуждает там и сям по неизмеримым тропинкам Вселенной, словно легендарный Агасфер, не находя покоя и утешения, желанной истины? И любимая, как фантом, как марево, исчезает за окоемом, и друзья летят на битву с призраками. И жутко ему в одиночестве, среди равнодушного необъятного мира…

Галя, Громовица моя! Горикорень, Сократ, Юлиана, Инесса, Владисвет, Чайка! Где вы, мифические друзья, братья из сказки? Где вас искать? Слышишь, любовь моя?

Найду ли я тебя в бурном океане жизни? Искра среди Беспредельности — вот твой ориентир. И нет иного.

Искра среди Беспредельности…

Глава 3. Меч Тьмы

Ариман разомкнул поле Тартара. Светоносная Беспредельность охватила его серебристой спиралью. Он протянул руки к далеким светилам, словно жаждал услышать какой-то ответ. Тоскливо вздохнув, опустил глаза. Возле ног струилась голубая вода, на волнах еле заметно качались прозрачно лазоревые цветы. Ариман всматривался в динамические упругие лепестки, а сознание блуждало где-то далеко, в неизмеримых глубинах Вселенной. Так он простоял под лучами звезд очень долго.

Прилет небольшого магнетолета вывел его из состояния оцепенения. Из люка вышел юноша с огненными волосами и холодными серыми глазами. Это был новый Космоследователь Ягу. Он медленно приблизился к Ариману.

— Что с тобою, Ариман? В полете я трижды пытался связаться по твоему личному коду, а ты молчишь!

— Извини. Не отметил, — буркнул Координатор.

— Почему?

— Задумался. В последнее время со мною это бывает. Оцепенение, равнодушие. Это самое страшное.

— Что именно?

— Равнодушие. Словно незримая паутина. Мозг стынет, нет желания двигаться, мыслить, ощущать.

— Я тоже этого не понимаю, — отозвался Ягу. — Ведь еще недавно Ара была подхвачена потоком психоэнергии… Оттуда…

— Да. Так было, — медленно ответил Ариман, устало проводя ладонью по челу. — Теперь поток истощается.

— Ты догадываешься — почему?

— Они нащупывают пути к суверенности. Неужели не понимаешь? Там Космократоры, там люди Корсара.

— Но ведь они разобщены. Их энергия распылена…

— Аналитический Хроноцентр показал, что они неумолимо идут навстречу друг другу.

Магнит единства действует непрерывно. Это превалирует над любой программой.

Информацию приказа можно постепенно погасить, рассеять, веление любви — никогда!

— Это чудесно! — сказал Ягу, и в его взгляде мелькнул огонек одобрения.

— Что чудесно? — вспыхнул Ариман.

— Нерушимость любви.

— Какой? Для чего? — раздраженно спросил Координатор. — Ты ведаешь, какую беду принесла их «любовь» нашей системе? Они Мятежники и не заслуживают одобрения.

Ягу внимательно смотрел на Аримана, словно впервые видел его. Затем легонько дотронулся до руки.

— Послушай…

— Ну?

— А тебе не надоело?

— Не понимаю, — угрюмо буркнул Ариман.

— Вести эту космическую игру?

— Весьма надоело… обрыдло!

— Почему же…

— Что?

— Продолжаешь?

— Ты знаешь альтернативу?

— Не знаю.

— Ну вот. Не знаю и я. Надо сражаться. Беспощадно Сдвинуты с места космические силы. Мы уже не носители свободы воли, а рабы того действия, причина коего посеяна в предвечности. Быть может, именно эта схватка еще дает потенцию для бытия. И потом…

— Что?

— Я ненавижу…

— Тех?

— Да.

— Ариман! Ненависть никогда не строила. Она — вне Истины. Ты же помнишь основы Хартии…

— Прочь всяческие Хартии! — рявкнул Ариман ожесточенно. — О чем ты болтаешь?

Давно перечеркнуты принципы согласия и гармонии. Мы можем нынче полагаться лишь на силу, мужество, непримиримость. И ненависть, отрицание — самая страшная сила.

Знаю, знаю, что Хартия считает и ненависть — вне Истины. Впрочем, я сомневаюсь и в Истине…

— Как? — ужаснулся Ягу.

Вот так! — едко улыбнулся Ариман. — Ушедшие циклы эволюции Ары подарили нам множество расчудесных определений. Любовь, Истина, Красота, Совершенство. Наши предки, а затем и все мы не задумывались над глубинной сущностью всех этих жупелов. Мы могли говорить о совершенстве души и совершенстве разрушительного прибора, о любви к женщине, ребенку и любви к извращенным привычкам или мизерным вещам, о красоте цветка и красоте хищника. Мы приняли всю эту семантическую чепуху бездумно, как дети принимают сладости, и начали сосать, сосать, пока не стошнило. И все же — жаль выбрасывать. И мы досасываем до конца. Впрочем, придется выплюнуть, ибо нельзя же быть вечно детьми.

— Мне страшно!

— Космоследователю страшно, — насмешливо протянул Ариман. — Ты меня удивляешь.

— Я не слыхал от тебя ничего подобного раньше…

— Так слушай же. Не время играть в этические цацки. Я вызвал тебя не для абстрактных словопрений.

— Говори.

— Час решительных действий. Я вспомнил: Аналитический Хроноцентр предупредил, что они объединятся, и тогда идеи Корсара в том мире станут началом новой ступени миротворения. Они начнут прорывать коллапс…

— Это страшно для нас?

— Ты дитя! Пора тебе глубже задуматься над космогенезисом.

— Я практик, — недовольно молвил Ягу.

— Тем более. Знай же, что если мыслящие существа трехмерности разорвут кольцо пространственно-временного коллапса, Ара погибнет!

— Почему?

— Потому что мы давно уже соединили судьбу собственного мира с энергией их эволюции. У нас нет собственной потенции, как нет ее у любого гетеротрофного организма, питающегося чужой плотью. Надо во что бы то ни стало не допустить разрыва коллапса. Пока носители идей Корсара были разъединены, пока уровень планетарного познания был низок, угроза была проблематична, а теперь…

— Я понял. Теперь их следует… ликвидировать?

— Нет! — возразил Ариман. — Физическая смерть — пустое. Планета того мира имеет мощную ноосферу, их информация остается. Они снова и снова возродятся в иных телах!

— Как же поступить?

— Есть план. Для того я вызвал тебя. Ты уверен в себе?

— Я давно связал свою судьбу с твоею, — угрюмо ответил Ягу.

— Ну и отлично. Я верю тебе. Слушай же…

Автобус шел в поселок Верховина. На шестом километре от Ворохты из него вышел юноша. Без вещей, в простых брюках, брезентовой штормовке. Темнело. Над горами собирались черно-сизые тучи, где-то гремело. Водитель выглянул из окошка, крикнул:

— Эй! Куда на ночь глядя? Ты, может быть, не там сошел?

— Там, — холодно ответил юноша.

— Ну смотри, — неуверенно молвил водитель. — А то всякое, бывает. Недавно три горе-туриста ушли на Говерлу. Без палатки, без теплых спальных мешков, без проводника. Нет и нет. Уже со Львова их бросились искать… Нашли…

— Где же? — поинтересовался кто-то из пассажиров.

— На склонах Говерлы. Окоченели. Внезапно повалил снег, их и засыпало. А затем — морозец. Слышь, парень?

— Спасибо за информацию, — иронически-уважительно ответил юноша и решительно зашагал по дороге.

Автобус двинулся и вскоре исчез за поворотом. Путешественник остался один. Он не замедлял шага, неотрывно глядя на тройную вершину Черногоры. По склонам Говерлы еще белели снега. В предвечернем тумане они насыщались матовой лазурью. По обе стороны дороги черно-зеленой стражей стояли ели, смереки, где-то по левую руку неутомимо шумел ручей. Над Говерлою сверкнула мощная молния, вскоре оттуда докатился гром. Юноша довольно улыбнулся, свернул к потоку, спрятался под огромной скалой, с которой, низвергался водопад, создавая пенистую воронку.

Сев на камень, он достал из кармана штормовки черный овальный предмет, похожий на старинную шкатулку. Открыл его. Темно-фиолетовая поверхность фосфорически заискрилась, зазмеилась золотистыми нитями. Вспыхнула фиолетовая искра, яростно завертелась, наматывая тугую лучистую спираль. Над Черногорой, в прорыве между облаками, появилось мерцающее сияние, устремилось вниз, к зарослям, покатилось огненным шаром, в долину. Из пылающего шара как бы вылупился серебристый диск, приблизился к водопаду, завис над землею.

Юноша спрятал шкатулку в карман, неспешно подошел к аппарату. Фосфорический ореол вокруг диска исчез, путешественник, согнувшись, пробрался в открывшееся отверстие. Как только за ним закрылся люк, пульсирующее кольцо снова замерцало и аппарат поднялся в воздух, направляясь к Черногоре.

Юноша снял штормовку, брюки, нательное белье. Бросил все это в ящик в шлюзе.

Пренебрежительно взглянул на свои костлявые руки, на волосатые, усеянные рыжеватыми веснушками ноги. Дотронулся пальцами до стены. Набрал на циферблате код. Стена растаяла, вместо нее возник мерцающий, плывущий занавес, будто сотканный из радужных нитей.

Он решительно ступил сквозь этот занавес. Очутился в главной каюте диска. И превратился в совершенно иное существа Широкие плечи, высокое чело, огненно-багровые волосы, сильнее гармоничное тело. Набросив на себя легкое покрывало, юноша сел к пульту. Присмотрелся к универсальному хронометру, на шкале которого пульсировали голубые звездочки, фиксируя течение времени в разных координатах Вселенной.

— Пора! — задумчиво произнес юноша.

Тем временем диск плавно опустился на вершину Говерлы. С юга на Черногору надвигалась лавина туч, там кипела и громыхала гроза. На севере чистое небо отливало лазурью, постепенно насыщаясь печальной вечерней мглою. Внизу чернели волны гор, исчезающие за окоемом. Несколько мгновений путешественник наблюдал за этой панорамой, в очах его отразилось сожаление. Затем взгляд прикипел к пульту, не видя ничего, кроме хронометра.

Цепочка голубых искр, странно переплетаясь, превратилась в кольцо. Оно вспыхнуло рубиновым огнем, и на стереоэкране над пультом возникла фигура человека.

— Ара приветствует тебя, Ягу.

— Я не могу ответить тебе тем же, Ариман, — полушутя ответил Ягу. — Земля, увы, еще не приветствует тебя. Зато это делаю я.

— Хорошо, — кивнул Ариман, и лицо его снова стало отчужденным. — Хвалю за оптимизм, но — к делу. Что удалось сделать?

— Громовица в моих руках.

— Где? — вспыхнул Ариман.

— В надежном месте, — хитровато ответил Ягу. — Даже ты не догадаешься.

— Достаточно загадок. Как ты с нею поступил?

— Похитил. Пришлось использовать отца. Психологический этюд. Его ликвидировал.

Ее — в прошлое.

— Что? — ужаснулся Ариман. — Ты рехнулся?

— Наоборот, — возразил Ягу. — Не стеречь же её? Она слишком активна и непримирима. Даже в земном подобии. В настоящем цикле времени, в фронтовой волне, она уже выходит из-под контроля, готова к прорыву. Я ее перевел в девятнадцатое столетие.

— Где?

— Тут же. В Киеве. Монастырь. Кстати, там и Юлиана. Она — монахиня.

— Снова вздор, абсурд, — досадливо поморщился Ариман. — Свести Космократоров, да еще таких. Быть беде!

— Ты запамятовал, что это не Ара! — насмешливо сказал Ягу. — Они о себе ничего не знают, не догадываются. Вокруг — монахи, суеверные, мистические толпы, молитвы. Громовица станет фанатично-верующей. Даже в фронтовой фазе времени она попала в руки сектантов. Две птички в клетке. Подумаем, как поступить дальше.

— Другие женщины?

— Еще не нашел.

— Жаль. А Горикорень?

— Есть.

— Это хорошо! — обрадовался Ариман. — Это главное. Где он?

— Возглавляет новый институт. Институт Проблем Бытия.

— Чем занимаются?

— Главная проблема — многомерность, теневые векторы пространства-времени, переход от длительности к мгновенности. И многое другое. Даже странно, что так быстро…

— Не странно! — прервал Ариман. Тяжкая дума залегла на его челе. Он насупился. — Вот куда направлена стрела! Зерно прорастает. Проклятое семя Корсара!

— Горикорень собирается на Луну.

— Зачем?

— Важный эксперимент. Суть эксперимента засекречена. Знаю только одно: это будет филиал Института Проблем Бытия.

— Общие фразы! — раздосадовано молвил Ариман. — Ты не узнал конкретно, что именно они планируют?

— Попробуй узнать!

— Ты ведь Космоследователь!

— Но не в таком хаотическом мире. Он мне опостылел, Ариман, этот трехмерный бордель. Замышляешь одно — получается иное. Царит неопределенность. Не ведаешь, как в тот или иной момент будут действовать эти непоследовательные Существа.

— Хорошо, хватит об этом. Другие Космократоры?

— Еще не нашел.

— Меркурии?

— Он и тут детектив. Странная криминальная история. Он разыскивает Громовицу.

Пусть ищет! Ха-ха-ха! Все криминалисты мира не помогут ему!

— И все-таки… ты не утешил меня, — задумчиво сказал Ариман. — Придется мне самому взяться за дело.

— Тебе? — удивился Ягу. — Ты покинешь Ару?

— Ты не понимаешь, — холодно возразил Ариман. — Решающий час, Ягу Решающий!

Каждое мгновение может оказаться фатальным. Мечи причинности подняты. Их не видно, но они — в полете. И наш меч должен ударить первым. Готовь квантовый инвертор, Ягу! Я перехожу на Землю!..

Вернувшись со свидания, Галя долго бродила по улице. Было грустно. Что-то не давало покоя. И Григор не такой, как всегда. Прикрытый, невеселый. Тень на челе, какая-то тревога в глубине очей. Она так полюбила его. Каждый день виделось ей крутое бледное чело, ясный взгляд, добрые, сильные руки. А сегодня милый Григор словно отсутствовал. Казалось, что вместо него кто-то иной шел рядом — напряженный, обеспокоенный. О чем-то он умалчивает, что-то таит. И не далекое, не чужое, а нечто близкое, связанное с нею.

Трепетно вырисовываются пунктиры их общей тропинки. Волнуются, сближаются, расходятся. Что им суждено? От чего зависит доля? Быть или не быть им вместе?

Неужто мало мук и терзаний? 3а что? Хотя бы уж за грехи, за преступления или за вину предков…

Галя вспомнила прошлое, когда была в интернате. Училась хорошо, вела себя сдержанно, как Прирученный волчонок, испуганно поглядывающий на непрошеных опекунов, что терпит ласку похитителей, ибо не видит леса, куда можно было бы удрать.

Никто ее не обижал. Но и дружбы не было. Слышался шепот — оскорбительный, горький. Что-то об отце. О каких-то миллионах. Какие миллионы? Он их не мог взять. Он был искренний и хороший… Галя уединялась, искала утешения в воображаемых мирах. Возникали перед нею прекрасные далекие миры, а в них — великодушные, смелые герои. Замки, возведенные из хрусталя и лучей, молниеносные полеты между звездами, радостные встречи с небесными существами. В мечтах было хорошо, уютно, уверенно. Ощущала себя в родной стихии.

Нашлись вне интерната люди, которые отметили ее. Ласково заговорили. Так она очутилась в секте пятидесятников. Ей импонировала атмосфера братства.

Вдохновенные слова Учителя: «Надо вам родиться свыше!» Как прекрасна! Надо вечно обновлять себя, отбрасывать негодное, никчемное, как отбрасывает гадюка старую, ненужную шкурку. «Кто любит душу свою — тот погубит ее!» И это — прекрасно!

Эгоизм вырождает человека, холодит сердце, разъединяет с друзьями. А одиночество рано или поздно умертвит душу. Мудро сказано!

Галя устремилась в объятия любви — неземной, вдохновенной, волшебной. «Иду, чтобы приготовить вам место, чтобы и вы были там, где Я буду! Заберу к Себе!» — «Возьми, возьми, Любимый! — рыдала она, падая на колени и заливаясь блаженными слезами. — Открой врата правды, хочу любви, хочу дружбы и радости! Пошли друзей — мужественных и мудрых!»

Но между голубыми туманами блаженства иногда проглядывала полоса трезвости, раздумий. Галя приглядывалась к тем, кто стремился рядом с нею якобы к правде, пыталась войти в их духовный мир, понять… Проходил постепенно хмель новизны, и она увидела тривиальных людей, весьма банальных, только напоенных экзотическим духовным напитком. Они жили и поступали так же, как миллионы неверующих. Ходили на работу, женились, выходили замуж, покупали мебель, мечтали о новых квартирах, любили сказать ехидное словцо о ближнем. И только вечерами надевали на себя маску. Будто играли сами перед собою некий спектакль.

Начались сомнения, колебания. Внимательно вчитывалась в Новый Завет. Нашла тысячи несообразностей. Ужаснулась тому, что случилось перед Голгофою, после нее. Какие трусы, невежды! Даже несколько часов побыть рядом с Ним в бдении в саду Гефсимании они не могли. Терпения не хватило, силы, веры? Не поспать, сосредоточиться, проявить пламенное желание защитить Учителя от чудовищной судьбы — кто знает, как бы обернулось колесо мировой судьбы??

Глухо шумели деревья в Гефсимании. В ужасе глядели с неба звезды на последние минуты неслыханной драмы. Равнодушно смотрели на поцелуй Иуды. Смотрели, как устремились врассыпную «верные» ученики и последователи. «Учитель, кто из нас сядет одесную тебя, а кто — ошуюю в царстве Твоем?» Вот оно, пришло мгновение венчания на новое царство! Кровавое, душераздирающее венчание! Где же вы, ученики, апостолы? Почему не встали плечо к плечу рядом с Учителем, вашим Владыкою? Один — по правую руку, второй — по левую?!

Где там! Разбежались, как испуганные мыши. Шли поодаль, потерявшись в толпе орущих, заинтригованных иудеев. Шли, дрожа за свою опустошенную жизнь, надеясь на чудо. А вдруг распахнется завеса неба и легионы ангелов сойдут с высоты на землю и мечами светоносными защитят Мессию?!! О, тогда можно будет броситься к Его ногам, стать рядом, чтоб все отметили верных учеников!

Чуда не было.

Была холодная ночь. Издевательства, насмешки, удары. Укоряющий взгляд синих очей, наполненных слезами муки с сострадания. А ученики — во тьме. Растерянные, уничиженные.

Не поняли ничего, ничему не научились. «Пока свет с вами — пользуйтесь. Пока не угас — идите за светом». Угасает свеча, пропадает тропинка в густой мгле, ночные туманы скрывают окоем.

Учителя истязают, а Петр греется у огня. Почему не встанет, не бросится к мучителям, не вспыхнет святою любовью? Почему не позовет учеников, своих товарищей, чтобы кольцом огня праведного окружили глашатая любви? Кто посмел бы истязать его? А если бы и посмели, то пламенная жертва всех учеников невиданным факелом вспыхнула бы на века, на тысячелетия! Не паутина догматов и церковных хитросплетений, а пример героического самоотречения!

Гале становилось жутко на молениях. Она в ужасе смотрела на конвульсии «пророчиц», которые, впадая в транс, бормотали несусветный вздор, принимаемый остальными за «божественный язык». Она теперь видела только больных людей, коим следует лечиться.

Что общего между этим жутковатым сборищем и теми волшебными сферами, которые Галя видела в воображении, где между звездами летают создатели планет, где на помощь друг другу мчат, не задумываясь отдать на алтарь гибели собственную жизнь, где не молятся выдуманным чудовищам, ибо ведают: в сердце Человека и бог и дьявол?

Она оставила секту. Поступила на курсы медсестер. Приходил пресвитер. Умалял, оросил, угрожал. Еще бы! Такую овцу потерять! Но Галя навсегда вызволилась из этих сетей. Несла в сердце любимый Образ Космического Человека, мечтала о нем, любила его, но уже не могла отдать свою мечту на глумление жадным, алчущим, патологическим кощунствующим.

Затем — встреча с Григором. Удивительная встреча… Будто сон. Что-то давнее, полузабытое, необъяснимо воскресало, выплывало из глубины души. Его глаза! Где она их видела? Почему, полюбила сразу? Или, быть может, всегда любила?

Его видения иных планет, мятежей, небывалых свершений. Почему она так близко принимает их к сердцу и они для нее не просто славные сказки, а некая близкая и мучительная реальность, закрытая пока что покрывалом этой жизни? Так лес закрывает реальный окоем, горизонт, что издалека виделся очам искателя. Войдешь в лес — окоема не увидишь, но все же путешественник знает, что он есть.

Многоплановая жизнь. Сплетение многих эволюции. А как же иначе? Мы привыкли ощущать себя одиноко на планете, вообразили единосущими в целой Солнечной Системе и даже в мирах галактик. Пишут, пишут об этом многие ученые мужи, радуются, что Вселенная — пустынна. Ах, младенцы переученные, перенасыщенные информацией! Как угнетает вас ваша же эрудиция! Как трудно вам допустить к сердцу сказку. Ведь даже Земля может быть перекрестком многих разных эволюций!

Как хорошо мечтает об этом Григор! Раскрыть сплетение противоречивого земного бытия, понять его величие и порочность — исполинское задание. В природе непрерывно происходит Нарушение Космического Права, действуют силы антитворческие, и кто-то же должен находить преступников, требовать от них ответственности?

Галя улыбнулась. Она вошла в жизнь Григора, стала мыслить его идеями, терминами.

И все же тревога не проходит. Будто где-то на страже туго заведенная пружина.

Возле калитки темнела фигура. В сумраке видно было очертание машины. Галя остановилась. Кто? Быть может, срочный вызов в больницу?

Человек молчал. Девушка испугалась. Грабитель? Что делать? Кричать, звать соседей?

— Галя!

— Боже!

— Галя, это я…

Девушка бросилась навстречу родному голосу, обняла отца, судорожно припала к его груди. Мой родной, мой милый тато, откуда ты? Откуда? Она заглядывала в его лицо, но видела только глубокие провалы очей, слышала тяжелое дыхание. От него пахло лекарствами, на плечах болтался полосатый халат.

— Откуда ты? — плача спрашивала она. Где был так долго? Пойдем в комнату…

— Тсс! — тревожно прошептал отец, оглядываясь. — Мне нельзя!

— Почему? — испугалась Галя.

— Я бежал!

— Откуда? Что ты говоришь?

— Из караван-сарая. От татарвы. Спасибо казакам — помогли. Вот мой товарищ на страже. Машина наготове. Только что — мы в Дикое Поле. Не догонят…

Девушка замерла. Психически больной человек! Вероятно, удрал из больницы. Что же делать? Батечку мой, что же с тобою делать?

— Я хотел тебя видеть. Следователь дал твой адрес…

— Какой следователь? Ты ведь сказал, что татары…

— Татары — это позже, — объяснил отец, испуганно оглядываясь. — А следователь — немного раньше. Меня таскали из-за чаши…

— Из-за чаши?

— Да. Я был на том свете. Там покойный отец дал мне чашу. Для тебя…

— Для меня?

— А для кого же еще? Ты же казацкое дитя. Та чаша — волшебная. Ее били — не разбили, жгли — не сожгли, долбили — не раздолбили. Такого материала на Земле нет. Все заинтересовались — где взял? Кто тебе дал? Я им — правду. Так, мол, и так, на том свете предки мне дали. А они — кто смеется, кто злобится. Ясно — никто не верит. А ты, я знаю, поверишь.

— Я верю, таточко, но где же она?

— Эге, — счастливо засмеялся отец, — теперь она снова со мной. Туточки в машине.

Мой товарищ привез ее.

Галя растерялась. Везти отца снова в Павловскую? Замыкать его в «караван-сарай»?

Стать преступницей в его глазах?

От машины отделилась фигура, приблизилась. Девушка рассмотрела молодого парня, лицо расплывалось в сумраке.

— Добрый вечер, — послышался спокойный, ласковый голос. — Я слышал ваш разговор и решил вмешаться. Вы можете не понять…

— Я в самом деле ничего не пойму, — с мукою воскликнула Галя, устремившись к незнакомцу. — Объясните.

— Минуточку, — вкрадчиво отозвался парень. — Не кричите. Вы понимаете, откуда он?

— Разумеется, я сразу это поняла.

— Тем более… Я помог ему оттуда выбраться…

— Зачем?

— Всего сразу не объяснишь. Он вспомнил о чаше…

— Вы тоже об этом? Что за мистификация?

— Не мистификация, — возразил неизвестный. — Чаша существует. Она на самом деле как-то досталась вашему отцу. Но не это имеет значение. Это — второстепенное дело. Главное — чаша удивительный феномен. И она адресована именно вам…

— Мне?

— Да.

— Не понимаю.

— Я тоже не все понимаю.

— Кто же вы?

— Ученый. Теоретик, — уклончиво ответил юноша. — Я производил анализы странной чаши, знаю немного историю вашего отца. Ни ученые, ни врачи, ни тем более следователи не могут серьезно воспринять его рассказ. Для ученых чаша — просто удивительный феномен, для следователей — загадка, криминальный казус, требующий объяснения… Ну а для врачей — чаша пустое, а главное — болезнь отца, шизофрения или психоз. Их интересует только патология, а чаша — выдумка, фикция.

Заколдованный круг! Мы с товарищами решили…

— Кто это… мы?

— Я и несколько друзей из Института физики. Мы решили разрубить этот узел, преодолев бюрократические рогатки. К тому же — помочь отцу. Знакомые врачи помогли забрать его из больницы. Теперь мы спокойно расспросим его в вашем присутствии, чтобы все законно, спокойно, в интересах науки и его, вас…

— Мистика, — прошептала Галя. — Рехнуться можно!

— И все же — факт! Едем!

— Куда?

— К нам. Там ждут. Группа ученых и крупных врачей, психологов. Отец все расскажет, мы запишем. О нем не беспокойтесь, его излечат. Ваше присутствие…

— Где это?

— Недалеко. Коттедж Института, тихо, спокойно…

— Хорошо, — решительно сказала девушка.

Она села на заднее сиденье рядом с отцом. Он обнял ее, что-то бормотал счастливым голосом. Машина мягко двинулась. В отблесках фонарей девушка теперь видела небритые щеки отца, его дикий взгляд.

— Таточку, — шептала Галя, — что же с тобою было, где ты был?

— Ничего, ничего, доченька, — счастливо смеялся отец, поглаживая ее руку. — Теперь все будет хорошо. Я уже не винокур! Я теперь казак!

— О чем ты, таточку?

— Я правду говорю! Мне отец горькие слова молвил… И дед… И прадед… А что?!

Все верно! И я их послушался. Теперь — Дикое Поле — моя обитель! Ого-го!

Погуляем!

— Спокойно! — отозвался юноша с переднего сиденья, не оглядываясь. — Соглашайтесь. Все будет отлично…

— А где же чаша? — спохватилась девушка.

— Вот она. — Незнакомец подал черную шкатулку. — Откройте и посмотрите. Не бойтесь. Она неподвластна земным стихиям, не разобьется…

Галя дрожащими руками открыла шкатулку. На темном бархате вспыхнули фиолетовые искры. Она взяла чашу. Послышался мелодичный перезвон. В чаше загорелась голубая капля, запылала алая жидкость, послышался нежный аромат цветов. Галя испуганно смотрела на дивную трансформацию, не зная, что предпринять.

— Ага! — радостно заорал отец. — Я не лгал! Глянь — там вино! Вино бессмертия!

Пей, доченька! Пей! Это для тебя оно появилось! Я не мог выпить… недостойный я! Да! А ты… Пей!

— Погодите! — резко вмешался юноша. — Отдайте чашу!

Девушку поразил его тон. Ледяной голос, холодное лицо, властно протянутая рука.

Ее душа возмутилась. Кто он — этот юноша? Почему судьбою отца распоряжаются неизвестные люди?

— Я не отдам чашу! — гневно ответила девушка. — И остановите машину. Я не желаю детективных историй. Я идиотка, что согласилась ехать с вами. Отец требует лечения. В нормальной больнице. А чашу пусть изучают ученые в Институте, а не в какой-то подпольной группе! Остановите машину, я хочу вернуться домой!

— Верните чашу! — зловеще повторил юноша.

За окнами машины чернели святошинские леса, между деревьями мерцали редкие огоньки коттеджей. Кричать? Драться с ним? На отца надежды нет! А что она может сама? Теперь Галя поняла, что попала в скверную историю, в капкан. Тут какое-то преступление! Она лихорадочно думала, как поступить, но мысль металась в пустоте. А машина неслась во мраке, разрезая лучами фар стену ночи. Но вот юноша резко повернул налево. Замигали стволы сосен, густые кусты.

— Куда вы? — отчаянно закричала Галя.

Машина остановилась. Девушка ударилась лбом о переднее сиденье. В голове послышался звон, в глазах потемнело. Затем властная рука прижала к ее устам что-то мягкое, удушающий запах проник в сознание, отнял волю. Руки и ноги мгновенно окоченели. Шкатулка с чашей упала на колени. Девушка все слышала, но не могла пошевельнуться. Где-то недалеко орал отец, с кем-то ругался.

— Проклятые басурманы! — кричал он. — И тут вы! Приблуды ханские, янычары! Ага!

Знай наших! Так тебе! Я тебе покажу, как выкрадывать священную чашу! Вот тебе!

Вот тебе!

Выстрелы. Стон. Что это?

Бред? Сновидение?

Проснуться бы. Раскрыть глаза. Нет силы. Нельзя…

Кто-то вытаскивает ее из машины, несет.

Слышен тонкий, пронзительный свист. Сквозь закрытые веки пробивается призрачный свет. Ее кладут на что-то мягкое. Тишина. Потом шелестящие шаги, суетящиеся звуки.

Мощное гудение. И вновь — покой. Помещение такое тесное, что нечем дышать.

Огненные лезвия режут ее тело на мириады частиц. Пустота.

Проходят минуты. Или века? Кто скажет?

Черная волна бытия плещется, формирует чувства, дает тело. Она снова ощущает горячий пульс жизни. Холодный камень, запах сырости. Неприятные, резкие голоса.

— Кто она?

— Бесноватая. Что станет говорить — не обращайте внимания. Одержима дьяволом.

— Зачем она мне? — спросил недовольный женский голос.

— Не тебе, а мне! — резко возразил мужской тенор. — Вот, возьми. Тут достаточно.

— Это другое дело, — обрадовалась женщина. — Ты не забываешь о храме божьем.

Спаси бог! Будь покоен, она отсюда не выйдет!

— Прощай, святая мать! — прозвучал иронический голос. — Береги ее. Не мучь, но глаз не спускай!

Загромыхала металлическая дверь.

Снова тишина. И холодный враждебный мрак…

…Сергей Гореница отодвинул листики с расчетами, зевнул. Довольно улыбнулся.

Чудесно! Все сошлось. Что покажет практика? Он уверен в успехе. Тревога есть, куда от нее денешься? А сомнений нет. Откуда тревога? Ведь это прыжок в неведомое, в тайну. Никто не знает, что ожидает искателя там. Враг или друг?

Сергей поднялся с кресла, подошел к окну, отодвинул занавеску. На фоне неба выделялась Печерская лавра, сверкала золотом в лучах прожекторов. Покачал головой. Какое странное соединение — старинная колокольня и электричество, архаические кресты и компьютеры, фигуры святых в раззолоченных одеяниях и толпы модерновых туристов! Как все эклектически смешалось!

Наследие разных веков, взглядов, предпочтений, традиций. Человечество несет их на плечах, в каждой клеточке, не в состоянии стряхнуть. Узкая тропинка, вокруг — стены. Рождение — смерть. Безмерность над головою, вокруг нас, но путь туда — заблокирован. Кем, когда? Сотня полетов ракет, бескрылые теории, трусливая мысль. Все это словно рисование иголкой картины в воздухе. Никакого следа! И амбиции человеческие тают, и ученые начинают понимать, что тщетно «взнуздывать» природу, что Космос — непознаваем на этом уровне осознания. Неведомый, враждебный, равнодушный. Он не откликается на наши призывы и стоны. Надо искать иных путей! Каких же?

Лавра! Там тоже похоронены целые поколения искателей пути в беспредельность.

Жажда объять идеал, подняться к святости, к мудрости, расширить сознание. А в жизни? Вокруг — цинизм, толпы молящихся и бессилие молчащего бога.

Беспредельность молчала. Колокольни, блестящие купола стремились к небу, воплощая в себе мечту человеческого духа о красоте, братстве, и замирали на века, словно надгробные памятники суевериям и тщетным надеждам.

Но вот… пришел час! Свершается! Сергей знает, что возврата нет. Будет буря, ураган. Будут жестокие споры. Эксперименты, которые поразят даже ученых бегемотов с толстенной догматической кожей. Тогда новый горизонт откроется.

Впрочем, бывает и так, что заключенный, отсидев срок, не желает оставлять темницу. Привык к тюремному размеренному ритму. А там, за стенами, неожиданности, там надо думать, напрягать мозг, отвечать за что-то.

Парадоксально, но факт! Есть такие. И в жизни, и в науке! Тюрьма догматов и традиции тяжеловесна, угрюма, невыносима, но рутинный разум не желает, боится оставить уютные, привычные стены.

Что ж, есть и смелые души. Они нашлись! Нашлись среди космонавтов, физиков, в среде психологов и парапсихологов, есть физиологи, медики, изучающие человеческое естество в необычном аспекте, в неожиданных направлениях. Много наук заинтересовано в крушении стены времени и пространства. Речь идет не о каком-то локальном эксперименте, но о рождении Нового Мира, о прорыве в сверхмерность! Чудно и радостно!

Вот хотя бы космонавт Ворон. Несдержанный, пылкий, яростный в замыслах и осуществлении их. Соратник, помощник, боец. Как он ухватился за идею Сергея. Как отгрызался от нападений ортодоксов! Даже сейчас слышится его звонкий, клокочущий голос: «Понимаю тебя, Сергей! Ох как понимаю! Ощутил это в полете, в космосе.

Зримо, нутром, всем телом. Не понимаешь? Я объясню. Пока ракета стремится вверх, к звездам, пока она на волне ураганной энергии — есть полет! Тогда ты ощущаешь себя уверенно, радостно. Одним словом — вдохновенно! А финишируешь, падаешь на Землю — что-то теряется от творческого огня! Знаешь, что надо возвращаться домой, в Космоцентр, к друзьям, ведь там ждут, волнуются. И все же финиш — не полет1 Ракета, аппарат падает — понимаешь? Так и наука: пока идет поиск, подъем мысли — это наука, познание! А форма застыла, обрисована теория — это уже печаль, рутина. Железобетонные формулировки в науке — конец познания. Ученый обязан быть вечно над пропастью неизведанного, вечно стремиться перелететь ее и не мочь перелететь! А что? Если бы материя имела завершение сама в себе, не существовало бы Космоса, жизни, прогресса! Материя — это как бы зерно с беспредельной, неисчерпаемой потенцией, словно бездна, вечно расширяющаяся.

Поэтому, Сергей, твои сумасшедшие мечты о прорыве в сверхмерность — это воля материи, звучащая в нас! Слышишь?»

Слышу, слышу, друг мой? Всегда помню! Знаю, что не подведешь, не предашь!

Найдутся и еще энтузиасты. Хотя впереди столько преград!

Раздумья Сергея прервал стук в дверь. В кабинет заглянула старенькая ласковая женщина в черном платке. Это была домашняя работница.

— Что вам?

— Там гости, Сережа, какие-то. К тебе.

— Гости? Так поздно?

— Гости. Видать, издалека, из-за границы. На голове целая копна наворочена. Из арапов, что ли…

— Из арабов? — усмехнулся Сергей. — Может быть, ученый? Не предупреждали. Ну, просите…

Старушка исчезла. Вскоре в прямоугольнике дверей выросла высокая белая фигура с тюрбаном на голове. «Индус», — подумал Сергей.

— Не совсем так, — сказал неизвестный, как бы отвечая на мысли ученого, и сложил руки в традиционном приветствии Востока.

— Вы умеете читать мысли? — смущенно спросил Гореница, отвечая гостю легким поклоном.

— Да. Это весьма легко. Все видно на лице. Извините, я не назвал себя. Кемал Синг. Биолог, физик, медик.

— Ого!

— Вас это удивляет?

— Нет. Теперь время синтеза. И все же — такое бывает не часто.

— Я не индус. Моя родина — в других краях. Меня заинтересовала ваша страна, ее философия, традиции, тайны. Разумеется, имя, названное мною, тоже условность. В Индии это обычное дело. Вас интересует мое настоящее имя?

— Нет, — сухо ответил Сергей.

— Прекрасно, — сказал гость, внимательно разглядывая хозяина. — Ведь большинство людей этим интересуются — именами, положением в обществе, званиями, но не сутью…

— Меня не интересует то, о чем вы вспомнили.

— Знаю. Меня тоже заинтересовал не ваш статус доктора наук.

— Исследователю тайны звания ни к чему, — согласился Гореница. — Кстати, где вы изучали наш язык?

— О, я знаю большинство земных языков.

— Как вам удалось их изучить?

— Я их не изучал.

— Вы хотите заинтриговать меня? — улыбнулся Гореница. — Извините, я плохой хозяин, вот здесь удобное кресло, прошу садиться. Еще раз извините. Хотите кофе?

Может быть, вина? Или коньяк?

— Не пью, — ответил Синг, стоя у двери и глядя немигающим взором на ученого. — Не беспокойтесь. Отбросим светские условности.

Что-то знакомое показалось Сергею в лице гостя, в его манере, в глубоком холодноватом взгляде. Что-то давным-давно известное. Но где, когда, откуда?

— Хотите припомнить, где мы встречались?

— Снова читаете мысли?

— Слышу, — возразил гость.

— Ну что ж. Я не умею замыкать мысли.

— Когда-то это вам удавалось.

— Когда? — удивился Сергей. — Мы где-то встречались?

— Не в этом мире.

— А, — рассмеялся ученый. — Вы имеете в виду метемпсихоз, перевоплощение? Ну, это весьма проблематично. К тому же есть иные объяснения генной памяти…

— Я имею в виду нечто другое, — молвил Синг. — Впрочем, мы уклоняемся от того, ради чего я прибыл к вам. С вашего разрешения — я теперь сяду. Спасибо. Мне тут удобно. Если можно, я поверну лампу вот так. Не люблю яркого света.

— Я слушаю вас, — кивнул Сергей, сев напротив гостя.

— Узнал о вас в Индии. Читал вашу книгу «Проблема многомерности». Замечательно.

Теоретическая бомба.

— Ну, не совсем. Похожие идеи высказывались многими мыслителями, в древности и теперь. Особенно на Востоке…

— Да, разумеется. Метафизика Востока подошла вплотную к анализу многомерности.

Некоторые исследователи, безусловно, пробивали ограничения временно-пространственного коллапса, выходили в соседние сферы, но…

— Что?

— Они не могли открыть принципиально новой эволюционной спирали для человечества. Знаете, у Рамакришны есть чудесная притча о соляной кукле, решившей исследовать океан. Она приходит к воде, погружается в нее, углубляется, восхищается (ах, ах, как хорошо, я таю, таю!) и — навсегда исчезает, тает без остатка.

— Остроумно, — сказал Сергей. — Я помню эту притчу. Весьма кстати. Одиночные эксперименты, тем более если они заканчиваются сумасшествием, или смертью в самадхи, или религиозным экстазом, прекращающим сознательную самоэволюцию… все это успеха не принесет…

— Согласен, — молвил Синг. — Поэтому я и обратил внимание на ваши идеи. Оставил свою лабораторию у Даджилинга, приехал в Москву. Там меня познакомили с учеными, руководителями Академии. Познакомили с весьма странными работами по проблеме параллельных миров, «теневых» миров, антимиров. Но все это не то. Это как бы продолжение той же надоевшей эволюционной карусели, нагромождение известного в неизвестном. Я высказал пожелание увидеть вас, ибо мои работы шли в том же ключе — овладение бытием мгновения, а значит — прорывом в вечность. Мне дали рекомендации к вам. Они где-то здесь, в портфеле…

— Не беспокойтесь. — Сергей остановил гостя жестом. — Мы договорились — прочь формальности.

— Хорошо. Я сразу же приступлю к делу. Прошу взять меня на Луну.

— Вот как? Какие основания для такой просьбы?

— Я принесу пользу. Весьма значительную. Всю жизнь экспериментировал в сфере многомерности.

— Извините, — отозвался Гореница, — если вы меня будете знакомить с астральными и прочими сферами, то…

— Храни меня господь, как говорят у вас, — засмеялся Синг, и в его черных магических глазах сверкнули синеватые искры. — Никогда не уважал менторов. Да еще мистических. То — сфера теории. А теорий, как известно, столько, сколько теоретиков. Возможно, в тех допущениях и есть рациональные зерна, но мое кредо — чистая практика!

— Это другое дело! — одобрительно сказал Гореница. — Но что вы можете предложить, если мы вас возьмем на Луну?

— Я знаю — ваше строительство необычно. — Синг серьезно взглянул на Сергея. — Там планируются разнообразные эксперименты. Но главная ваша проблема — чувствительные психомедиаторы. Верно?

— Да. Это так.

— Предлагаю свои услуги именно здесь. Вы уже могли убедиться, что я легко читаю мысли.

— Ну, это проще. Такие люди есть и у нас. Это, в конце концов, артистизм. Что вы умеете еще?

Синг указал рукою на маленькую фаянсовую игрушку, стоящую на противоположном конце стола.

— Что это?

— Японский сувенир. Когда-то пришлось бывать в Токио на симпозиуме, купил. Он вам нравится?

— Подходящая вещь для эксперимента. Внимательно смотрите на сувенир. Теперь на мою ладонь…

Синг раскрыл длинную чувствительную ладонь, на ней ничего не было. Он сложил пальцы в кулак. Сергей вопросительно поглядывал то на гостя, то на куклу.

Гость сосредоточился, чело его потемнело. Гореница явственно увидел, как очертания сувенира таяли, исчезали. Все. На том краю стола нет ничего.

Синг раскрыл ладонь. На ней лежала игрушка.

Гореница засмеялся.

— Фокус. Вы там, на Востоке, все мастера на иллюзии. У нас есть такие ловкачи в цирке…

— Извините, — холодно возразил Синг. — Я считал, что вы воспримете феномен серьезно. Я прибыл издалека не для фокусов.

— И все же… я экспериментатор-скептик. Пока есть возможность обмана, я не приму на веру даже то, что видят мои глаза.

— Попробуйте усложнить эксперимент, — сухо предложил Синг.

— Отлично. Дайте сувенир. Я ставлю его на место. Теперь… чем бы его накрыть?

Ага, вот прозрачный колпак. Стекло. Теперь — пожалуйста. Делайте вашу трансмиграцию и телепортацию…

Когда сувенир исчез из-под колпака, придерживаемого рукою Сергея, в комнате наступила тишина. Ученый внимательно посмотрел на гостя, который невозмутимо переложил игрушку из ладони снова на стол, затем одобрительно воскликнул:

— Замечательно! Но как это вам удалось? Надеюсь, это не тайна, как у фокусников или у факиров?

— Разумеется, нет. Я приехал для того, чтобы предложить научную помощь, а не демонстрировать феномены…

— Это мне нравится, — доброжелательно воскликнул Гореница. — Тогда объясните, пожалуйста…

— Погодите, — вздохнул гость. — Это результат долголетних тренировок.

Концентрация психоэнергии. Если человек умеет ее концентрировать, это позволяет владеть низшими градациями субстанции-материи. К тому же не забывайте, что психическая энергия под контролем самосознания может действовать целеустремленно. Короче, когда я прикажу, чтобы излученный мною психический импульс-квант дезинтегрировал этот сувенир там и синтезировал его в моей ладони — задание выполняется безукоризненно. Успех зависит от напряжения энергии!

— Замечательно! — обрадовался Гореница, поднимаясь с места. — Это то, о чем я мечтал. Соединить мощную энергостанцию и биомедиаторы определенной психонастройки. Это позволит глубоко проникать в недра материи, времени и пространства, анализировать строение континуума, проверять наши теоретические предпосылки и ставить новые задания. Вы своевременно появились. Вот моя рука!

— Это я вас должен благодарить! — Синг пожал руку ученого. — Откровенно говоря, не надеялся, что вы захотите так серьезно воспринять незнакомые идеи…

— Было, было! — весело ответил Гореница. — Теперь все меньше ученых, отрицающих незнакомые идеи только потому, что они нетрадиционны! Итак, решено. Я возьму вас в свою группу! Что относится к полету на Луну — не обещаю твердо. Посоветуюсь в Академии. Завтра — условимся. А теперь — отдыхайте…

Глава 4. Зов из прошлого

Григора словно подменили. Ходил как в воду опущенный. Не смеялся, не шутил.

После работы сразу же спешил домой, замыкался в своей комнате, читал, чертил схемы, что-то писал.

Дед Микита подсмеивался. Пробовал донять его остротами.

— Разлюбила, что ли? Другую найдешь! Они все теперь такие — ветрогонки! Не печалься, Григорчик, пусть им то да се! Вот и моя баба, это теперь она будто ничего, а в молодости — глазищами своими только стрель, стрель, стрель! На все стороны!

— Ври, ври, старый гуляка! — беззлобно отвечала баба Мокрина. — Меня тебе не донять! Таким ты был и смолоду. Трепло. Таким и остался. Верно люди говорят, что горбатого могила исправит!

— Эге, теперь уже врачи горбатых исправляют, — смеялся дед. — Сам читал.

— Горбатых, может быть, и лечат, а твоего языка вреднющего, наверное, никакой дохтур не вылечит. Разве что отрезать?

— Кто же тогда тебя пилить будет? — хохотал дед. — Ты ведь умрешь от тоски.

Так старенькие хозяева пытались расшевелить парня, но он оставался хмурым, неразговорчивым. Иногда даже нелюбезным. На ходу что-то перекусывал на кухне, быстренько возвращался в комнату и снова замыкался. Залегала тишина. Старики переглядывались, горестно покачивали головами.

— Свела с ума, проклятая, — ворчал дед.

— А вдруг дело какое-то… государственное…

— Какое там дело! — махал рукою дед. — Дело так не засушит. Это лишь женская стать способна с человеком такое сотворить…

Галя в самом деле закрыла белый свет для Григора. Только и думал о ней. А засыпал — какие-то чудища надвигались на него, бандиты, преследования терзали изнемогающее подсознание. Он похищал Галю из высоких замков, угрюмых башен, спускался по шатким лесенкам над пропастями, скакал на коне рядом с нею, бился с врагами на саблях. Иногда, убегая, срывался со скалы, падал в бездну и вырывался из объятий сна весь в холодном поту.

Шеф требовал: скорее, скорее! Думай, собирай материалы, распутывай клубочек. Где чаша? Куда исчезла Куренная? Почему убили ее отца?

Что он мог ответить? Пересказать легенду? Полубезумные бредовые видения Куренного? Для фантастического рассказа подходит, но для серьезного детектива — абсурд!

Расспрашивал соседей по улице Покрученной. Бывал у людей, живших недалеко от места преступления. Ездил на Полтавщину, встречался с Кравчиною, бывшим другом Куренного. Возникала весьма интересная гипотеза. Фантастическая, но опирающаяся на логику.

Куренной в самом деле нигде не прятался от правосудия. Не было нужды. Следствие показало, что виновен в хищении главбух водочного завода, за что он и отдан под суд. Дальше. Куренной вернулся домой в той же одежде, в которой уехал на охоту три года назад. Кравчина подтверждает это. Рассказы Кравчины и других «приятелей» Куренного тождественны с его записками.

Чаша — не выдумка. Ее видели, держали в руках десятки людей. От работников милиции на Полтавщине до научных сотрудников в Институте физики. Вещь в самом деле необычная. Во всяком случае, чаша обладает свойствами, еще неведомыми земной науке. Значит, следует допустить, что где-то существует лаборатория, синтезирующая такие вещи. Тогда зачем она это делает? Преступники? Зачем им это?

Продавать такие чаши — выгода невелика. Да и зачем подпольным мастерам награждать Куренного таким «сувениром»? Чтобы оправдать его потустороннюю одиссею? Несерьезно! Если бы кто-то достиг такого результата в технологии, то наверняка получил бы Нобеля! Как пить дать! Зачем ему прятаться?

Возможно допущение из области неведомого: сдвиг фазы времени. На три с половиною года. Для Куренного в том субъективном времени прошло около часа. Иллюстрация к теории относительности. А встреча с отцом, с предками? Как объяснить эти видения? Возможно, это психогенетические наслоения, динамические видения подсознания, своеобразный сон? Мозг Куренного не мог адекватно воспринять иной реальности, иного измерения. И таким образом сформировал фантастическую галлюцинацию…

А в самом деле — он побывал в некоем параллельном мире, где мыслящие существа дали ему чашу, чтобы та вещь попала в трехмерность. И не просто куда-то, а в руки Гали. Значит, акция целенаправлена.

Кто-то также знал, что Куренной побывал в параллельном мире. За ним следили. За чашей тоже. Значит, были посвящены в ее значение. Это могли быть только мыслящие существа иных миров. Земные люди ничего не знали о чаше и не имели практической возможности знать.

Чаша похищена. Галя тоже. Куренной убит. Отец им не нужен. Нужна она. Вероятно, Галя обладает некими способностями, которые в сочетании с чашей дают нужный результат. Есть в этом хотя бы зернышко истины? А вдруг все окажется миражом, мыльным пузырем?

Нет, нет! Прочь сомнения! Пока что все логично и последовательно. Надо идти дальше.

Жители Святошина, коттеджи которых расположены недалеко от места события, подтвердили, что были свидетелями странного феномена — появления огромного диска, подобного исполинскому волчку. Явные признаки НЛО — неопознанного летающего объекта. Сначала Григор пренебрежительно отнесся к этому. Затем старательно расспросил людей о малейших подробностях.

Бова ввел в свою картотеку термин НЛО. Перечитывал все, что имело отношение к проблеме. Существовали самые разнообразные мнения. Многие считали аномальные явления фикцией, атмосферными феноменами, оптическими эффектами; иные утверждали, что НЛО — это исполинские шаровые молнии; третьи уверяли, что мы имеем дело с энергетическими порождениями электромагнитного поля Земли, своеобразными живыми или даже мыслящими существами, которые «питаются» грозами, индукционными токами высоковольтных линий, потоками солнечного ветра или бета-распадом, возникающим в процессе ядерных реакций (именно поэтому их, мол, часто видели над атомными центрами). Объясняли НЛО и как создание земных инженеров, своеобразных капитанов Немо, прячущихся от людей в недоступных местах. И наконец, были ученые, выдвигающие самые фантастические допущения.

Первая гипотеза: НЛО — корабли с далеких планет. Вторая: аппараты иных измерений пространства, где существует параллельная эволюция. Третье: это посланцы нашего собственного будущего, устройства для путешествия во времени, способные проникать в прошлое.

Григор размышлял: жителям Венеры, если они есть, или там Марса, альфа Центавра — зачем Галя? Чаша? Вообще любые земные события? Тут замешаны существа, знающие Галю. Ведающие, кто она. Значит, она несет в себе информацию иных миров? И возможно, он, Григор, тоже оттуда? Тогда его сновидения и имеют какой-то смысл?

В тех видениях раскрылась космическая драма человечества Системы Ара, существующей в параллельном измерении. Ариман не оставил в покое беглецов, он в бдении и наблюдает за ними. Тем более что он в лучшем положении. Знает все, имеет супертехнические возможности, космическое могущество.

Григор изложил свою гипотезу шефу. Ограничился логическими выводами, для убедительности пересказал несколько гипотез советских и зарубежных ученых о параллельных мирах, НЛО, о путешествиях во времени.

Шеф слушал спокойно, сложив руки с рыжими волосами на груди, кивал. Ничего нельзя было прочитать в его серых равнодушных глазах. Когда Григор закончил, шеф покрутил пальцем возле виска.

— Ясно! Тю-тю! — вздохнул он. — Докатился!

— Вы что? — вспыхнул Григор. — Считаете, что я рехнулся?

— Может быть, не полностью! Но кандидат. Кандидат, голубчик ты мой! Есть кандидаты наук, а ты — кандидат на психа, на первоклассного чокнутого. Тихо, не перебивай! Ну что я доложу вверх? Что скажу ученым, требующим чашу? Что Галю похитили, а отца ее грохнули пришельцы из параллельных миров? И сперли волшебную чашу? И незачем теперь ученым надеяться на возвращение чудесного сувенира, потому что теперь им восхищаются где-нибудь в четырехмерном или пятимерном пространстве? Какой-то там многомерный тиран или деспот подарил его в день рождения своей капризной дочке' — Вы демагог, шеф! — не сдержался Григор.

— Что? — вспыхнул шеф.

— Я говорю — вы демагог. Что вы на меня кричите? Все факты ведут к этой именно гипотезе. Зачем нам прятать голову в песок, словно страусам? Чего мы боимся?

— Знаешь, голубчик, если я начну вести дела с участием потусторонних рецидивистов, то сюда устремится несколько санитарных машин с десятком здоровенных парней-санитаров…

— Я вас понимаю, — горько ответил Григор, — но реальность нельзя втиснуть в догмы, как бы нам этого ни хотелось. Я уже вам говорил, что криминалистика — это не только явление земной социологии. Это частный случай Космического Права. Нас должны интересовать не только мелочные нарушения законов патологическими ублюдками, но и вселенские преступления целых эволюции. Возьмите хотя бы экологические преступления человечества против всей биосферы…

— Те-те-те! — Шеф отмахивался руками от пылких слов Григора. — Поехало-покатилось! Отдаю тебе должное. У тебя прекрасное воображение.

Богатейшее! В свободное время накатай фантастический роман. Сильный романище будет! А я прочитаю. Слышишь? А на работе — дудки! Я запрещаю тебе об этом болтать!

— Как это?

— А так. Только моя любовь к тебе…

— К чему здесь любовь? — запальчиво возразил Григор. — Факты…

— Именно так. Факты. А их — нет. Даю тебе новое задание. Успокойся, влезешь в новые материалы, информацию. Остынешь. А появится что-то доказательное — помозгуем, обсудим. Вот так…

Раздвоилась душа Григора. Шефу удалось посеять сомнения. С одной стороны — убедительная цепочка собственных умозаключений, приводящая к фантастическим решениям; с другой — трезвый анализ шефа.

Да и как мог бы поступить Бова, если допустить, что его сумасшедшая гипотеза подтвердилась? Погрозить кулаком в многомерность? Ругать мифического Аримана?

Сесть в позе лотоса и сосредоточиваться, чтобы телепортировать себя в потусторонние миры для освобождения Гали? Смешно, горько, неосуществимо! Надо прислушаться к мнению шефа. Работать, работать и вместе с тем не оставлять размышления об этом деле.

Кто знает, не повисла бы вся эта история в воздухе, если бы не случай. А впрочем, что такое случай? Как понять, почему с нами происходят те или иные встречи, почему вспыхивают в сознании те или иные мысли, всплывают в сознании неожиданные образы, изменяющие впоследствии всю жизнь. И не только свою, а жизнь многих людей…

Григор любил прогулки в Ботаническом саду Академии наук. Там было спокойно, тихо, отлично думалось. Бова отыскал в помещении бывшего монастыря кучи старинных книг — заброшенных, почти бесхозных. Получив разрешение у администрации Института археологии, он начал в них рыться. Среди различных житий, поучений, молитвенников, требников, древних библий случались интересные летописные страницы, с которых оживали реальные люди — со своими заботами, горячими чувствами, болями и муками, трагедиями и поисками.

Все это было весьма интересно, но один рукописный свиток Григора буквально поразил. Перечитывал славянскую вязь снова и снова, не веря собственным глазам.

Достоверность записи, оригинальность были несомненны.

Он осуществил перевод писаний монастырского монаха, жившего в конце прошлого столетия. И вот что там было написано…

«…Горе нам, грешникам неслыханным. Последние дни наступают. Явные признаки пришествия Антихриста, сводящего, как указано в писании, и огонь с неба, чтобы искусить даже избранных. Горе, горе живущим на земле, ибо в страшной ярости сошел к ним диавол, знающий, что недолго ему царствовать!

Нет любви среди братии монастырской, нет смирения, братия ищет светских наслаждений и непотребностей. Нет жажды духовной, жажды сладкой молитвы Иисусовой, подвига во имя Божие. Вот и проложил лукавый пути к обители святой через сердца неверные, необрезанные.

Дива дивные творятся в обители. Видела братия вихрь огненный в саду над озером.

А из вихря того две фигуры пылающие выходили и в келии женские проникали, в подземелья монастырские опускались. После проклятых посещений адскою серой и смолою воняло больше недели.

И появилась после посещения сатанинского монахиня в женской обители. Странная она, свирепая, бесноватая. К службе не становится вместе со всеми сестрами, бродит в саду, то плачет, то хохочет, то ломает руки. Вот как опутал ее лукавый в сети адские. А еще возможно, что она не бесноватая, а сама диаволица? И внедрил ее вождь аггельского племени в обитель святой братии для искушения, для растления. А еще дружит та чертовка с Марией-монахиней. Тянется лукавое семя к родному корню. Я давно примечаю, что Мария-монахиня неравнодушна к врагу рода человеческого. Ее видения, рассказы о Христе-Владыке (Господи, прости меня, раба недостойного, что вспоминаю Имя Твое Святое вместе с негодными именами) открывают для имеющих глаза, чтобы видеть пути подлые сил преисподних.

И смущает дочь лукавая души монахинь невинных, рассказывает им небылицы о своей прошлой жизни. Будто жила она в мире, которому еще надлежит быть через сто лет.

Утверждает, проклятая, будто тогда уже почти не будет монахов и монахинь, люди станут забывать церковь, будут полагаться на собственные силы, а не на Божью волю, что полетят они к звездам небесным и Господь не ударит по нечестивым змеям огненным молнией праведною. О, горе нам!

Можно было бы изгнать бесов из несчастной дочери лукавого, но она упрямится, не желает, дабы ее исцелили святою молитвою. Утверждает, что здорова, при своем уме, не требует молитв. Чего еще надо, дабы уразуметь, что она — под рукою сил сатанинских. А еще мне странно, что игуменья женской обители Агафия защищает ее, оберегает от кары справедливой, ибо наша братия уже требовала поставить чертовку перед крестом животворящим, чтобы увидеть, как станет корчиться дух черный в ее теле смердящем. Вот и донимает меня мысль неотступная — не замешана ли в деле безбожном и матушка Агафия, Господи, помилуй мя и прости!

Имя той чертовке нарекли Василина, но сама себя она называет Галей Куренной.

Расспрашивали, где ее отец-мать, однако она не могла назвать родни своей. А выдумала адскую историю о том, что жила она, дескать, в грядущем мире. Вот до какой выдумки доходит хитрость лукавого!

А Мария-монахиня тоже семя чертовского. Правда, родители у нее известные, рода она дворянского, но все это ничего не доказывает, ибо сила врага рода человеческого велика, не напрасно же называл его Христос-Владыка отцом лжи. Имя светское Марии-монахини Катерина, а сама себя называет она Юлианой. Не дочка ли она духовная Юлиана-отступника, апостата древнего, сохрани Боже нас и заступи!

А наблюдая за теми чертовками, подслушал я странные речи, кои и уразуметь трудно. Рассказывали дочери ада друг дружке о том, якобы жили они в удивительных мирах и имели там иные имена. И радовались они, и плакали, и целовались. Диво дивное, и только! И тогда я уразумел, что те монахини — грешные ангелы, жившие когда-то на небе, а теперь за грехи свои свергнутые в ад. А из ада послал их лукавый в обитель святую, чтобы братию невинную затянуть в свои сети, вот и распускают небылицы всякие…

И решил я не оскверняться, не жить в опозоренной обители. Похороню себя живьем в пещере, буду ждать там трубы архангела. Уже секира у древа, все признаки налицо.

Явление Антихриста, запустение вокруг, безверие, охлаждение сердец в кругу братии Христовой. Кто чистый — да очищается, кто оскверненный — да сквернится!

Се, гряду скоро! Эй, гряди, Господи! Аминь!

Знаю уютную пещерку около Витачева, третья долина от Стаек. Давно уже присмотрел ее, когда ловил рыбу для монастыря. Там будет мой последний земной покой. Оттуда пусть и позовет меня ангел Господень при последней трубе.

Боже Милостивый, прости мя грешного, коли я не так рассудил своим убогим разумом. В ожидании Страшного Суда надеюсь на Твое Милостивое решение! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй! Аминь!..»

…Выслушав Григора, шеф заметался по кабинету, ухватившись руками за голову.

— Убил! Наповал! Что мне со всем этим делать! Что?

Успокоившись, он пододвинул к себе перевод свитка старого монаха, внимательно перечитал. Постучал кулаком по собственному лбу.

— Нет, нет, я не сплю. Быть может, твой бред в самом деле имеет под собой какую-то почву?

— Я же говорил! — обрадовался Григор.

— Знаю, знаю, что ты говорил! А мне каково? Перековываться? Это же не винегрет, а система взглядов! Ты считаешь, так просто все это провернуть в уме? Даже книгу перевести с языка на язык — морока, а взгляды, убеждения…

Он схватил Григора за плечо, встряхнул его. Хитро подмигнул.

— Будь что будет! Пусть снимают с меня кожу — вытерплю! Даю тебе карт-бланш!

Действуй как хочешь! Только гляди — внимание, терпение, рассудочность…

— Да я… как вихрь! — воскликнул Григор.

— Вот-вот! Вихрей именно не надо. Ты же сам говорил — Космическое Право! Хе-хе!

Тут мало нашей конторы. Валяй-ка ты, друг, к ученым, к теоретикам. Не ожидал?

Думал, шеф дуб? А? Ну-ну, не оправдывайся! Было, было! Пусть я и дуб, но о тебе не забывал, имею интересную кандидатуру для знакомства. Только он тебе поможет…

— Кто?

— Сергей Гореница. Слыхал?

— Конечно! — взволнованно ответил Григор. — Встречался с ним случайно в одной компании. Известный физик-теоретик. Но работы его закрыты. Проблемы многомерности…

— Вот-вот. Проблемы времени, пространства, параллельных измерений. Фантастика.

Впрочем, финансируется его дело. И прилично. Видать, что-то реальное. Хе-хе. На Луне что-то маракуют. Я согласую с кем следует. Гореница тебя примет. Поговори с ним. Все начистую. Серьезный человечище. Конечно, абсолютная тайна. Это он, понятно, поймет. Ну, иди, Григорчик! Чует моя душа — дров наломаешь. Но что делать? Иди. Ни пуха ни пера!

— К черту! — радостно ответил Бова.

Гореница молча слушал Григора. Глаза прикрыл, будто спал. За окнами проносились троллейбусы, автомашины, смеялись дети. Над Лаврою с криком кружило воронье, осенние листья падали на землю. Как всегда. Только мысли собеседников путешествовали в неизмеримых глубинах Вселенной.

Когда Бова замолчал, Гореница поднялся с кресла и начал мерить комнату из угла в угол. Иногда останавливался, поглядывал на взволнованного парня и снова шагал, словно пытался раскрутить незримую спираль. Затем, остановившись возле Бовы, ученый заглянул в его глаза. В зеницах замерцали огоньки сумасшедшей решимости.

— Принимаю весь ваш бред! Ведь сходится! Все сходится. Я нашел Черный Папирус. А вы принесли информацию о его происхождении, не ведая, что он в моих руках.

Здорово! Разве это не доказательство? Разве не подтверждение самых буйных гипотез? Мы слишком законкретизировали свои чувства, свою историю, космогенезис.

Для меня ваш рассказ — не сказка!

— Правда?

— Истинная правда! — горячо подхватил ученый. — Дело ведь не в том, точно ли такие имена у людей далекого мира, которые вы назвали, такие ли параметры тех планет, точна ли космоистория иных сфер! Ведь все это — весьма относительно. Вы могли многое домыслить, перекрутить, дополнить своим, субъективным, земным, усвоенным здесь. Но в корне — не вымысел, не фантасмагория! Научная рутина — словно паутина на руках и ногах познания. Но мы разорвем ее. Грядущая наука будет бесстрастна и мужественна. Начался исток нового пути, началась небывалая работа. Не мечты, не прожекты, а практика, эксперимент. Неслыханный эксперимент, прокладывающий мост над временами и сферами. Вскоре — грандиозное строительство на Луне, кое-что уже туда отправили. Я тоже в кратчайшее время улетаю. Для людей грядет новое рождение. Разрушение привычных представлений. Это болезненно, тяжко, но иного пути не найти. Космическая Эра — не походы кочевников среди степей и лесов. Нужны смельчаки, энтузиасты, первопроходцы. Я рад, что вы пришли. Такая грандиозная гипотеза! Все переплетено в чудовищный узел. Все логично, сказочно и… реально! Хотя и бредово! А поэтому спрошу: что вы предлагаете?

— Себя! — серьезно ответил Григор.

— Для эксперимента?

— Да.

— Вы хотите прорваться в прошлое?

— Иного пути нет. Если моя гипотеза имеет смысл, то я встречусь с Галей. И с Юлианой-Марией. Они обе смогут перейти в настоящее. Вы понимаете, что это даст?

— Еще не понимаю, — покачал головою Гореница. — Вернуть Галю — это ясно. Она — житель этой эпохи. А Мария-монахиня, если она существует, или Юлиана…

— Поймите, — пылко возразил Григор, — что она не просто человек, а носитель инопланетной информации. В ней несколько существ, несколько эволюции, как, впрочем, и в нас с вами! Она чужда среди тех монахов, среди равнодушного мира.

Тут она встретится с близкими душами — быть может, такое объединение даст новый толчок, поможет открытию новых возможностей…

— Заманчиво, заманчиво! — поблескивая глазами, сказал Гореница. — Первые тропинки в горах времени. А на пути — преграды, битвы. Этот, как его…

— Ариман…

— Да, да. Космос — не уютная обитель. Следует не только пробиваться в иные фазы времени, но и помнить об осторожности. Весьма!

— Понимаю.

— Ну что ж. Первый эксперимент. Набросаем план. Место известно. Время — тоже. Не так ли?

— Да. В рукописи есть месяц, день, год. Поправка на старый стиль, конечно…

— Понятно. Это облегчит дело. Мы сможем осуществить кратковременный прокол континуума. Скажем, на час. Для более длительного импульса не хватит пока что энергии. Поскольку известно, где эти монахини пребывали, то можно сразу их разыскать, собрать в одно место и телепортировать в современность…

— Вы так просто об этом говорите, — со слезами на глазах произнес Григор, — а у меня сердце разрывается…

— Понимаю, понимаю, — дружески ответил Гореница. — У вас не только научный интерес, а… любовь. Это более сильный стимул, нежели у меня. Впрочем, кто знает. Меня тоже ведет некая непреодолимая сила. Издавна. Иногда устает душа, тело, а сердце стучит: дальше, дальше, действуй, соревнуйся, пробивай!

— Так что? — с надеждой спросил Григор. — Решено? Вы меня берете?

— Беру! — твердо заверил ученый. — Впрочем, с одним условием.

— Каким?

— Провести некоторые добавочные поиски. Там, в записках монаха, указывается, что он готовился живьем похоронить себя. Вполне вероятно, что замысел осуществлен.

Ориентировочно известно, где это должно было произойти. Вы понимаете?

— Не совсем…

— Нам следует отыскать место самозахоронения монаха. Это будет замечательным подтверждением версии. Ибо записи — еще не абсолютное доказательство. Бывают случаи умопомрачительных совпадений. Феномен ясновидения, проскопия, то есть видение во времени. Короче, парапсихологическая фантазия черноризца.

Своеобразная психологическая новелла. Итак, лучше проверить. Если мы найдем труп, тогда смело можно экспериментировать дальше.

— Согласен, — сказал Григор. — Я иду…

В Стайках Григора ожидал новый сюрприз. Поражающий, невероятный. Учитель школы-интерната открыл древнее убежище и нашел в нем засушенного, как тарань, монаха. Считали, что он мертвый, но гость из прошлого ожил. Постепенно пришел в себя. Жил в хатке при школьном саде, ревностно выполнял обязанности садовника, почти ни с кем не разговаривал. Ученик девятого класса Коля Савченко, откопавший его, кое-что рассказал Григору, и перед ним открылась удивительная страница ушедшей жизни…

…Голос матушки Агафии гремел под куполом храма, эхом раскатывался в закоулках, падал молниями на склоненные головы монахинь.

— Слуги диавола Блудницы! Вам приготовлено от Бога не райское блаженство, а неугасимый огонь, неслыханная кара! Не спасаться пришли вы сюда, а тешить свои телеса! Срам и позор! К молитвам, к труду ленивы. А в город убегаете, встречаясь с преступным семенем адамовым. Грядет Страшный Суд, и не ждите милости! Господь отвратит от вас Лик Свой и велит ввергнуть всех в геенну огненную, где скорпионы и гады, где…

— Нет, нет! — страшно закричала монахиня Мария, срываясь с каменного пола и заломив руки над головою. — Неправда! Неправда!

— Пади ниц! — грозно воскликнула матушка Агафия, ткнув костлявым пальцем в монахиню, словно хотела продырявить ее насквозь. — Пади и замри!

— Вижу! — не смолкала монахиня. — Вижу Страшный Суд! Вижу трон Божий!

— Ну — говори! — властно приказала настоятельница, внезапно переменив свое решение. — Если сподобилась иметь видение — говори! Мы решим — от Бога оно или от Сатаны! Зовите монахов-братьев, пусть и они послушают…

Храм заполнила черная толпа. Она окружила Марию-монахиню, внимательно, строго вглядывалась в ее бледное лицо, вдохновенные сверкающие глаза.

— Что видишь? — поинтересовалась Агафия.

— Вижу… Началось, — прошептала Мария.

— Слушайте, братья и сестры! Слушайте!

— Потемнело солнце, — торжественно вещала монахиня. — Свернулось, словно свиток, небо. Угасли звезды…

— Угасли звезды, — поплыл зловещий гомон между братией.

— Мрак. Облака. А между облаками — престол сияющий.

— А видишь Судию? — спросила игуменья.

— Еще не вижу, — судорожно ответила Мария. — Дрожат народы. Раскрывается сияющий покров. Дитя чудесное идет, садится на престол…

— Дитя? — удивились монахи.

— Дитя, — радостно подтвердила Мария. — Синеокое дитя. Златоволосое. Веселое.

Улыбнулось народам, собранным вокруг. Я слышу голос нежный: «Идите ко мне все труженики и убогие. Я дам покой и радость. Пусть руки ваши отдохнут от рала и меча. Пусть отдохнет земля. Пусть отдохнет и кровь от вечного пролития. Пойдемте в Сад Отца, я всех вас научу играть…»

— Что она мелет? — воскликнул монах Василий — высокий, грозный. — К чему тут Страшный Суд и некое дитя?

— Тихо! — приказала матушка Агафия. — Пусть говорит. Что видишь?

— Дети устремились к нему, — счастливо молвила Мария, закрывая глаза. — Матери кинулись к ногам дитяти. И пали перед радостной улыбкой на колени и юноши и девушки. Преступники, тираны и солдаты заплакали слезами страшными… и бросились к ногам его. И засмеялись львы, олени, птицы, змеи. И соловьи пропели все: «Осанна!» И гении склонились у ног своего властителя. Вот он оставил свой престол. Идет… За ним идет весь мир… Земля… Рождается с надеждою и болью в Новый Мир. Вы слышите? Я вижу занавес сияющий, как будто бы лучами сотканный.

Дитя ведет, уводит всех сквозь дождь пылающий, и он смывает прочь со всех пыль озлобления и ярости, кору усталости, сомнения, неверия, тоски… А там… за покрывалом… все озарились неземным сияньем, и родилися снова, будто дети… И сад их ожидает дивный, предвечными отцами, матерями посаженный искони. Дитя смеется радостно и вдохновенно… ведет все дальше, дальше… Я слышу гром. Он потрясает Землю до основ! И в громе том смеющийся Дитяти Глас: «Вот это мой Страшный Суд!»

Мария изнеможенно прислонилась к стене. Ее поддержала монахиня Василина. Агафия сверкнула ненавистным взглядом.

— Слыхали все? Выдумки сатанинские! Разве это Суд? И кто судил? Где карающий Господь? Где огнь пылающий? Где ангелы?

— Зачем вам огонь? — яростно встрепенулась Мария. — Неужто недостаточно огня и муки на Земле?

— Так ты против Святого Писания восстаешь? — зловеще спросила игуменья. — Разве не ведаешь, каков должен быть Страшный Суд?

— Не верю! Не принимаю! Милосердие не судит! Любовь не судит! То — боги человеческие! Мой Бог — Дитя и Матерь! Дитя не может осудить никого!

— Хватайте ее, — воскликнул монах Василий. — Хватайте и несите в келию. Горе нам, горе! Поселился в обители враг рода человеческого. Горе, горе нам! Воистину Страшный Суд у двери!

Василий проходил мимо келий, стучал в двери. Услышав голос, открывал. Низко кланялся братьям, приговаривая:

— Прости, брат, коли в чем завинил…

— Бог простит, брат! А я тебя прощаю. Прости и ты мне…

Обойдя всех, Василий решительно зашагал к вратам монастыря. Там его поджидал игумен мужской обители отец Стефан. Лицо старого наставника сморщилось, как печеная картофелина, он всхлипнул, обнял Василия. Покачав горестно головою, вздохнул:

— Брось-ка свой замысел, брат. А? Перемелется… Помолимся вместе Богу, все страхи развеются… А?

— Нет, — отрубил Василий. — Не удерживай меня, отче! Сами в сетях лукавого запутались — меня отпустите, ради Господа. Сам Антихрист сошел на землю, все признаки, уже наша обитель опозорена, нет места в мире этом для праведника.

Каких еще знаков надобно вам? Сказано: «Когда увидите то, бегите в горы, готовьтесь к часу последнему…»

— Сказано также: «Не ведаете ни дня, ни часа», — попробовал возразить игумен.

Василий тряхнул упрямо черной гривою волос, темные глаза его грозно сверкнули, между усами оскалились зубы. Он поднял руку, словно призывая в свидетели Бога, потряс ею.

— Сказано также: «Когда пожелтеют нивы, то вскоре страда. Берегитесь, ибо в страшной ярости сошел на землю Антихрист, чтобы искусить, ежели можно, даже избранных!» Не желаю я глядеть на позорище! Преподобный отче, не удерживай меня.

Я решил, и кто может меня остановить? Закроюсь в пещере, умру и буду ждать Страшного Суда. Скоро, скоро загремит труба архангела! Скоро, скоро грядет Жених!

Василий склонился для благословения. Игумен небрежно благословил его, развел руками. Сочувственно взглянул на облака в небе лазоревом, на цветущие каштаны в монастырском саду. Причмокнул сухими устами:

— Иех! Красота какая Божья! И не грех тебе оставлять ее? Братия терпит, молится, а ты бросаешь всех в час тяжкий!

— Отче, не искушай меня. Прости, коли завинил. На Страшном Суде свидимся…

— Бог простит, — вздохнул игумен. — Иди, коли решил. Где же ты хоть будешь?

— О том ведает Бог, — неприветливо ответил Василий, двинувшись к вратам. Он забросил небольшую котомку за плечи, вышел за ограду и не оглядываясь зашагал по дороге. Возле Днепра еще раз глянул на сверкающие купола киевских храмов, на белые благоухающие сады по склонам гор, поклонился обители, перекрестился. Возле Корчеватого, под лозами, он отвязал маленький рыбацкий челнок, давно приготовленный для этого путешествия. Перетряхнув охапку сена, Василий положил его посредине, сел сам. Угрюмо вздохнув, прошептал:

— Господи, благослови!

И оттолкнулся от берега, закачавшись на волне. Какой-то усатый дядька крикнул из кустов:

— Что, отче, рыбки захотелось?

Василий, не ответив, гребнул веслом. Раз, другой. Легкая душегубка стрелою выскочила на стремнину. Ее подхватило, понесло по течению.

Проплывали мимо челнока песчаные кручи, нежно-зеленые кусты весенних лоз, кряжистые дубы на лугах, печальные ивы. Кое-где на волнах покачивались челноки рыбаков.

Возле Плютов Василий пристал к берегу, чтобы отдохнуть. Сев на песчаной круче, монах развязал котомку, вытащил горсть сухарей, глиняную чашку. Зачерпнув днепровской водицы, начал хрумать сухари, запивая. Окончив трапезу, монах достал из котомки Евангелие, прочитал главу.

За спиною послышались шаги. На песок упала тень. Василий закрыл книгу, оглянулся. Из-за кустов вышел седой старик. Он тянул к берегу рыбацкий челнок.

Увидев монаха, приподнял засаленную заячью шапку, вытащил изо рта полусгоревшую трубку, весело воскликнул:

— Здравствуйте, отче!

— Дай Боже! — буркнул монах, поднимаясь.

— Беда — силы нет, — пожаловался старик. — Ветхий уже, растратил силушку за восемьдесят лет. Когда-то было… да, бросал парубков, как котят, через плечо.

Не верите? Правду говорю! А теперь — от ветра клонюся. Охо-хо! Челнок нет силы подтащить к воде. А надо. Старуха рыбки захотела. Надо. Такое дело. Слово бабы — закон. Может, подсобите?

Монах молча подступил к старику, ухватился за борт челнока, подтащил его к берегу. Столкнул на воду. Скупо молвил:

— Садитесь.

— Дай боже вам счастья, отче, — ласково улыбнулся дед. — Не перевелись еще добрые люди.

Кряхтя, он начал устраиваться посреди челнока на коленях, подкладывая под себя подставное сиденьице. Взглянув на угрюмого монаха, спросил:

— Куда это вы? Видать, по смертному случаю?

— Куда глаза глядят, — вздохнул Василий, насупившись.

— Что ж так, сохрани Боже?

— Разве не видите? Антихрист идет по земле. Безбожников расплодилось как тли.

Сатана вселился людям в души. Вера пропадает…

— Верно говорите. Все меняется. Да и то… был я, скажем, дитем когда-то, а теперь — пень гнилой. Так и все в мире. Все, что возникло, родилось, должно сгнить. Эхе-хе! Я вот недавно выучился читать. Сам прочитал Новый Завет. А то раньше, бывало, слушаю батюшку в храме — и ничего не понимаю. Только глазами хлопаю. А теперь — сам. Грамота великое дело…

— Грамота? — строго оборвал собеседника Василий. — Вылезет боком та грамота.

Расплодилось безбожников море. Все жаждут равенства, братства на земле, рая, да чтобы не на небеси, а тут… немедля! Сатанинское семя. Бога им хочется сокрушить!

— Хм! — прищурился дед, и седые брови его подскочили удивленно вверх. — Странные речи слышу. Бога сокрушить? Да коли его можно было бы сокрушить, то какой же он Бог? А если он всесильный, то никто его не победит. Будьте покойны! А что меняются люди или желают лучше жить на земле, то что в том плохого? Растет дерево — высокое и сильное, но придет пора, сгниет, и не хочется падать, а надо.

А на его месте новое деревцо взойдет. Зачем же плакать? Пусть падают ветхие деревья, путь растут новые. Вот так!

— Вольнодумство, — проворчал Василий, хотя слова деда, к удивлению, не гневили его. — Нет страха у людей. На узде у Сатаны идут. Но час последний грядет, грядет Страшный Суд. Тогда все откроется, все станет явным. И содрогнутся те, кто отвернулся от Господа!

— Э, отче, какой там суд! — грустно закивал бородкой старик. — Вот у меня жандармы двух сынов убили. В Сибиряке. На железной дороге они работали. Там забастовка какая-то была, рабочие требовали правды. Против них солдаты вышли.

Сыны мои были заводилами, за народ подставили грудь. Их в темницу. Суд присудил на каторгу. Там они бежали, их поймали в лесу, застрелили… — Дед опустил голову, вытер слезу ладонью, махнул рукою. — А дочка умерла от холеры. Сами остались мы со старухою, как пни трухлявые. А вы говорите — суд, суд. Какого нам еще суда ждать? Тут, на земле, пекло, и суд, и геенна. Ни просвета не видел я всю жизнь, ни утешенья. Как в пекле воистину. Так неужто там, где-то в ином мире, еще горше будет? Эхе-хе, не весьма же тогда гостеприимный наш пан-отец Бог! Он, он, не весьма!

— Надо заслужить вечную жизнь и блаженство, — гневно ответил Василий, садясь в свой челнок. — Мы здесь, на земле, призваны пройти ущелье юдоли и плача, чтобы показать Господу, на что способны. Вера и терпение принесут плату — райскую жизнь.

— А на этом свете, отче? — грустно спросил дед. — Зачем на этом белом свете такая красота? Взгляните на Днепр наш полноводный, на луга… Я шел между травами вот сейчас, пахнут цветы, дух замирает! Пчелки гудут, мед собирают.

Зачем Господь создал красоту здесь? Неужто для того, чтобы она пропадала? Да если бы люди по-братски жили на земле, то какого еще рая человеку нужно? Боже ж ты мой! Да как выйдешь ночью под звезды, как обнимешь оком ту глубину и широту небесную, аж дух твой возносится! Или на рассвете как выедешь на плес днепровский ловить рыбу — тишина вокруг, ни гомону, ни звука, только сердце твое стучит радостно. Туманы плывут над водами. И кажется тебе, что царство Божье в душе твоей. Вот как. Хотелось бы мне еще в будущее заглянуть. Как люди жить там будут? Не напрасно ведь погибают молодые за мир новый, знать, будет он, потому как кровь людская не водица, льется не напрасно…

— Будет новый мир, — с ударением ответил Василий, — только не здесь, на земле, где хозяин мира — Сатана. И войдут в него избранные, которые не осквернились, живя вместе с богоборцами, с кощунниками! Прощайте, дед, мне пора. Жаль, ваше сердце тоже отравлено вольнодумством…

— Гм, — удивился дед. — Слово какое-то странное — вольнодумство. Чем же плохо — вольно думать? Это очень даже нужно человеку — вольно мыслить!

— Обман, сети диавола, — пробормотал Василий и, уже не оглядываясь, поплыл дальше. Слова старика растревожили его, и он не мог понять — почему. И укоризна слышалась в тихом голосе, и какая-то неосознанная правда.

— Господи, сохрани и заступи! — шептал монах, загребая веслом. — Враг рода человеческого жаждет остановить мой подвиг. Но ничто не собьет меня. Велика сила лукавого — знаю. Но десница твоя, Господи, защитит меня, твоего верного раба…

Бормоча молитвы, Василий проплыл Триполье, Халепье. Быстрое течение несло его мимо левого берега, где Днепр делал огромную дугу.

Из-за кустов прозвучал жалобный крик:

— Дядя! Дядечку!

Монах взглянул туда. На берегу стояла девчонка лет десяти с котомочкой в руках, в платье горошком. Она махала ручками-палочками, звала:

— Помогите, дядечку!

— Чего тебе? — недовольно крикнул Василий.

— Перевезите на ту сторону, — несмело отозвалась девчонка. — Замерзну ведь. Уже полдня кричу. Никто не слышит…

Монах завернул к берегу. Посадил девчушку в ногу челнока, оттолкнулся и поплыл к правому берегу. Недовольно ворчал себе под нос. То-се на пути случается, весь мир пытается помешать ему. Хорошо, что уже недалеко. Взглянул исподлобья на посиневший носик неожиданной спутницы, на большие серые, недетские глаза.

— Как это тебя родители отпустили саму в такой разлив?

— Нет у меня никого, — прошептала девочка, цокая зубами. — Сирота я, одна осталась…

Помолчав немного, девочка с интересом взглянула на черную рясу монаха, на камилавку, на длинные космы.

— А что это у вас мундер такой черный? Вы поп?

Василий невольно улыбнулся. «Мундер». Хм. Что ей ответить?

— Это одежда такая у монахов, — неохотно ответил он.

— Монахи? — переспросила она. — А кто это?

— Ну… люди, которые спасаются…

— Спасаются? Из воды — эге? — тревожно спросила девочка. — Два года назад большое наводнение было. Все наше село плавало. Килов — слыхали? Тут, на левом берегу, видите? Так мой тато многих спасал. Душ десять спас. А тогда перевернулся с челном. И утоп. Сам себя не спас, — горестно закончила она.

Помолчав еще немного, всплакнула.

— А мама простудилась. И умерла. И теперь я сама. Где-то в Витачеве дядько.

Пойду к нему. Может, в школу отдаст. А нет — в Киев доберусь. В богадельню… или в патронат. Старые люди говорили, что могут меня подобрать. Выучусь на дохтура, буду спасать людей. Чтоб не умирали…

Василий слушал тот детский лепет, угрюмо глядя над головою девочки на быстро приближающуюся кручу. «Спасал людей, сам себя не спас». В тех немудреных словах Василию снова показался укор, хитрый капкан лукавого, попытка вернуть снова к состраданию, горю людскому, к их ежедневной муке. Нет, нет! Не бывать этому!

Пусть сами решают свои запутанные судьбы, пусть смеются и горюют, ему нет дела до этого обреченного мира!

Челнок ткнулся в глинистую кручу. Девчонка соскочила на берег, поблагодарила. И побежала вверх по тропинке.

Василий еще проплыл около версты. Остановился. Осмотрел место. Именно здесь.

Солнце на закате, он успеет до темноты. Никого не видать, никто не помешает.

Монах вытащил из-под сена мешок с причиндалами, ведро. Взял топор, рубанул днище челнока. Забулькала вода, ударила фонтанчиком. Челнок начал погружаться, стремнина потащила его в водоворот.

Забросив мешок на плечи и захватив ведро, он зашагал по берегу. Внимательно поглядывал вокруг, выискивая только ему известные приметы. Остановился в глубоком ущелье, под кустом акации. Недалеко журчал ручеек. Среди почерневших зарослей прошлогоднего бурьяна Василий разыскал кучку кирпича. Рядом темнело отверстие, монах полез туда, вдохнул прохладный сухой воздух убежища, облегченно вздохнул. Слава Богу, все хорошо, все на месте. В глубине пещеры лежит кучка сена, это его последняя постель.

Вылез наружу. Постоял немного. На Левобережье синяя полоса лесов темнела, насыщалась таинственным сумраком. Днепр катил свои могучие воды. Монах вдохнул весенний воздух полной грудью, прошептал:

— Суета сует! Господи, благослови!

Он взял ведро, зачерпнул из ручейка воды, налил в маленькую ямку возле пещеры, накидал туда глины. Размешал. Когда раствор был готов, набрал его в ведро.

Пролез в отверстие, пододвинул к себе кирпич. И начал возводить стенку.

Накладывал раствор на кирпич, крепко прижимал, подбивал, чтобы ложилось ровно.

Василий ничего не делал абы как.

Вскоре стенка закрыла почти все отверстие. Осталось положить два-три кирпича.

Сквозь тот последний проход к грешному миру внезапно послышалось чириканье.

Василий выглянул. На акации сидел воробей, черным оком посматривал на монаха, удивлялся. И в его чириканье слышался бодрый зов:

«Выходи! Выходи! Выходи!»

— Не обманешь, брат, — прошептал монах. — Нет дураков. Сгинь, диавольское семя!

Положил последние кирпичи.

Стало темно. Нащупав котомку, он вытащил свечу. Чиркнул спичку. Желтый огонек неверным светом озарил небольшую, вырытую в сухой глине келейку.

Поставив свечу на перевернутое ведро, он сел на сено, раскрыл Новый Завет. Начал читать Апокалипсис. Тишина убаюкивала, хотелось спать. Он уже не вникал в смысл видений и пророчеств, о коих читал в Евангелии. Зевнул, перекрестился.

Затем испугался: вдруг найдут кирпичную кладку? Раскроют, вытащат на Божий свет.

Не может быть! Бог поможет. Успокоился. Над отверстием нависает глина. Пойдут дожди, завалит. Никто не разыщет. Бог сохранит его до Страшного Суда.

Погасил свечу. Положил Евангелие на грудь себе. Взял в руки четки. Повторял древнюю формулу, откладывая каждый раз один шарик на четках:

— Господи, помилуй мя, грешного! Господи, помилуй мя, грешного!

Немного погодя ему надоело это делать. Он только повторял слова, смежив веки.

Сознание плыло на волнах, желтые и зеленые круги расплывались в волшебном цветистом просторе.

Ему вдруг захотелось вдохнуть свежего воздуха, наполнить грудь ветром, грозою, услышать пенье жаворонка, захотелось снова взглянуть в серые глаза худенькой девчонки, принять в душу ее дрожащий голосок. Но желанье те были будто во сне.

Руки лежали недвижимы на груди, ноги наливались свинцом. Надвигалась тьмы…

Бам, бам! Ударил колокол! Неужели Страшный Суд? Так быстро?

Эхо звона затихает, удаляется. Уходит в безмерность. Сердце останавливается. Не слышно его ударов.

Наступает ночь. Вечная ночь…

Коля вытер с лица пот, обеспокоенно оглянулся. Кое-где в небе начали появляться прозрачные облачка. Парило. Вероятно, будет гроза. Надо спешить. Если не откопать странной кирпичной стенки до грозы, вода понесет верхнюю глину вниз, и тогда — прощай таинственное подземелье! На нем снова будет добрая сотня тонн грунта.

Только вчера парень наткнулся на это место. Недавний дождь вырыл ров на склонах днепровских, там, где школа сажала верболозы. Учитель послал Колю, чтобы посмотреть, сколько новых саженцев надо. И вот такая неожиданность. Вода смыла грунт вместе с лозами. А под ними оказалась кирпичная кладка.

Коля интересовался археологией. Издавна мечтал о подземельях, где можно отыскать пожелтевшие манускрипты, оружие или орудия труда каменного века. А тут вот такой случай. Парень ожидал учителя естествознания, но тот куда-то уехал. И надолго.

Решил начинать раскопки самостоятельно. Попросил Васю Гриба, чтобы тот помог. Но товарищ отказался. Сказал, что читает новый детектив, где страшно ловкие шпионы, и что это несравненно интереснее, нежели рыться в каких-то древних погребах.

Может быть, там стояли бочки с квашеною капустой, велика находка! Коля гневался.

Егоист, а не друг! Что он понимает в археологии? Бочки с капустою или ржавая подкова — все это очень интересно для историка, для ученого. А вдруг — истлевший свиток пергамена? Любая страница прошлого важна для современников…

На рассвете он двинулся к Днепру. Захватил лопату и кирку. Небо было хрустально-чистое. Дышалось легко и радостно.

Полдня парень раскапывал кручу. Наконец полностью открыл стену. Теперь можно разбирать кладку.

Постучал рукоятью лопаты. Глухо загудело. Парень довольно улыбнулся. Будут находки. Если не гетманская булава или скифская пектораль, так уж какой-нибудь меч или пергамен, неизвестный науке, будут!

Кирпичи складывал в сторонку. Когда закончил, опустился на колени и прополз в пещеру. Оттуда дохнуло неприятным запахом. Ну что же, все равно надо рассмотреть.

Коля осветил фонариком убежище. Кое-где свисали ростки грибов, на стенах возле входа — плесень. В углу что-то темнело. Коля осторожно приблизился туда.

Что? Неужели человек?

Да. Он лежал на кучке истлевшего сена. Одет в какие-то черные лохмотья.

Мертвый…

Но что это? Коля заметил, как в луче фонарика у мертвеца внезапно затрепетали веки. Послышался вздох.

Парень испугался, быстро пополз назад. Выскочил из пещеры. Как приятно на чистом просторе! Над рекою в сизой туче вспыхнула ослепительная молния. Загрохотал гром.

Парень задумался. Как поступить? Позвать бы людей на помощь. Человек жив. Может, летаргия? Тоже интересно для науки. Живой свидетель прошлого…

Коля заглянул в отверстие. Снова туда лезть боязно. Но вдруг в глубине пещеры послышалось шевеление, что-то зашуршало. Ожил? Вот он, ползет!

Высокая черная фигура разогнулась и остановилась у входа, опираясь рукою о кручу. Лохмотья сползали с него, кусками падали на землю. Видно костлявые желтые руки, сухое коричневое лицо, запавшие глаза под густыми бровями. Черная борода ниже пояса. Человек сощуренными глазами смотрел на Днепр. Послышался скрипучий голос:

— Небесные врата!

Коля тоже бросил взгляд туда, куда смотрел гость из подземелья. Там полыхала в пространстве многоцветная радуга. Снова в небе сверкнуло. Прокатился, отражаясь в заоблачных закоулках, гром.

— Слышу твой глас, Господи! — радостно сказал незнакомец. — Удостоился приблизиться к вратам Твоим!

Парень удивленно прислушался к его словам. О чем он говорит? Но вдруг выходец из прошлого увидал Колю. В его глазах засверкали искорки. На узких губах — улыбка.

Прижав руки к иссохшей груди, он пошатнулся.

— Ангел Господень! — прошептал незнакомец и упал.

Коля бросился к нему. Неужто умер?

Припал к груди. Живой! Сердце стучит. Наверное, от резкой перемены потерял сознание. Надо бы немедленно отправить в больницу. Кого бы позвать?

Парень во всю прыть побежал к интернату.

Грохотал гром. Эхо катилось, потрясая основания Вселенной. В отблеске планетных пожаров летели над землею ангелы, трубили и метали молнии, поражая грешников.

Клокотала раскаленная лава, надвигалась на степи, леса, долины, испепеляла села и города.

Василий, еще не открывая глаз, уже видел картины Страшного Суда. И боялся подняться, ужасаясь стать свидетелем великой Божьей кары. Чувствовал, как его куда-то несут, моют. Вода лилась на измученное тело, слышались незнакомые приятные запахи. Как легко и чудесно! Наверное, ангелы отмывают его грехи, воскуряя фимиам, дабы приготовить Василия к Суду. Послышались голоса. Говорили нечто непонятное.

— Ну, Коля, теперь будет жить. Органы работают нормально. Но с питанием будем осторожны: только соки, компоты. Пока что. Исключительный случай. Глянь — одежда полностью истлела. Не удивлюсь, если узнаем, что он лежал в пещере сотню лет.

По-моему, здесь явление спонтанного анабиоза, искусственная летаргия…

— А что с ним делать, когда проснется?

— Не знаю. Поговори с ним. Успокой. Пусть останется пока что тут, в планетарии.

Включи магнитофон. Лучше всего — Бах. На психику действует целительно. А я бегу, найду врача. Тут нужен бы психиатр, психолог.

Голоса замерли, воцарилась тишина. Затем поплыла величественная мелодия. Она наполняла сознание Василия радостью, волновала сердце торжественной таинственностью.

Ангельские хоры, думалось Василию. Славословят Господа. О Боже, слава тебе, слава тебе!

Он раскрыл глаза, вздохнул. Прямо над ним — звездное небо. Светила медленно движутся в ритме дивной музыки. Так вот какой он, рай Господень!

Василий опустил взгляд, увидел фигуру высокой женщины, стоящей на шаре. Она поднимала к небу пылающий факел, излучавший голубой свет. Вокруг женщины — много людей, держащих как бы свечи в руках, и огни тех светильников разные — синие, желтые, алые, розовые, зеленые. Те люди шли по спирали, поднимаясь выше и выше — к небу. Лица вдохновенны, радостны. Еще бы, к Богу приближаются!

Послышались шаги. Появилась фигура юноши в легкой светлой одежде. Тот самый отрок, что встретил его при воскресении.

— Ангел, — слабым голосом отозвался Василий.

— Меня звать Коля, — сказал парень.

— Коля, — повторил воскресший. — Николай. Есть такое ангельское имя. Где я?

— Это наш планетарий. Мы называем его Храм Красоты.

— Храм? — радостно воскликнул Василий, поднимаясь на локте. — Божий храм?

— Храм Красоты, — мягко поправил Коля, улыбаясь. — Тут мы изучаем звездное небо, собираемся для пения, экспонируем картины, слушаем музыкантов, учителей. Да вы обо всем узнаете…

— Не пойму, отрок, о чем молвишь, — неспокойно отозвался Василий, оглядываясь. — Храм Красоты… А где же Агнец? Где Жених?

— Агнец? — задумчиво переспросил Коля. — Не понял. Это Храм Красоты — понимаете?

Вот посмотрите — скульптурная группа. Посредине женщина, поднимающая факел, это символ Великой Матери — матери человека, матери-Отчизны, матери-Земли. А вокруг нее — дети, то есть люди, идущие выше и выше. Они передают друг другу эстафету разума, огонь знания. Понимаете?

— Странное глаголешь, ангел Божий, — сказал Василий. — Помоги мне встать.

Коля бросился к нему, помог подняться с кушетки. Воскресший еще раз в смятении взглянул на купол планетария, на гигантское панно с фигурами космонавтов, ученых, на белые колонны, многоцветные окна с витражами, сквозь которые проникали радужные солнечные лучи. Прислушался к затихающей мелодии.

— А где же… хоры ангельские? Те, что поют? — шепотом спросил Василий.

— Их нет. Это магнитная запись.

— Незримый хор? А где же Бог? Веди меня, отрок, к Господу!

— Бог? — удивился парень. — Вы верите в бога?

— А как же! — ужаснулся Василий. — Разве ты не ведаешь Бога?

— Не видел, — искренне сознался Коля.

— Свят, свят, свят, — прошептал воскресший, судорожно крестясь. — Сатанинское наваждение! Неужели я попал в ад? Так нет же. Красота вокруг, благолепие. Ты смеешься, отрок? Может быть, ты бес? Нет, рогов не видать. И копыт нет.

Беленький, глаза синие, ясные. Одежды чистые. На беса не похож…

— Вас тяжело понять, — смущенно сказал Коля. — Дело в том, что вы… ну, из другой эпохи. Терминология у нас разная…

— Не понимаю, о чем молвишь, — устало отозвался Василий.

— Вот видите, я тоже вас не понимаю. Расскажите, кто вы, откуда?

— Так бы сразу, — недовольно сказал Василий. — Душу живую надо расспросить. Имя мое Василий. Думаю, что в книге жизни я должен быть. Отказался от жизни в сатанинском мире, замуровал сам себя в ожидании Страшного Суда…

— Вы… замуровали себя? — удивился юноша. — Зачем?

— Для спасения, — тоже удивляясь, ответил воскресший. Он посмотрел на свои руки, отметил, что рубашка на нем белая. — Вот, одежда чистая, видать, грехи смыты.

— Я переодел вас. Ваша одежда истлела. Так кого же вы спасали?

— Душу, свою душу, отрок, — обескураженно ответил Василий. — Кого же еще можно спасать?

— А от кого? — не унимался Коля.

— От Сатаны…

— А кто он? Ваш враг? Феодал? Тиран?

— Враг всего рода человеческого.

— Да это ведь миф, сказка.

— Неудивительно, отрок, — обрадовался Василии, протягивая руки к нему, — неудивительно, что не ведаешь лукавого, ибо в раю обитаешь.

— Эге, — засмеялся Коля, — наш учитель естествознания тоже называет нашу местность раем. Архаическое слово…

— Путаное что-то глаголешь, — вздохнул Василий. — Выведи меня на воздух. Душно мне…

Они вышли под грозовое небо. Низко над землею прогремел, направляясь к Бориспольскому аэродрому, пассажирский лайнер. Василий испуганно присел, затем восторженно захлопал в ладоши.

— Колесница господня! Боже, велика сила твоя!

— Самолет, — объяснил Коля. — Вы не видели такого? Ах да, я и забыл, вы же из прошлого!

— Самолет? — переспросил Василий. — А на нем ангелы летают?

— Люди. Такие, как мы.

— И я могу полететь?

— И вы. Взять билет, сесть и…

Василий рухнул на колени, протянул руки вверх и возопил:

— Господи, доколе будешь искушать меня? Я верный Тебе навек! Я замуровал себя.

Разве мало этого? А теперь, когда попал на небо, почто снова испытываешь меня?

— Встаньте! — испуганно забегал вокруг Василия Коля, пытаясь поднять его. — Зачем? Не надо! Тут не небо, а земля… Вы ошибаетесь, не так поняли…

— Свят, свят, свят, — снова горестно зашептал Василий, крестясь. — Господи Боже, помилуй мя, грешного. Значит, не спободился я Твоей милости, коли караешь меня новым искушением?

Он еще раз страдальчески посмотрел на радугу, на облака, на далекий окоем Левобережья.

— Так все это… что я вижу — не рай Божий?

— Земля. Наша Земля. И страна наша — Украина. Вот там село Стайки.

— А это все, что здесь? Храм, колесницы небесные, кто это дал?

— Люди создали, — удивленно пояснил Коля.

— Без Бога? — остро спросил Василий, глядя на парня из-под косматых бровей.

— Сами, — наивно ответил парень. — Вы еще и не такое увидите. Уже на другие планеты летают. К звездам готовятся путешествовать…

— К звездам? И Бога там не видели?

— Надеются увидеть там иных людей… ну, существ мыслящих. Думают, что многие, возможно, обогнали нас. Тогда мы создадим космический союз, они нам помогут. Или мы им. Звездное Братство — это же прекрасно. Мы в планетарии часто мечтаем об этом!

— Свят, свят, свят! — Глаза воскресшего сверкали лихорадочным огнем. — Сатанинский край, диавольские химеры! Бежал я от Лукавого, а попал снова в его лапы. Нет Бога, сами летают в небо, сами строят райские дворцы. Господи, сохрани и отведи! — Он тяжко вздохнул, с надеждою взглянул на Колю. — Скажи, отрок, а Страшный Суд на земле был? Или еще не было?

— Суд? — переспросил юноша. — А почему страшный? Кто провинился — того судят. Но не страшным, а нормальным судом. Чаще — товарищеским. А наш воспитатель Максим Иванович, так тот утверждает, что высший суд — суд совести. Каждый несет в себе, в своем сердце и награду и наказание.

— Как ты сказал? — ужаснулся Василий. — Каждый… несет в себе… Боже, зачем так тяжко караешь? Это страшно! Отрок, а который нынче год? От Рождества Христового?

Коля ответил.

— Боже! Целый век! — тоскливо вздохнул Василий.

Закрыв глаза, он о чем-то напряженно размышлял. Коля не знал, что делать, как поступить. Наконец воскресший поднял веки, устало взглянул на парня. Взор его был отрешен, холоден.

— Скажи, отрок… вы кому-нибудь молитесь?

— Как? — не понял юноша.

— Ну… помощи просите? В работе, в деле!

— Иногда. Если не могу сам, прошу товарища. А молиться… молятся старухи, которые верующие…

Василий присел на круче, охватив ладонями голову, и замер. Коля стоял над ним, растерянно высматривая кого-нибудь из учителей. С юга подул сильный ветер.

Зашумели верболозы на склонах. Надвигалась снова гроза.

— Пойдемте, — позвал юноша. — Вскоре из Киева вернется наш воспитатель, что-нибудь придумаем. Расскажете о прошлом, нам будет очень интересно…

Василий не ответил.

Коля пожал плечами, оглянулся. Возле интерната появилась машина с учениками и учителями, которые с утра уехали на экскурсию в Киев. Вот хорошо! Они помогут управиться с этим воскресшим анахронизмом.

— Приехали наши, пойдемте к ним.

— Я хочу побыть в одиночестве, — глухо ответил Василии. — Болит мое сердце. Дан отдохнуть…

— Ну хорошо, — смущенно молвил юноша. — Посидите. А я позову учителя.

Парень побежал к школе. Из темной тучи внезапно полил дождь. Коля вскочил в коридор главного корпуса, туда уже заходили веселые ученики. За ними появился на пороге воспитатель Максим Иванович, широкоплечий, с казацкими усами. Увидев Колю, тряхнул русыми кудрями, подмигнул.

— Ну что? — загремел он. — Выиграл или проиграл? Что-нибудь откопал?

— Максим Иванович, я откопал человека. Старый-престарый. Мы с фельдшером его отмыли, одели в чистое. Фельдшер побежал в больницу, а я… кое-что объяснял ему, расспрашивал. А теперь он там, под грозою, на круче. Какой-то странный. Ну, понимаете — целый век в анабиозе!..

— Ты не болен? — неуверенно спросил учитель. — А? И щеки горят…

— Да не шутите! Бежим! — воскликнул юноша. — А то кто знает, что он натворит?

— Тогда — за мною! — скомандовал учитель. — Не все. Ты, Коля, и еще Володя, Нина!

Они выскочили под ливень. Прикрываясь плащами, побежали к склонам.

— Исчез! Ага, следы ведут вниз. К Днепру…

— Вперед! — крикнул Максим Иванович.

Они начали спускаться. Дождь слепил глаза, под ногами звенели ручейки, в долинке грозно пенился мутный поток.

Следы Василия вели к берегу. Вот уже видно его мокрую, согнутую фигуру.

Воскресший протягивал руки к небу, стонал:

— Девочка с серыми очами… Где ты? Почему я не послушал тебя? Родная моя!

Радостная моя! «Выучусь… буду спасать людей…» А я… душу спасал. И погубил ее. Господи, почто так тяжко наказываешь? Почто так поздно я прозрел?

Коля прикоснулся к его плечу.

— Не печальтесь. Все обойдется. С вами люди…

Василий поднял лицо. По щекам текли слезы.

— Вот он — Страшный Суд, — горько сказал воскресший. — Я нес его в себе… в душе своей…

Григор встретился с Василием в садовой сторожке. Пришелец из прошлого остро из-под серых бровей взглянул на гостя. Вероятно, ему понравилось открытое лицо парня, потому что в глазах его мелькнула добрая улыбка, возле уст появилась страдальческая морщинка.

— Интересно? — спросил лукаво. — Будто на медведя приходите поглазеть?

— Нет, нет, — смутился Бова. — У меня весьма серьезное дело. Быть может, вам оно будет по душе.

— По душе? — вздохнул Василий, покачивая головой. — Теперь мне на душу уже ничто не ложится. Отравлена она…

— Почему же? — удивился Григор. — Чистая работа, вас тут любят.

— На готовое пришел, — грустно ответил садовник, — Рук не приложил. Тишина, покой. А там, откуда я бежал… Там было тяжко, темно, неуютно. Там надо было мне жить… чтобы сотворить вам лучшую жизнь…

— Понимаю вас, — искренне сказал Бова. — Это… будто грусть по родным, по краю, где родился. Люди едут в далекие края, там приятно, хорошо, сытно, и все же… тянет к своим, к родной обители, и сердце плачет, стонет, разрывается.

Ностальгия называется…

— Ой, так, так! — простонал Василий, и в его глазах сверкнула слеза. — Тоскует сердце, иногда умереть хочется, чтобы не мучиться. Выйду к деревьям, взгляну на небо, немного успокоюсь. А ночью снится девчоночка…

— Какая девчоночка?

— А такая… маленькая, худенькая. С глазами серыми…

— Мне рассказывал Коля. Вы ее встретили тогда… когда плыли сюда…

— Снится она. И так доверчиво говорит мне: «Выучусь на дохтура, людей буду спасать…»

— У вас весьма добрая душа, — растроганно отозвался Бова. — Все, что с вами случилось… это — как сновидение, пена жизни. Разве вы виноваты, что попали тогда в монастырь? Ведь вас научили так размышлять, чувствовать…

— Виноват! — остро возразил Василий. — Не утешай меня, парень. Человек не деревяшка, которую можно поставить и так и эдак. Имею живую душу, сердце. Надо крепко задумываться, голова-то зачем дадена? Захотел спасаться, а погиб! Почему?

Да потому, что себя хотел спасти. А Господь сказал: «Кто любит душу свою — тот погубит ее». Вот как! Отделил себя от своих, от времени своего, словно руку или ногу от живого тела. Что рука без тела? Так, прах! Червям на съедение. Да что я тебе боли свои изливаю? Не надо о том. Вот — угощайся. Яблочки в этом году — на диво. Цыганка. Попробуй. Твердое яблоко, вроде бы даже дикое, а имеет большую силу. Держится и год, и два, кто умеет хранить.

Бова ел яблоки, нюхал ароматные груши, хвалил, а садовник сидел у окна и печально смотрел вдаль, где в осенней бледно-голубой мгле красовались многоцветные кручи над Днепром.

— А я вам кое-что привез, — сказал Григор. — Узнаете?

Он положил на стол старый пожелтевший свиток. Василий склонился над ним. И вдруг отшатнулся, словно ужаленный змеей. С удивлением взглянул на Бову.

— Свят, свят! Где взял?

— В монастыре, — довольно сказал Григор. — Весьма интересные записи. Если бы не они, мы бы и не встретились…

— Интересные? Вы смеетесь? Бред, горячка. Это сумасшествие и привело меня к погибели.

— Почему бред? — растерялся Григор. — Разве не было того, о чем вы описываете?

— Что? О чем ты спрашиваешь?

— Огненный вихрь. Какие-то странные существа. Появление девушки… Гали Куренной?

— Было, было, — пробормотал Василий. — Да ведь не диавол то. Мне ученики здесь объяснили, понарассказывали всяких… этих… гипотез. Один говорит — шаровая молния. Другие — люди со звезд. А врач заверил, что это болезнь моя, бредовые видения. Увы! Давние дела, мне иногда кажется, что все будто сон. А почто тебе все это, коли не секрет?

— Для науки ваши записи — большая ценность, — серьезно сказал Григор.

— Для науки? Ты шутишь?

— Отнюдь. Не шучу. Вы уже знаете о полете к иным мирам?

— Слыхал. Видел в этом… в телевизоре. Чудные дела творятся. Человек словно Бог.

— А теперь еще глубже будут заглядывать. Путешествовать в будущее, в незримые миры, в прошлое…

— Боже мой! — оторопел Василий. — Да разве это возможно? Живет человек, умирает, гниет… как же его вернуть к жизни? Нет, нет, не смейся, оставь меня в покое!

— Правду говорю, — настаивал Григор. — Конечно, не простое это дело. Тяжелое и опасное. Нужен кропотливый труд, изучение того времени, куда нужно проникнуть.

Всего сразу вы не уразумеете…

— Верно молвишь, не пойму, — согласился Василий. — И так моя голова уже как котелок, не ведаю, чему верить. Чему — нет. Да нет, не может быть! Народ века тосковал о прошлом, знали деды, что напрасно мечтать о том, что ушло. Как в песне. «Не вернемся, не вернемся, некуда вернуться…» Годы, так сказать, отвечают человеку, потому что он просит, мол, вернитесь, годы ушедшие, хотя бы на минуту…

— Василий Иванович, — ласково сказал Бова, — и не надо вам сушить голову, что и к чему. Примите это как факт, что путешествия в прошлое готовятся. Это будет. И вы можете весьма помочь нам, науке. Скажите, желали бы вы вернуться туда?

— Куда? — прошептал Василий, бледнея.

— Откуда пришли. В свое время?

— Батечку! — воскликнул садовник, падая на колени, хватая Григора за руки. — Батечку, сыночку! Что ты со мною делаешь? Неужто это правда?

— Друг мой, встаньте! Что вы делаете? Ну что это с вами?

— Боже мой! Я умру от радости! Снова взглянуть на Днепр полноводный, на людей знакомых, на села бедные, белостенные! Девочку мою любую встретить. Сероглазую мою! Я ее возьму к себе, я найду ее, выучу на лекаря! Сыночек! Ну скажи мне, ты не шутишь над старым глупым Василием?

— Правда, святая правда, — растроганно молвил Григор, поднимая садовника с земли и помогая ему сесть на лавку. — Я не знал, что это вас так растревожит. Мы не ведали, согласитесь вы или нет… А поскольку все так обернулось, то не станем задерживаться, сразу и поедем…

— Иду! Небо послало тебя, юноша! Иду!..

Глава 5. Капкан времени

Эхом отражались шаги под куполом, где-то вверху орало воронье, слышался шелест крыльев. Гореница остановился, взглянул на задумавшегося Григора, затем перевел взор на Василия, грустно и тревожно озиравшегося вокруг.

— Не верится? — спросил ученый.

— Откровенно говоря, чувства протестуют, — ответил Григор, проводя пальцем по серой облупленной стене. — Мы так сформированы, так воспитаны, запрограммированы, что понять новые истины дьявольски трудно. Вот кирпич…

Кто-то ударил по стенке, разбил ее, шел дождь, размыл, деформировал… и вдруг… в какое-то мгновение все должно исчезнуть, молекулы, атомы кирпича, штукатурки возвратятся назад?! Не вмещается в уме! А если взять человека? Разум изнемогает. Вероятно, он не приспособлен к новой ступени, придется формировать нового человека!..

— Это верно, — согласился Гореница. — Новый человек грядет. Он уже рождается. Но с вашими тезисами я также не согласен. Разум должен не изнемогать, а — понять.

Понять можно и надо! Иначе мы будем забавляться с явлениями, о которых ни черта не ведаем…

— Сущности гравитации мы ведь тоже не ведаем, — молвил Григор, — а ежедневно пользуемся ее проявлениями. А электричество? А ядерная энергия? Ведь только теории, предположения, логические спекуляции…

— Верно. И все же мы нащупываем смысл, суть, добираемся до ядра тайны. Отличие в том, что названное вами — уже привычное, а время — совершенно неведомое. Это почти то же, как прыжок ночью с горы: то ли упадешь на мягкую землю, то ли в болото, то ли расшибешься о камни…

— То ли вообще никуда не упадешь, а только исчезнешь, испаришься.

— Нет, — твердо возразил Гореница. — Эксперименты весьма удачны. Исследования в ограниченных масштабах подтвердили расчеты…

— Слушаю вас и трепещу, — глухо отозвался Василий, несмело приближаясь к, собеседникам. — За что мне Бог послал такое счастье? Побывал в новом мире и вернусь домой. Если расскажу там… никто не поверит.

— Пусть слушают как сказку, — засмеялся Гореница. — Кто-нибудь из детей поверит.

Мечта останется в сердце. А мечта — зерно…

— А всякое зерно рано или поздно может прорасти, — подхватил Бова.

— Быть может, то будет мой отец или дед, — пошутил ученый. — Они передадут вашу сказку нам, а я начну над той мечтой думать… и совершу открытие…

— Боже мой! — всплеснул руками Василий, и его седые кустистые брови полезли на лоб. — Какое удивительное колесо. Припоминаю книгу Экклезиаста. Как странно там написано: и возвращается все на круги своя…

— Мудрый был автор, — согласился ученый. — Кое-что понимал в диалектике…

— И все же — есть сомнения, — опустив голову, задумался Бова. — Парадоксов множество. Я могу встретить своего отца, деда, убить их… перед тем, как родиться…

— Зачем же такие ужасы? — пошутил Гореница. — Идиотские предположения. Неужто вы такой кровожадный?

— Да нет. Но с точки зрения вероятности…

— Вероятно, есть градации неопределенности и осуществимости. Река, поток текут только так, как позволяет русло, ложе, уровень. Если вы не убили собственного прадеда в осуществившемся прошлом, если он умер обычною смертью, то неужто станете использовать мощь грядущей науки, чтобы свершить это теперь? Во имя чего? Во имя парадокса? Но потенция (энергетическая, конечно) для такого парадокса — практически нуль. По закону причинности такой поступок немыслим. Две чайки могут встретиться посреди океана, вылетев с противоположных берегов, но какова вероятность этого? Голая теория — фикция. Мы как-то механистически мыслим, исследуя время и его сущность. Мы разделили время на градации — прошлое, настоящее, будущее. Следует брать его в единстве, в цельности, как динамику вселенского бытия. Фазы времени существуют для частиц, для дискретностей, для волны, но не для цельности, не для единства. Вечность неразделима. И то, что осуществляется в ней, так или иначе осуществится. Флуктуации, поправки возможны для частиц, для брызг, для клеток единства, для животных, народов, явлений. Реку можно повернуть направо, налево, запрудить ее, поливать ею поля, и все же она донесет свои воды до моря, к океану…

— И все же — не понимаю. Так или иначе мы вмешиваемся в поток событии прошлого.

И это накладывает печать на исторический процесс. Вспомните Бредбери… «И грянул выстрел». Там погибла в юрском периоде букашка, а какие деформации!

— Ерунда! — весело ответил Гореница. — Не обижайтесь, но все это верно. С какой мощью вы можете вмешаться в события прошлого? Небольшая флуктуация, не больше.

Она вскоре угаснет. Разве можно сравнить энергию такого вмешательства с мощью вселенского потока времени? И еще… Если вы вмешаетесь — значит, вы уже вмешались. Понятно?

— Гм. В самом деле. Но если перенести туда, скажем, атомную бомбу…

— Опять. Зачем такие агрессивные мысли? К тому же не исключена возможность, что взрыв в штате Невада в сорок пятом году, затем взрыва Хиросиме, Нагасаки инспирированы из иного времени. Слишком внезапный прорыв. И борьба против атомной угрозы — тоже может интенсифицироваться из грядущего. Вот вам иллюстрация: я уверен, что, овладев временем, мы непременно попытаемся улучшить ситуацию в прошлом, воздействовать на те или иные события. Например, не допустить сожжения Бруно или устранить Голгофу, спасти Жанну д'Арк, помочь русичам победить Чингиза… Да мало что… Но это уже будет не инерционный поток бессмысленней истории, это уже будет прорыв к сознательной космоистории. Вот ваши видения… Акция Звездного Корсара, овладение новой ступенью Бытия. А вы говорите — захватить в прошлое атомную бомбу… Лучше захватить туда сказку…

— Да, да, конечно. Я не подумал. Понимаете, мышление обыденное отрицает возможность путешествия во времени. Где-то надо инвертировать, трансформировать сознание, вывести его к новому горизонту.

— Вот наши эксперименты и свершат это, — улыбнулся Гореница. — Пробьют щель в догмах прошлого. Вы остерегаетесь вмешательства в ход времени. Так же люди остерегались устранять церковные догмы о неподвижности Земли. Разве родится ребенок из лона матери, если он будет бояться деформировать талию родительницы?

Смешно? Конечно. Так и наука. Она будет вмешиваться и в прошлое, и в будущее, но разумно, мудро, остерегаясь. Не так, как до сих пор это было. Кстати, ваш предстоящий эксперимент, безусловно, как-то отразится на будущем… и на настоящем, конечно, хотя бы уже тем, что откроет поток принципиально новой информации. Где отразится этот эксперимент, в чем, что будет означать появление здесь женщины из прошлого (а вместе с тем — из невероятного грядущего), кто может предвидеть? Новые энергии, может, рождение гениального поэта или мыслителя, неожиданные прозрения в тайну бытия… А возможно, все совершенно не так, как мы предполагаем. Я, например, сторонник многопараллельного развития…

— Не понимаю.

— Вечность, экспериментируя с материей, имеет неограниченные возможности. Даже ученые в лаборатории, готовя какой-то опыт, имеют для контроля несколько вариантов. Не удастся один — посчастливится в другом. Понимаете? Эволюция Вселенной может идти мириадами параллельных потоков, поправляя, дополняя магистральное направление множеством альтернативных опытов. Что-то не вышло в одной Вселенной, выйдет в иной. Коллективный поиск. И все — в общий котел. В некую Супержизнь.

— Здорово! — восторженно подхватил Григор. — Реки Мегаэволюции сливаются в едином Океане, и все лучшее синтезируется в гармоничном Бытии…

— Бог его знает — гармоничное, дисгармоничное, — засмеялся Гореница. — Все это — слова. Беспредельность достаточна для любого варианта. Возьмите хотя бы ваши видения. Сражение Корсара и Кареоса, а затем диверсия этого… Аримана… Вот вам даже на таком высоком уровне — потрясающая дисгармония и падение.

— Вы верите, что это реальность?

— Дело не в этом, — вздохнул ученый. — Слепого не убедишь в существовании радуги. Мы с вами уже ушли навстречу чудесному, значит, для нас это не вера, а реальность. Я думал о ваших фантасмагориях…

— И что?

— Я вспомнил, — странно взглянув на Бову, сказал Гореница.

— Что вы вспомнили?

— Многое. Впрочем, достаточно. А то мы утомили гостя. Успешно вернетесь назад — многое откроется. А теперь — к делу, Василий Иванович!

— Слушаю вас, — уважительно отозвался Василий, приближаясь к ученому.

— Вспомните все, что знаете. Где жили женщины-монахини? Где келии тех двоих, о которых вы писали? Где они прогуливались? Где молились? Это весьма важно. Нужны малейшие подробности…

Они шли втроем по аллеям Ботанического сада, спускались в подземелья бывшего монастыря, заходили в неприветливые пустынные келии, рассматривали кучи истлевших книг, а Григор думал о своем, недоступном, наболевшем. Встретить ее, увидеть, прикоснуться к живой руке — и не нужно ничего! Теории, полеты к иным мирам, космические свершения — все это ничто, если исчезает, не бьется рядом сердце, без которого вся беспредельность превращается в необъятную пустыню.

В черном небе голубой серп Земли. Торжественное молчание царит над холодными скалами Луны. Равнодушно смотрят отовсюду острые зеницы звезд. Тут нечем дышать, тут нельзя жить. Кто это сказал?

Вот в небольшом кратере, под прозрачным куполом, пульсирует жизнь. Расцветают пышные розы, дозревают в лучах искусственного солнца арбузы, виноград. Суетятся там и сям люди.

В огромном сферическом помещении исполинский десятиметровый глобус — модель Земли. На нем все — даже мельчайшие — селения, речки, ручейки, сооружения. Шар вспыхивает разноцветными огоньками, на нем пробегают потоки фосфорических искр, превращающихся в пульсирующие нити. Возле глобуса Гореница, Синг и несколько молодых помощников. Они сосредоточенны, спокойны.

— Предварительные эксперименты запланированы на пять секунд, — сказал Гореница.

— Почему? — удивился Синг. — Слишком мало…

— Энергия, — лаконично объяснил Гореница. — Миллиарды эргов. К сожалению, мы еще не умеем экономно пробивать стену времени. Нечто похожее на первые ракеты: тысячи тонн горючего, чтобы поднять на орбиту десяток тонн полезного груза.

Думаю, то же будет с хронопутешествиями. Сначала — лавина энергии, а позже — спокойный переход.

— Скажите, а почему решили построить хронотрансформатор на Луне?

— Для безопасности, — ответил Гореница. — Мы не знаем индукционного влияния хронолуча. Следует оберечь людей. Земля под нами как на ладони. Мы фокусируем определенное место, концентрируем на нем пучок инвертирующей энергии. Жаль, что нельзя пока что использовать киберконтролера для регулировки. Человек пока что незаменим! Управитесь?

— Не сомневаюсь, — сухо молвил Синг, с некоторым вызовом глядя на ученого. — Разве эксперименты вас не убедили?

— Целиком. И все же… какая-то тревога. Там люди. Бездна между эпохами. Но что это я… прочь, прочь сомнения. Еще дважды повторим микроэксперименты, затем подготовимся к решающему. Можете отдохнуть, коллега. Через два часа я жду.

— Хорошо, — поклонился Синг. — Я хотел бы прогуляться вне сферы городка.

Полюбоваться неповторимым пейзажем…

— Пожалуйста. Только предельная осторожность. В случае чего — вызывайте помощь.

— Что может случиться среди безжизненной пустыни? — пожал плечами Синг.

Вскоре он выходил из шлюза, облаченный в серебристый скафандр. Медленно, слишком медленно направился к горной цепи, исчез за скалами. Никто не обращал на него внимания, члены хроностанции доктора Гореницы часто выходили после напряженной работы для прогулки под звездным небом.

Синг теперь, когда станция исчезла за скалистым хребтом, двинулся вперед быстрее, направляясь по знакам, известным лишь ему. Углубившись в узкое ущелье, отыскал отверстие пещеры. Сделав несколько шагов, включил фонарь. В лучах засверкала поверхность летательного диска, внизу открылся вход. Синг нырнул туда. Миновав шлюз, очутился в центральной каюте уже без скафандра. Исчезло земное подобие, загорелись пламенем черные глаза, замерцали темно-багровые волосы. Ягу, сидящий у пульта, радостно протянул руки к нему.

— Счастлив видеть тебя, Ариман!

— Рад и я! — кивнул Ариман. — Встреча наша ненадолго. Я вскоре ухожу для последнего эксперимента…

— Как? Ты считаешь…

— Да! — подхватил Ариман и твердо опустил ладонь на плечо Ягу. — Откровенно скажу — мне надоела эта планета, их суета. Теперь все приближается к концу. Как говорили их латиняне — финита ля комедиа! Занавес опускается. Замкнем Главных Космократоров в капкане времени. Они оттуда не выберутся. Горикорень пока что останется в этой фазе. Его придется уничтожить. Пройдут годы, века, пока они снова возродятся в новых телах и вступит в действие магнит их единства. Мы внимательно перепутаем нити причинности. Ха-ха! Система Ара может успокоиться, и мы поищем для нее некий альтернативный путь.

— Чего же ты ждешь от меня? — спросил Ягу, с потаенным ужасом вглядываясь в жесткое лицо Аримана.

— Приготовь магнетон. Как только увидишь взрыв, направляйся прямо ко мне. И сразу туда — в девятнадцатый век. Следует еще разгадать тайну волшебной чаши.

Тайна эта первостепенна. Нам нужна субстанция, возникающая в ней. Ты понял, мой дорогой Ягу?

— Хорошо, Ариман, я буду готов!

Наступил час эксперимента. В зале остались Гореница и Синг Свет погас, только глобус Земли мерцал мягким зеленоватым сиянием. На экране возникло лицо веселого вихрастого парня — инженера Соколенке из Института Проблем Бытия. Он увидел Гореницу, приветливо кивнул.

— У нас все готово. Готовы ли вы?

— Они на месте? — тревожно спросил Гореница.

— Да. В локализованном месте. Публика вне пределов Ботанического сада.

— Санитарная служба?

— Все в ажуре. Не беспокойтесь.

— Как Василий Иванович?

— Трепещет, аки лист осиновый, — засмеялся Соколенко. — Почти в беспамятстве.

— Вы предлагали ему подумать еще раз?

— Куда там! Лучше умру, говорит, нежели откажусь. Хочу хотя бы краешком глаза заглянуть в родной век.

— Так и сказал? — удивился Гореница.

— Эге, «Родной век», говорит. А что? Мне нравится. Лирика…

— Оковы…

— Что вы сказали? — не понял инженер — Оковы времени, говорю. Приятно и страшно. Ну, достаточно. Даю синхронизацию.

Прошу сигнал готовности.

— Даю.

Гигантский глобус покачнулся, поплыл. Вместе с ним поплыло кресло, в котором сидел Синг, сосредоточившись на определенной географической точке в Киеве и фиксируя ее взглядом. В сложной системе хронотрансформатора он был медиатором-индуктором, замыкающим через свою психику две фазы времени — настоящее и прошлое.

— Готовы? — резко спросил Гореница.

— Готовы, — ответила Земля.

— Включаю!

Рефлекторы генераторов за куполом лунного городка окружились еле заметным сиянием. К земному серпу протянулась дорожка, подобная прозрачному серебристому мечу.

— Они исчезли, — громким шепотом отозвался с экрана Соколенко. — Успех, Сергей!

Успех!

— Погоди! — молвил Гореница. — Не говори гоп, пока…

Он не успел закончить фразы. В сумерках зала пророкотала фиолетовая лента молнии. Глобус был охвачен пламенем, он взорвался и разлетелся на части.

Гореница страшно закричал, схватился руками за лицо и упал вниз лицом, словно сраженный выстрелом.

— Сергей! Сережа! — восклицал на экране Соколенко. — Что случилось? Что с тобою?

Лунная хроностанция молчала…

Волна забытья сошла, откатилась. Галя ощутила боль в руках и ногах.

Пошевелилась. Жива!

Раскрыла глаза. Сумрак. Желтоватый свет. Неясные тени. Где она?

В сознание врывались образы, будто несущиеся в вихре листья: призрачная встреча с отцом, поездка в машине, чудовищный финал.

Она поднялась на ноги. Ухватилась за что-то твердое. Это была узенькая кровать, прикрытая жестким одеялом. Скорее! Надо действовать. Совершено преступление, и бандиты убили отца. Боже мой, скорее бы выбраться отсюда! Может быть, он еще живой!

Сквозь узенькое окошечко проникал предвечерний свет. Покачивалась зеленая ветка каштана. С противоположной стороны темнела узкая дверь.

Галя бросилась к ней, толкнула. Она не поддавалась. Девушка начала бить кулачками по дубовым доскам, окованным медью. Звук был невыразительный, глухой.

Обессиленно прижалась к двери. Что ж это такое? Неужели в нашей стране такое возможно? Какое-то злодейское подполье, темница? Хотя бы людей увидеть!

Послышались неясные звуки. Галя закричала. Снова тишина.

— Кто есть живой? — отчаянно заголосила девушка. — Люди!

Что-то зашуршало, дверь со скрипом открылась. На пороге возникла высокая женская фигура в черном. Она держала в руках кувшин с водою, краюху хлеба, еще что-то, завернутое в белый рушник. Женщина была спокойна, сосредоточенна, из-под черного платка на Галю смотрели огромные глаза, обрамленные темными ресницами. Казалось, что взгляд ее сияет в сумраке.

— Ты кричала, сестра?

— Я звала людей, — сдерживая рыдание, ответила девушка. — Меня подло выкрали, увезли сюда…

— Как? — удивилась женщина. — Ты не сама сюда пришла?

— Нет! Отца убили, а я оказалась в плену. Кто бы вы ни были, у вас доброе лицо.

Позовите милицию! Выпустите меня!

— Сестра! — пораженно ответила женщина. — Тебя никто не держит. Мне велено накормить тебя, помочь. А милиция… что это?

— Как? — ужаснулась Галя. — Вы… не слыхали такого слова? Где же я? Неужто за рубежом? Тогда у вас есть полиция. Должен быть закон. Мне нужно к советскому послу или консулу…

— Не понимаю, — покачала головою женщина. — У тебя, вероятно, лихорадка. Вот возьми водички испей. Успокойся.

Девушка судорожно зарыдала, ломая руки. Потом вдруг заметила, что на ней тоже черная хламида.

— Взгляните, они меня даже переодели во что-то монашеское!.. Где я?

— Это православный монастырь, — удивленно произнесла женщина. — Я послушница.

— Монастырь? В каком городе?

— В Киеве.

— В Киеве? — обрадовалась Галя. — Где? Как он называется?

— Выдубецкий монастырь. Я думала — ты знаешь.

— Выдубецкий? — ужаснулась Галя. — Я там бывала. Монахов давно нет. Территорию занимает Ботанический сад. И еще Институт археологии. Старый-престарый священник иногда сидит на лавочке, а больше нет духовных лиц. Слушайте, добрая женщина, вы меня обманываете?

— Горюшко мое, — покачивала сокрушенно головою женщина, щупая Галино чело. — Что же это с тобою? Опоили зельем? Жару вроде нет…

— Не опоили. Я вечером возвращалась домой. Около подворья меня ожидал отец. Я его не видела несколько лет, он куда-то исчез. А тут появился… странный, больной. Рядом — машина.

— Какая машина? — не поняла женщина. — Странное глаголешь. Не слыхала.

— Вы что — никогда из монастыря не выходили? Тут и родились? — смутилась Галя.

— Отнюдь. Я родилась в дворянской семье. Катерина Самойленко. Духовное имя — Мария. Училась в пансионе. А слова твои — странные.

— Почему странные? Разве я говорю что-то неясное? Отец внезапно появился… и начал взволнованно рассказывать что-то о волшебной чаше. И я решила, что он…

— Погоди, — тревожно прервала ее монахиня. — Чаша. Ты сказала — волшебная чаша?

— Да.

— Вот как. Он мне рассказывал о ней…

— Кто?

— Ягу.

— Не понимаю.

— Страшный узел, — прошептала Мария. — Как он привез тебя? На чем?

— Я потеряла сознание. Затем ощутила, как меня перенесли из машины… Будто бы в самолет…

— Огненный вихрь, — сказала послушница.

— Сияние какое-то, полет, забытье, — устало промолвила Галя. — А потом — здесь…

— Это он, — кивнула женщина. — Капкан захлопнулся.

— Что вы говорите?

— Погоди. Твои незнакомые слова. Названия. Где ты жила?

— В Киеве. Ведь это Киев?

— Так-то оно так. Но не тот Киев.

— А какой же? — насторожилась Галя.

— Иной. Чуждый тебе. Ты в каком году жила в Киеве?

— Странный вопрос. В тысяча девятьсот…

— Что? — отшатнулась от нее монахиня. — Иной век? Проклятый! Что ж это он учинил?

— А разве… что? Разве теперь не тот век?

— Нынче тысяча восемьсот восьмидесятый год.

— Как же это? — отчаянно всплеснула руками Галя. — Как это возможно? Кто он — мой насильник?

— Кто он — я уже знаю. — Послушница сурово смотрела на девушку. — А ты кто?

— Я Галя Куренная. Работала сестрою. Училась в медицинском институте.

— Это земное. Я спрашиваю о другом.

— О другом? — не поняла Галя. — О чем?

— Быть может, вспомнишь… может, в сновидении что-то показывалось? Система Ара, Голубое Светило, Ариман…

— Погоди, погоди! Григор мне рассказывал, — прошептала девушка. — Только… откуда же ты знаешь эти названия?

— Григор? Кто он тебе?

— Мой… ну… любимый…

— И он рассказывал тебе об иных мирах?

— Да. Я тоже видела себя иногда на далеких планетах. Иные лица, полеты, непонятные приборы…

— Погоди, — дрожащим голосом отозвалась послушница. — Дай взглянуть на тебя. В глаза. Громовица? — тревожно воскликнула она. — Это ты?

— Громовица? — еле владея собою, переспросила Галя. — Почему ты меня так назвала? Григор называл меня таким именем. Будто бы там, в его видении, я была Громовицей…

— А он? Как он видел себя? Кем?

— Меркурий. Космоследователь…

— Меркурий! — радостно воскликнула Мария. — Все так. Не может быть случайности.

Он же любил тебя там. Вспомни, вспомни!

— Будто в тумане все, — устало ответила девушка, прижимаясь к груди монахини. — Только ощущаю — родная ты.

— Я — Юлиана, — сквозь слезы промолвила Мария. — Уже давно вспомнила. Еще в детстве бредила Голубым Светилом. Жила какой-то двойной жизнью. Родители боялись, приглашали всяких врачей. Я ощущала себя в вечной темнице, под надзором. Устремлялась к волшебным мирам, звала друзей, умоляла, чтобы они пришли, откликнулись. Я мечтала о полете между звездами, читала сказки, легенды, фантастические рассказы. Но все было напрасно. Тупое окружение, насмешливые взгляды. Я ушла в народ, работала учительницей в богатых семьях. Меня побаивались, потому что я рассказывала детям о далеких, чудесных мирах. Родители разыскали меня. Затем — монастырь. Так велели врачи. Монастырь, или желтый дом.

Меня считали сумасшедшей, бесноватой. О тебе тоже так велено говорить…

— Кем… велено?

— Матушкою Агафией. Она всех предупредила. Не обращать внимания на то, что ты будешь рассказывать. О подруга моя! Нас закрыли в страшный капкан!

— Неужели нельзя вернуться? — простонала Галя.

— Из тюрьмы можно уйти, из монастыря можно бежать, но из капкана времени? Куда?

Мы бессильны. Друзья наши разбросаны в иных годах и веках. А Ягу и Ариман имеют страшную силу!

— Зачем мы им?

— Неужели не вспомнила? Зачем мы ушли сюда? Разве твой любимый не говорил?

— Рассказывал. Но я думала — сказка.

— Да. Страшная сказка. Но не печалься, сестра. Держись меня. Нельзя терять надежды.

— Иное время, — склонила Галя голову на руки. — Сон, бред… Я умру от тоски.

Любимый там, за хребтом времени. Чем, как преодолеть чудовищную бездну?

Григор и Василий, одетые в монашеские рясы, вышли из машины, быстро шмыгнули в калитку Ботанического сада. Люди, коих в этот вечер не пускали в сад, перебрасывались репликами, смеялись.

— Неужто до сих пор монахи тут живут?

— Оставьте людей в покое. Это артисты!

— А, наверное, кино снимают! Какие-то аппараты странные поставили вокруг.

— И милиция охраняет. Окружили весь сад!

— Важнецкий, наверное, фильм!

— Исторический!

Григор краем уха слышал все эти слова, реплики, но они уже скользили по сознанию, не затрагивая чувств. Руководитель эксперимента провел их в заросли сирени, остановился на пятачке голой земли среди цветов.

— Вот здесь стойте. Сюда и вернетесь. Сверим хронометры. Так, Все отлично. Через пять минут — начало. Ну, счастливо! До свидания!

Он исчез. Над землею плыл вечер. В небе мерцал узкий серп Луны. Григор взглянул на него, вздохнул. Неужели правда? Неужели свершится?

Василий прикоснулся к его руке, отозвался дрожащим голосом:

— А что, если не выйдет?

— Тихо, Василий Иванович, — застывшими губами прошептал Григор.

Между деревьями видно было колокольню Лавры в ореоле электрических огней, на ее вершине мерцали навигационные красные маяки. В небе появился самолет, замигал разноцветными информерами. Где-то внизу, на Днепре, сигналили теплоходы.

Внезапно что-то случилось. Неуловимое. Почти неощутимое. Голубая волна прокатилась над ними. Василий воскликнул:

— Григор! Лавра!

— Что?

— Пропала!

Григор взглянул на фосфорические стрелки циферблата.

— Не пропала, Василий Иванович! — прошептал он. — Электричество исчезло. Мы уже там…

— Там, — повторил Василий Иванович слово во сне. — Дома!!! Боже святой! Не дай проснуться. Правда твоя. Цветы исчезли. Деревья не те. На Днепре огней нет.

Гляди, гляди…

В самом деле, сумрак погустел. Не видать ни зги. Ни огонька, ни отблеска. Луна, как и прежде, плыла серебряной краюхой среди облаков. Где-то слышалось торжественное пение, протяжное, печальное.

— Вечерня, — дохнул Василий на ухо Григору. — У нас, в мужской обители.

— Пора, — решительно встрепенулся Григор. — Ведите меня к женским келиям.

Они побежали крутою тропинкой вниз. Асфальтовые аллеи исчезли, вокруг были густые кусты, рвы, сухие бурьяны. Остановились возле невысокого серого строения.

Василий молча указал на узкие оконца, в некоторых мерцал слабый свет.

— Зайдешь в эти двери. Затем — налево. Третья по правую руку — келия Гали. А про ту, другую, у нее спросишь.

— А ежели там нет? Тогда где искать?

— В часовне. Там молятся. Правда, они не часто бывали на службе, поскольку бесноватые. Но матушка вынуждала…

— Ну, Василий Иванович! Прощай! Никогда не забуду тебя!

— Прощай, Григор! Ясноокий сынку! — прослезился Василий.

Парень ощутил, как густая борода Василия щекочет ему лицо. Он обнял старика.

Слышно было, как у того глухо стучит сердце.

— Может, останешься в монастыре? Встретишься со своими.

— Пусть им волки будут своими, — горько сказал Василий. — Лучше в кустах над Днепром заночую. Под звездами отдохну. Усну, и приснится мне Храм Красоты.

Веселые дети… и ты…

— Как же ты выйдешь отсюда?

— Знаю калитку в стене. Прощай еще раз, любый сынку! Счастливо тебе вернуться туда, к своим. А я пошлю вам сказку. Слышь? Сказку…

Зашуршали кусты. Никого нет. Только Григор одиноко стоит под звездами перед строгим чуждым строением, слушает молитвенное жутковатое нытье, доносящееся словно из-под земли. Ноги свинцовые, кажется, что он потерял всю силу Шум в ушах. Надо преодолеть странный транс. Вперед, вперед!

Он вошел в темный коридорчик. Толкнул дверь-третью слева. В келийке было темно, у образа Спасителя алела лампадка.

— Галя, — позвал Григор.

Молчание.

Парень включил фонарик, поискал по углам. Кровать, стол. Огарок свечи. Под стенкою шарахнулась мышь. Он устремился назад. Надо бежать в часовню. Быстрее, быстрее! Время летит!

Под ногами скользит глина. Вероятно, недавно прошел дождь. В лицо Григору пахнул аромат ладана, воска. Он ступил на порог небольшой церковки. В свете неярких свечей увидел согнутые фигуры монахинь, золоченые ризы богоматери, суровый лик Христа. Где же Галя? Как ее найти?

— Галя! — громко позвал Григор.

Из-под стены метнулась тень, раскинула руки, словно крылья. Полетела. Обняла тонкими худыми руками. Сумасшедшие глаза засияли фосфорическим огнем.

— Любимый! Ты? Как? Откуда?

— Кто это? — истерически завопила высокая монахиня. — Лукавый! Свят, свят, свят!

Да воскреснет Бог и да расточатся врази Его! Бегите, сестры!

Часовня наполнилась визгом и воплями. Монахини кинулись врассыпную, ломились в открытую дверь. Вскоре Григор остался наедине с Галей. Только одна фигура стояла у алтаря. Затем начала медленно приближаться к влюбленным.

— Как же это, Григор? — рыдала девушка. — Неужто и тебя похитили, бросили сюда?

— Нет, Галя, — взволнованно ответил счастливый Григор. — Я сам пришел сюда.

Эксперимент науки. Я потом объясню. Мы разыскали тебя в прошлом. Установка времени. Надо спешить!

— Я не одна, — трепеща от возбуждения, сказала Галя. — Со мною подруга. Юлиана!

— Знаю. Она тоже уйдет в будущее! Быстрее, быстрее!

Юлиана положила руки на плечи Григора. Тоска далеких миров плыла в ее широко раскрытых очах, прожигала душу парня.

— Так вот где мы встретились, Меркурий? В такой чудовищной воронке, в капкане!

Неужели вам посчастливилось раскрыть его?

— Нас ожидают! — обняв подруг, произнес Григор. — Надо спешить. Быстрее на кручу. Там перейдем в свое время…

— Не так быстро, — послышался спокойный голос у двери. — Мой капкан просто не раскрывается…

Наступило зловещее молчание. Григор оглянулся. К ним подходила высокая могучая фигура в черном. Эластичное трико обтягивало гармоничное тело, в пламени свечей длинные волосы переливались рубиновыми искрами.

— Ариман, — в ужасе произнес Григор. — А я считал, что ты лишь призрак моего подсознания!

— Ага! Узнал! — Ариман удовлетворенно засмеялся. — Чудесно. Итак, разговор будет реален, не в бреду.

— Чего тебе надо, демон? — высоким резким голосом воскликнула Юлиана. — Почему вечно преследуешь нас?

— Не я, не я, романтическая девчонка! Это вы устремились в хаос трехмерности, чтобы разрушить эволюционную программу. Но забыли, с кем имеете дело! Где вам тягаться со мною, держащим в руках все нити причинности? Взгляните, как легко я разорвал ваши связи. Горикорень там, в будущем, вы — в оковах прошлого. Голое знание духа и ни атома возможностей! Отчаяние! Понимаю и сочувствую! Я ведь не церковный диавол! Я — дитя высочайшей эволюции, родной и для вас. Послушай, Меркурий! Не суетись, не ищи выхода. Его нет! Хроностанция на Луне разрушена, Горикорень мертв!

— Мертв! — прошептал Григор. — Ты сеешь лишь горе и разрушение, Ариман!

— Не я виновен в том, — угрюмо возразил Ариман и, протянув руку к парню, властно произнес: — Ты предал! Я верил тебе. Знаю — тебя вела любовь, но это не оправдывает преступления.

— Месть? — горько отозвался Григор. — Как низко ты пал, Ариман!

— Я не мщу! Я только меч справедливости. Вам придется признать мое всесилие.

— Чего же ты желаешь? — спросила Галя, все еще не веря своим чувствам и глазам.

— Ужасный призрак, что тебе надобно?

— Какие р-р-романтически-мистические слова! — насмешливо подхватил Ариман. — Узнаю Громовицу! Впрочем, тебе далеко до той, что оставила Ару!

— Я стану такой! — гордо ответила Галя.

— Без моей воли? Никогда! Вы не выйдете из пасти Хроноса! Вечно будете блуждать в его спиралях. Только я могу предложить спасение!

— Какова цена? — отозвалась Юлиана-Мария.

— Предлагаю мир. Я все забуду. Вы вернетесь в родную систему. Зачем вам хаотические миры трехмерности? Согласен — я тогда во многом просчитался, проект оказался порочным. Но не время теперь дискутировать. Я — реалист. Пусть Земля идет своим путем. Для вас найдется прекрасная судьба в мирах иных…

— Ты такой добрый, — иронически молвил Григор. — Такой справедливый. Но ведь что-то потребуешь за это?

— Догадливый! — остро взглянул на Григора Ариман. — Не растерял своих качеств.

Безусловно, за все следует платить. В этом случае цена невелика…

— Какова?

— Незначительный эксперимент. Вот чаша, Громовица, держи!

Он швырнул мерцающую чашу, девушка подхватила ее на лету.

— Это — тайна. Нам необходимо разгадать сущность субстанции, возникающей там.

Это связано с тобою, Громовица. Ты как-то связала судьбы Ары и судьбы Земли сокровенною цепью. Я жду: или ты станешь моей помощницей и согласишься разгадать тайну чаши, или…

— Или что? — тревожно переспросила Галя, глядя на чашу.

— Или вы никогда не увидите не только будущего или родной системы, но и настоящего…

В голосе Аримана звучали угрожающие нотки. Он поднял руку. На пороге выросли еще какие-то фигуры. Замерли.

— Я жду.

Чаша внезапно озарилась голубым сиянием, в ней заискрилась рубиновая капля. На лице Гали отразилось удивление и страх.

— Вновь то же самое…

— Верни чашу, — грозно молвил Ариман. — Это то, что мне надобно. Таинственная субстанция…

— Я не верну, — твердо сказала девушка. — Она моя!

— О мизерия! — пренебрежительно захохотал Ариман. — Я думал, у вас больше рассудительности! Ягу!

Григор выступил вперед, закрыв собою Галю и Юлиану. Ариман снова захохотал.

— Ягу! Устраните его! Чашу и субстанцию — в анализатор! Мне надоела эта комедия!

Черные фигуры устремились к Гале, намереваясь вырвать чашу из ее рук. Но какая-то неведомая сила мощно отшвырнула их. Послышались проклятия, вопли.

Ариман замер от неожиданности. Григор переглядывался с девушками.

Возле алтаря внезапно появилось ярко-зеленое сияние. Оно пульсировало, раскрывалось напряженной спиралью. Из той динамической пульсации вырисовывалась фигура человека. Лазоревое тело, ярко-синие волосы, аквамариновые, будто морская вода под солнцем, глаза.

— Гориор! — радостно воскликнул Григор, не веря своим очам. — Гориор, творец сказки!

— Корсар! — содрогнулся Ариман. — Почему явился сюда? Зачем стал на моем пути?

— Ты забыл о Космическом Праве, — сурово ответил Гориор. — Ты преступил крайний предел. Они шли без щита силы, только нежное человеческое сердце — беззащитное и сострадательное — вело их, защищало, подсказывало путь во мраке. А ты бросил против них мощь Системы Ара! Это предел падения!

— Ты тоже вмешался, — злобно сказал Ариман. — Ты дал им чашу!

— Неверно! Это — наследие земных поколений. В нем — напиток бессмертия. Ты жаждал вечно истощать их силу безнаказанно, но ты — просчитался. Из их мучений выросло зерно Вечности. Пейте вино Вечности, друзья! Пей, Громовица!

Девушка поднесла чашу к устам, глотнула жидкости. Передала друзьям.

— Свершилось! — произнес Гориор, поднимая руку вверх. — Сомкнулись потоки времени. Было, есть и будет — становится ЕДИНЫМ ТЕПЕРЬ. Люди Земли и мыслящие существа ноосферы объединяются огнем любви и подвига. Слышишь, Ариман? Ты — бессильный отныне…

— О нет! У меня для вас еще достаточно стен и загадок, — зловеще ответил Ариман.

— Не думайте, что так просто для существ трехмерности выпутаться из объятий древнего змея!

— Знаю! — сурово загремел Гориор. — Сколько веков твои многоликие слуги опутывали людей паутиною суеверий, догматов, мистики и утилитарных стремлений!

Законы, законы, законы! Множество стен вокруг пламенного сердца Прометея! Но смотри — горит твоя паутина на костре познания, путь в космическую беспредельность открыт, и его не закроет никто — ни религия, ни тирании, ни хитрость, ни лесть, даже те, кто открыл его, — даже ученые!

Твои жрецы превращали людей в марионеток грозного, неведомого судьи. Под знаком незримого деспота клокотал, захлебывался кровью и вопил от ужаса и боли мир.

Достаточно! Пора людям освободить свои титанические силы, чтобы вернуть сужденный им путь — неизмеримые горизонты жизни в мирах мысли и духа!

Слышите, друзья? Идите в жизнь и творите новые заветы — не заветы судьи, а Заветы Любви. Мы обязаны это сделать для Мира Свободы, который творится подвигом вашего века.

Людям говорили: не убий!

А я говорю: выходите из вчерашнего мира унижения и рабства, где неустанно гуляет смерть, станьте бессмертными! Невозможно убить никого и ничего, все сущее вечно и нетленно! Уйдем в Царство Свободы, где смерти уже не будет!

Вам говорили: не укради!

А я говорю: разве можно что-либо украсть в едином мире, где все принадлежит нам и где мы станем лишь частицами необъятного целого? Матерь Беспредельности отдает нам все свое звездное богатство!

Людям твердили: не противьтесь злу!

А я заклинаю: испепелите проклятый мир, где зло свило себе тысячелетнее гнездо и расплодило мириады змеи. На новой ниве взращивайте пахучий цветок светоносной жизни, куда злу вход закрыт! Отныне путь ваш туда, где нет вражды и проклятий!

Миры играют новыми, волшебными творениями! Друзья! Миры творятся непрерывно, как радуга в грозовых облаках! Не бойтесь! Оставьте тьме тьму, а вы — Сыны Света — идите в страну Знания и Любви!

Законы ограничения, деспотии и пустой веры не оправдали себя. Они прокладывали глубокую, непролазную колею там, где нужна была стихийная игра интуиции, связывали, где крылья искателей устремлялись в небо, усмиряли, где накоплялась молния революции и восстания! Слышите, Братья! Отныне — час Любви и Свободы!

А ты, Ариман, разорвал свою связь с живым потоком человеческого Разума. Ты и твои многоликие слуги. Мог бы отказаться от пути разрушения, но не захотел. Ты уже не человек. Ты — Античеловек! ХОМО САТАНИС! Исчезни прочь с Земли, она тебе уже не подвластна! Врата трехмерности падут — и необъятность ноосферы ждет Птиц Свободы!

Растаяли фигуры Аримана и его спутников. Тишина залегла в часовне. Искрами переливалась пламенная жидкость в чаше. Григор и девушки не могли промолвить и слова от потрясения. Наконец Юлиана протянула руки к Гориору и умоляюще спросила:

— Как нам поступить? Неужто оставаться здесь? Ариман исчез, но капкан времени остался?!

— О нет! — весело засмеялся Гориор. — Сила далеких миров смыкается с силою Земли. В прошлом нечего вам делать. Судьба Вселенной решается там, в грядущем, во фронтовом бытии. Вы — люди! Возвращайтесь к друзьям. Там тяжко, там смерть, страдания, голод и ужас ядерной угрозы. Но кто же восстанет против безумия искаженного разума? Берите ответственность за судьбы миров на себя. Горикорень тяжело ранен, но Черный Папирус и Чаша Бессмертия помогут исцелить его. Где-то пробиваются в чаще мира Чайка, Владисвет, Сократ, Инесса, тысячи неведомых героев. Ищите их, несите им чашу бессмертия, освященную подвигом поколений.

Выводите плененный разум в миры Свободы! Приготовьтесь, я помогу вам вернуться в будущее. Туда, туда, друзья, где мыслящие существа рвут оковы трехмерности, где роботы жаждут стать людьми, где разобщенные миры протягивают руки друг другу над бездною веков и пространств, где всходит зарница Любви над измученной Землею!

Фигура Гориора таяла. И таяли серые стены часовни. Полыхал рассвет над Днепром, и сверкали огни на колокольне Лавры. Голубые искры угасали там, где стоял недавно Звездный Корсар. А в ушах пораженных друзей эхом звучали его последние слова:

— Бейте в скалу Времени! Она падет! Эй, звездные корсары, почему приуныли? Кто жаждет вечного веселого приключения — за мною! Космические бури желают поиграть с вашими пламенными парусами!..

1971–1988